— Это же чудесно! — воскликнул Ногин, познакомившись с копией письма. — Лучшего документа для обвинительного заключения не придумаешь!.. Ты не очень устал после ночи? — Он взглянул на Фиолетова. — Нет? Тогда проводи до библиотеки. Туда один мусульманин обещал заглянуть, а я, как ты знаешь, не шибко силен в азербайджанском.

— А я вот выучил. И сразу стал ближе к народу. У нас ведь нефтяники почти все из местных. Многие из деревень. Бегут от голода. Ты бы видел, как их нанимают: осматривают, как скот, щупают мускулы, в рот заглядывают, а потом на испытание — крутить барабан часов пять подряд, желонку с нефтью поднимать. Кто не свалился с ног, того берут, кто свалился — выгоняют.

По дороге Фиолетова не раз останавливали идущие навстречу рабочие, и Ногин заметил, что все они, даже старики, старались первыми поздороваться с Фиолетовым — мусульмане прикладывали руку к сердцу, а русские стягивали с головы картуз.

— Прижился я тут, в Балаханах, — словно оправдывался Фиолетов. — Все вроде родными стали.

— Я вижу, Ванечка… Эх, таких бы, как ты, да побольше!

Они не торопясь шли по узеньким грязным улочкам, разговаривая о Шендриковых, о том вреде, который они наносят рабочему движению, и незаметно добрели до библиотеки.

— Подождем маленько, — сказал Фиолетов, замедляя шаги. Через незанавешенное окно он увидел знакомого полицейского из балаханского участка. Он стоял у шкафа и листал какую-то книгу.

Ждать пришлось недолго. Распахнулась дверь, и из библиотеки выкатился толстенький блюститель порядка. Козырнув провожавшей его Лидии Николаевне, он медленно удалился.

— Наверно, пронесло, — сказал Фиолетов.

Лидия Николаевна была спокойна и даже весела.

— Между прочим, в Баку, в отличие от Петербурга, полиция еще ни разу не прибегала к личному обыску. И посему сегодня все обошлось просто чудесно. Отвернитесь на минутку, — попросила Лидия Николаевна. Она достала из-за пояса, из внутренних карманов жакета, несколько брошюр и листовок. — Я его увидела из окошка и приняла меры. Он порылся в шкафу, в который раз спросил, почему нет портрета государя, и ушел с носом.

— Разрешите? — Ногин взял со стола брошюрку. — «Проект программы Российской социал-демократической рабочей партии»… — прочитал он вслух. — Ты знаком, Ванечка, с этой книжицей?

— Я как раз приготовила ее для Ванечки, — сказала Лидия Николаевна. — И еще у меня есть для него…

Фиолетов вопросительно посмотрел на нее.

— Ленин. «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Привезли из Петербурга.

Пришел тартальщик Галеев, которого и ждал Ногин. По-русски он почти не говорил, и Фиолетов был за переводчика. Ногин расспрашивал Галеева, о чем с ним вчера беседовал Илья Шендриков, и выяснилось, что тот просил его поджигать вышки. Галеев отказался, и тогда Шендриков пригрозил ему, что поговорит «с самим управляющим» и его, Галеева, уволят с волчьим билетом.

— Каков подлец! — возмутился Ногин. — Но ничего, найдем и на него управу.

В последнее время Фиолетов стал замечать, что по следам Ногина ходит подозрительный субъект в кожаной куртке и кепочке. Иногда он оказывался и без куртки, но с кепочкой не расставался.

Ногину о филере Фиолетов пока не хотел говорить, а с Сулейманом, вместе с которым они охраняли Ногина, поделился.

— Интересно, на кого он работает. Может быть, на Илью? Надо б немного поумерить пыл этого типа.

— Апустыть его в мазут, — решительно сказал Сулейман.

— Можно и так. Пусть покупается.

Случай выполнить задуманное представился через несколько дней. Вечерело. Ногин вышел из конторы «Электрической силы», и за ним словно тень последовал человек в кепочке. До этого он битый час прохаживался возле конторы со скучающим видом.

Фиолетов и Сулейман двинулись следом. В это время Ногин всегда направлялся в библиотеку за свежими газетами, приходившими из Тифлиса вечерним поездом. Путь его был хорошо известен: мимо нефтяного промысла Нобеля, складов и открытых хранилищ мазута.

Возле одного из них они нагнали филера, и Сулейман, тихонько подкравшись сзади, накинул ему на голову мешок. Филер даже не успел вскрикнуть, как его подхватили на руки, пронесли несколько шагов и бросили в яму с мазутом.

Судил братьев Шендриковых рабочий суд. Зал был полон народу. На сцене за столом сидели Джапаридзе, Азизбеков, Вацек, Фиолетов. Сбоку, на скамье подсудимых, все четверо Шендриковых — три брата и Клавдия.

Защищал Шендриковых меньшевик Сандро Девдариани, обвинителем был большевик Виктор Ногин.

Обвинение Ногин сформулировал резко и точно. Шендриковы предали интересы рабочего класса, вошли в сговор с буржуазией. Боясь оттолкнуть буржуазию, они пошли на сделку с правительством, с представителем наместника Джунковским, от которого получили, якобы на борьбу с безработицей, тридцать тысяч рублей, но безработные из этих денег не увидели ни гроша. Зато близ Баку под лживой вывеской «Союз балаханских и биби-эйбатских рабочих» появился завод, или, как господа Шендриковы назвали его, «трудовая артель», где по их бредовой идее рабочие будут мирно уживаться с капиталистами.

— Это ли не ярчайший пример полицейского социализма! — воскликнул Ногин. — А вот и не менее яркий акт предательства.

Ногин вынул из кармана копию письма Льва Шендрикова Джунковскому и прочитал ее. В зале зашумели. Раздался свист, крики «Позор!».

— Я не посылал этого письма Джунковскому, — крикнул Лев с места.

— Это наглая ложь! Все инспирировано! Провокация! — поддержали брата другие Шендриковы.

Защитник Девдариани в запальчивости так стукнул тростью по столу, за которым сидел обвинитель, что сломал ее.

— Тише, товарищи! — Председатель тщетно пытался призвать к порядку сторонников Шендриковых. В зале их было мало, но шумели они за всех.

— Слово имеет Газар Айрапетян.

Маленький человек с лицом, почти сплошь заросшим волосами, быстро поднялся на сцену. Увидев его, Лев Шендриков опустил голову.

— О, он боится посмотреть мне в глаза! — крикнул Айрапетян. — И знаете почему? Потому что он перед армяно-татарской резней продавал оружие и нам, и мусульманам. Да, да! Я купил у него, — он ткнул пальцем в сторону Льва Шендрикова, — пятнадцать револьверов по двадцать два рубля за штуку… Но не в этом дело. Дело в тех словах, которые я от него услышал. Он сказал: «Ты распространяй эти револьверы среди армян, — по-моему, тюрки затевают против вас темное дело, и армянам надо вооружаться». А когда я пришел к нему через несколько дней, то застал там мусульманина. Сначала Лев не заметил меня, и я слышал, как мусульманин его ругал за то, что Лев забрал у него триста рублей, а дал совсем мало револьверов. Разве поступают так честные члены партии?

— А кто, как не Шендриковы, подослали к представителю ЦК двух молодчиков, которые действовали от имени Нобеля! — говорил другой свидетель. — Эти двое предложили члену ЦК от имени Товарищества сначала двадцать, потом пятьдесят тысяч рублей, лишь бы он настоял на продолжении забастовки. И это в то время, когда настала необходимость срочно закончить стачку, чтобы не потерять и того малого, чего добился стачечный комитет. Шендриковы кричали на всех углах о стачке до победы и поджигали промыслы, чтобы дать предлог капиталистам провалить заключение коллективного договора. Что вы скажете на это, господа Шендриковы?

Шендриковы ничего не сказали. Вместо ответа один из их прихлебателей прибегнул к испытанному приему — бросил в середину зала большую тощую кошку. Ошарашенная кошка, истошно мяукая, начала метаться и прыгать по плечам и головам собравшихся.

— Товарищи могут воочию убедиться, какие методы используют в споре господа Шендриковы! — крикнул в зал Фиолетов.

Заседали всю ночь. Дело не раз доходило до драки, до пощечин, которыми встречали сторонники Шендриковых ораторов, выступавших против них. Страсти не утихали и во время перерыва.

— Ванечка, пожалуйста, смотрите за Макаром, — предупредил Джапаридзе. — Противники обнаглели, и я очень боюсь за него.