Баку, Грозный, Яренск, остров Челекен…
…На Челекене он занимался все тем же — готовил к восстанию против царизма народ. Ему не забыть этот глухой, заброшенный остров, формой напоминающий птицу, летящую на запад, удаленные друг от друга на пять, на десять верст промыслы все того же Нобеля, трудную песчаную дорогу между ними, по которой он шагал пешком от вышки к вышке, чтобы встретиться с рабочими и поднять их на забастовку.
Ни кустика, ни деревца, где можно было бы укрыться от палящего солпца. Высокие сыпучие барханы. Два горячих озера с густо-розовой от серных бактерий водой. Тысячи мелких трещин в земле, через которые приходилось перепрыгивать, когда он сокращал путь и шел напрямик. По склонам в розовых ложах текли голубые горячие ручьи. Под ногами валялись камни, покрытые серебристой коркой колчедана.
Это было красиво, радовало глаз. Но в промысловой лавке нефтепромышленника Гадзинского рабочим продавали хлеб с червями, и им было не до красот, которыми природа одарила остров. Они бастовали, требуя сначала хлеба, укороченного рабочего дня, а потом а свободы слова, свободы собраний. Вмешалась полиция. Охранка начала усиленную слежку и установила, что в забастовке главную роль играет хорошо известный Бакинскому жандармскому управлению Иван Фиолетов. В разные города полетели секретные депеши. Начальник Туркменского районного охранного отделения подполковник Иванов потребовал принять меры к скорейшему детальному освещению деятельности Фиолетова и его группы, которую «надлежало ликвидировать при первом удобном случае». В другом донесении говорилось: «Фиолетов ведет переписку с Баку, Тифлисом и Россией. Он принадлежит к членам РСДРП и пользуется среди служащих и сознательных рабочих большим уважением». В третьем: «Фиолетов сильно озлоблен на правительство и всегда дерзко отзывается о высочайших особах».
Полиция предложила ему срочно покинуть остров Челекен.
И вот он опять в Баку.
— За мной, товарищи!
Все, кто слушал Фиолетова у завода «Арамазд», пошли за ним, хлынули потоком в город, за двенадцать верст, на Биржевую площадь, куда со всех сторон стихийно стекались людские толпы.
Площадь с этого дня стала называться площадью Свободы. Ее переименовала не городская дума, а народ, который впервые открыто и свободно пришел сюда. Кто-то уже сколотил трибуну, квадратный помост и лесенку, чтобы на него взобраться и, не боясь, как раньше, что тебя скосит пуля, сказать слово о революции, о свободе.
Когда Фиолетов привел на площадь свою колонну, выросшую по дороге до десяти тысяч человек, там уже было тесно и несколько красных флагов возвышались над людским морем. Не сговариваясь, сюда пришли рабочие с Баилова и Биби-Эйбата, Сабунчей и Балахан, из Ахмедловской и Молоканской слободок. Впрочем, но только рабочие. Фиолетов увидел на площади немало лавочников, купцов, служащих нефтяных компаний. С трудом продираясь через толпу, проследовала в сторону набережной коляска с членом городской думы и владельцем промыслов Гаджиевым. Полы его дорогой шубы были распахнуты, чтобы все видели пышный красный бант на груди, и это резануло глаз Фиолетову: неужто свершившаяся революция одинаково дорога и рабочим, и тем, на кого они работают?
Трибуна не пустовала ни минуты, один оратор сменял другого. Горячо, смело выступал Абдула, и Фиолетов искренно порадовался за своего друга. Вслед за большевиками и эсерами слово взяли представители дашнаков и мусаватистов, многие из них тоже были с красными бантами, тоже одобряли свержение самодержавия. Все говорили примерно одинаковые слова — приветствовали революцию и ругали Николая Второго, и на первый взгляд создавалась иллюзия некоего единства толпы, которая отнюдь не была единой по своему составу.
И Фиолетов снова подумал, что отношение к тому, что произошло в Петрограде и происходит сейчас в Баку, не может быть одинаковым у представителей разных партий. Фиолетов выступал и здесь. Он уже знал из газет о создании в Петрограде Совета рабочих депутатов и предложил последовать за питерцами.
— Вспомним ноябрь тысяча девятьсот пятого года, когда в Баку был создан первый Совет рабочих депутатов, первое рабочее правительство, вспомним члена этого Совета незабвенного товарища Монтина, погибшего за свободу от рук наемных убийц!
Фиолетов невольно взглянул на выступавшего перед ним мусаватиста Мамеда Расул-заде. Не он ли нанял кочей, чтобы они убили Монтина, а теперь, брызжа слюной, ратует за свободу?
Голос Фиолетова заглушило громкое церковное пение. Из ближайшей улицы вышла процессия с православными и армяно-григорианскими священниками впереди. Бородатые купцы в поддевках несли крест и хоругви.
С трудом пробравшись через запрудившую площадь толпу, вскочил на трибуну шустрый молодой человек — Фиолетов узнал в нем меньшевика Протопопова — и крикнул во весь голос:
— Товарищи, братья и сестры! Благодаря усилиям нашей городской думы сейчас начнет действовать Шолларсыш водопровод. Мы идем туда, чтобы освятить воду, которую будут пить свободные граждане свободного города Баку. Всех, кому дорого это событие, прошу последовать за нами!
Эффектным жестом руки он показал на церковную процессию. Было похоже, что этот меньшевик хочет сорвать митинг, и Фиолетов спешно поднялся на трибуну.
— Есть другое предложение, товарищи! Пойти не на водосвятие, а к баиловской тюрьме, чтобы освободить политических заключенных.
Толпа заколыхалась, пришла в движение, загомонила. Купцы, служащие нефтяных компаний с красными бантами на груди, часть рабочих присоединилась к церковникам, остальные двинулись за Фиолетовым в сторону баиловской тюрьмы.
Только теперь Фиолетов сообразил, почему на площади Свободы он не увидел Мешади. Инженер и гласный городской думы Мешади Азизбеков был инициатором и членом комиссии строительства Шолларского водопровода, о котором десятки лет мечтали жители Баку, и, очевидно, присутствовал на пуске этого сооружения.
Вечером шестого марта, заглушая вой налетевшего на город норда, загудели сирены в Бакинском порту и на маяке острова Наргин. Сирены звали бакинцев в зал Армянского человеколюбивого общества, где должно было состояться первое заседание только что избранного Совета рабочих депутатов. Зал заполнили посланцы рабочих. Запах дорогих сигар и духов, которым благоухал зал с удобнымп, обтянутыми кожей креслами, сменился запахом пропитанных нефтью спецовок.
Фиолетов пришел вместе с Нариманом Наримановым.
— Да, наше положение не из лучших. — Нариманов оглядел зал. — На пятьдесят два депутата всего четыре большевика.
— Ничего, товарищ Нариман, дайте срок, и рабочие поймут, за кого им надо голосовать. — Голос Фиолетова звучал бодро.
— Если бы Степан приехал хотя бы на три дня раньше.
— Да, если бы… Мешади вчера получил от него весточку. Степан Георгиевич уже на пути к Баку.
— Наша с вами задача, Ванечка, во что бы то ни стало ввести Степана в состав Совета.
— А как это сделать, товарищ Нариман?
— Надо выступить и предложить его кандидатуру…
Заседание как раз и началось с выдвижения кандидатов. Лидер меньшевиков репортер газеты «Баку» Айолло, щуплепький и всюду поспевающий человечек, сделал красивый жест и назвал… свою фамилию. Звучали выспренние слова о достигнутой наконец свободе, об осуществлении идеалов, за которые боролись представители меньшинства и социалистов-революционеров.
Большевики выдвигали в Совет только большевиков.
На трибуну поднялся Фиолетов.
— Предлагаю Степана Шаумяна! — крикнул он.
И зал разразился аплодисментами. С разных сторон неслись крики:
— Ша-у-мя-на! Ша-у-мя-на!..
Фиолетов пришел на вокзал первым. Через несколько минут на извозчике приехала жена Шаумяна Екатерина Сергеевна с сыном Суреном. Последними прибежали запыхавшиеся Азизбеков и Нариманов.