На четвертые сутки над холмами с темно-зеленой щеткой хвойных лесов показались верхушки яренских церквей, их сиявшие на солнце позолоченные кресты и голубые купола.

— Скоро вить приедем, барин, — сказал возница.

Фиолетов расхохотался:

— Тоже мне, нашел барина!

— Не мужик, однако.

— А вот как раз и мужик… Из мужиков я, отец.

— Не слоти, — оборвал его возница.

— Что, что? — переспросил Фиолетов. — Не понял тебя.

— Не болтай, говорю, пустого.

Возницы за дорогу несколько раз менялись, и этот, последний, был родом из Яренска. Говорил он на каком-то странном наречии, вроде бы и по-русски, но в эту русскую речь было вкраплено много слов, о смысле которых Фиолетов не всегда догадывался.

Засыпанный снегом, скрывшим под собой немощеные улицы с подгнившими дощатыми тротуарами, свалки мусора, Яренск в эту зимнюю пору выглядел по-своему уютно и живописно. Пласты чистейшего снега свешивались с крыш, четко, словно нарисованные черной тушью, выделялись на белом фоне дома, столбом поднимался дым из труб.

Где живет Ольга, Фиолетов не представлял, да и вообще не знал в Яренске ни одного адреса. Никто из ссыльных не имел понятия, когда он приедет. Ждала его только Ольга, встречала у почтового тракта на Сольвычегодск — все глаза проглядела. Но не дождалась, ушла. Короткий зимний день уже клонился к вечеру, крепчал мороз, и окна в домах были густо разрисованы ледяными узорами. Если из какого-либо дома и смотрит Ольга в окошко, все равно ничего не увидит.

— К уездному исправнику подъезжай, — попросил Фиолетов.

— К Михаилу Антиповичу, значить… Вредная штучка, — ответил возница, усмехаясь. — Собакой люди кличут. А по фамилии Булатов… Тебе до него обязательно надо?

— Обязательно, отец… Далеко это?

— Да у нас, мил человек, все близенько.

Лошади остановились перед большим рубленым домом с высоким крыльцом. Фиолетов взял свой баул и протянул вознице руку.

В жарко натопленной комнате с кафельной печью, за обшарпанным письменным столом, сидел, развалясь, грузный старик с окладистой седой бородой и небольшими, глубоко посаженными глазами, которые остро и враждебно глянули на вошедшего.

— Приехали-таки на мою голову! — сказал исправник, разглядывая проходное свидетельство, которое ему протянул Фиолетов. — Права и обязанности административно-ссыльных известны?

— Обязанности — да. Что касается прав, то о них не слыхал.

Левая бровь исправника взметнулась кверху.

— Вот как?.. Дерзить изволите!.. А права у вас, к сожалению, есть, и вы ими пользуетесь. Ровным счетом ничего не делая, получаете от государства кормовые и одежные, которые в сумме, кстати сказать, много больше пособия, выдаваемого солдату за его верную службу государю. Вас, поднадзорных, возят на лошадях за счет казны, — исправник скосил глаза на лежавшее перед ним проходное свидетельство, — а защитник престола и отечества должен сотни верст идти пешком… и так далее…

А вы говорите, что у вас нет прав. Да вы их с мясом у нас вырываете!

Исправник достал из шкафа «Дело» Фиолетова, которое заранее прислали сюда из Сольвычегодска, и бегло полистал его.

— О, его превосходительство господин губернатор настолько великодушен, что разрешил вам проживание в Яренске вместе с вашей будущей женой. Вы должны ценить это, Фиолетов, и вести себя должным образом. Помните, что за малейшее нарушение режима, установленного для административно-ссыльных, я буду жестоко наказывать. Же-сто-ко.

Фиолетов устал с дороги, ему не терпелось скорее увидеть Ольгу, и он с трудом дождался, пока выговорится исправник.

Адрес Ольги — Набережная улица, дом Савиных — ему дал сидевший в соседней комнате пьяненький остроносый писарь.

В Яренске было три главных улицы — Первая, Вторая и Третья — и столько же не претендующих на главенство — Задняя, Новая и Набережная, на которой квартировала Ольга.

Пока Фиолетов сидел у исправника, началась метель и почти совсем стемнело. На Набережной не горело ни единого фонаря и только тускло светились окна в домах. Первый же прохожий показал Фиолетову, где находится дом Савиных — последний, дальше уже поле за высоким глухим забором. На стук в калитку залаяла собака. Скрипнула дверь, и кто-то вышел из сеней во двор.

— Кого там бог несет на ночь глядя?

— Откройте… Здесь живет Банникова? — крикнул Фиолетов в темноту.

— Здесь, здесь! — услышал он радостный голос Ольги, и сама она, простоволосая, в наспех накинутой на плечи шали, бросилась ему навстречу.

У Ольги был свой угол за пузатым комодом, где стояла деревянная кровать да самодельный дубовый стул с высокой спинкой. Над кроватью висела его бакинская фотография, та самая…

Они проговорили всю ночь — шепотом, чтобы не мешать хозяйке.

— Надо комнатенку хоть какую найти, только чтоб отдельную, — сказала Ольга.

— Обязательно надо, — поддержал ее Фиолетов. — Однако, наверно, дорого очень.

— Дорого. Да и комнат нету. Тут один товарищ из ссыльных говорил, что в Яренске на полторы тысячи местных пятьсот таких, как мы с тобой… Да ты не горюй, что дорого. Я шитьем заработаю.

— А я что, лыком шит? — Он показал ей свои ладони, с которых еще не сошли мозоли.

— К председателю колонии сходим… Мне тут листок один дали, вроде памятки. — Ольга протянула руку к висевшему на спинке стула платью и достала из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. — На, погляди.

— Давай. «…Пусть каждый, прежде чем снять квартиру в каком-нибудь районе или на какой-либо улице, справится сначала у местной квартирной комиссии, не бойкотируется ли эта квартира, нет ли на нее кандидатов, за какую цену она ходит. Только с товарищами против хозяев, а не с хозяевами против товарищей»… Что ж, по-моему, все правильно написано.

В Сольвычегодске колонии не было, по крайней мере о ней Фиолетов не слышал, хотя там и ссыльных было побольше, и городок повнушительней, а вот в Яренске колонию создали, и это настроило его на оптимистический лад: видно тут «политики» не сидят сложа руки, у них есть своя организация, а значит, есть кружки, ведется работа среди населения.

— Ты не знаешь, где они помещаются?

— Знаю, Ванечка. На Задней улице.

Они завтракали на кухне под хмурым взглядом хозяйки дома. Утром, только что встав с постели, Ольга на радостях рассказала ей про своего Ванечку, что с ним она не обвенчана, и хозяйка сразу насупилась, помрачнела.

— Вот что, Ольга, — сказала она, глядя в пол. — Баская ты баба и полюбилась мне по первому взгляду, а тольки сраму в моей избе я не потерплю.

Ольга ничего не сказала об этом мужу.

Позавтракав, они пошли на Заднюю улицу. В старом деревянном доме с мезонином было четыре квартиры и четыре официально зарегистрированных жильца, живших коммуной и обходившихся двумя комнатами, остальное предназначалось для собраний, занятий кружков, устройства рождественских елок, шахматных турниров и просто диспутов, проходивших зачастую за чашкой чая.

В дом Фиолетов зашел один, Ольга лишь проводила его.

— Мне, Ванечка, надо платье одной барыне дошить, так что ты уж извини…

Когда он открывал входную дверь, где-то в глубине дома прозвенел колокольчик.

— Разрешите? — Он зашел в просторную комнату и увидел молодого человека с усиками и бородкой «под Чехова», в чеховском пенсне и с чеховской мягкостью во взгляде.

— Милости просим… С кем имею честь?

— Фиолетов. Новый ссыльнопоселенец.

— Очень приятно. Платонов, председатель совета колонии.

Должность эта была выборной — на два года. Платонова выбрали председателем недавно, но срок ссылки у него заканчивался раньше, и ему надо было думать о новом человеке на свое место.

— С каждым днем работать становится все труднее, — рассказывал Платонов. — Вас в Сольвычегодске не познакомили с циркуляром его превосходительства господина губернатора? Циркуляр, естественно, засекречен, но мы сняли копию. Вот, полюбуйтесь. — Он достал из стола переписанный от руки текст циркуляра. — Адресован волостным полицеймейстерам и уездным исправникам… Прочитайте…