Вспомнив о брате, Бестужев виновато поцокал языком. Он совершенно забыл: вчера около полуночи Мишель говорил о прибытии матушки с сестрами, о воскресном обеде на Васильевском острове… Александр знал за собой ветреность, даже легкомыслие, — только не по отношению к матери и сестрам. Однако сегодня обмишурился. Он нещадно себя поносил, одновременно подбирая доводы, умаляющие вину. Безмятежно вверился утреннему сочинительству, ибо глубоко у сердца держал приезд матушки, внявшей его просьбе…

Видя, сколь наполняется вольготно начавшийся день, Бестужев подошел к письменному столу. На широкой столешнице лежали вздувшиеся от влаги, но уже подсыхающие корректурные листы, — жирные колонки набора вдавлены в рыхлую бумагу, «отбиты» жесткой щеткой.

Минувшим вечером о типографских листах не упоминалось. Сидели за полночь, обсуждали предметы настолько рискованные, что голоса приглушались сами собой. Корректурные листы «Звездочки» — так назвали следующую книжку, — тогда еще мокрые, сохли на трех укрепленных вдоль стены досках, обтянутых холстом. Сооружение изобретено Рылеевым. Читая корректуру, он двигался от листа к листу; подсвечник, притороченный проволокой к его поясу, скользил по верхней планке.

Вчера Рылеев не подходил к доскам.

Выходит, едва гости разошлись, он держал корректуру; затемно, пока Бестужев витал в облаках вдохновения, направил к нему — через двор — посыльного, велев не беспокоить Александра Александровича, занести листы в кабинет из сеней.

Не первый день их дружеству, три нумера «Полярной звезды» позади, а Бестужев обнаруживает в Рылееве все новые добродетели.

Еще не знакомые, они неотвратимо шли друг другу навстречу. Рылеев начинал свои «Думы», Бестужев в ту же пору решил воскресить в поэзии героический лик прошлого, Дружба упрочила единомыслие, повела к сообща намеченному изданию. «Аяксы», — ухмылялся Греч, гордясь своим содействием этому союзу.

Бестужев легко, взрывчато загорался. Но и остывал, забывая о недавнем всплеске. Рылеев вечно охвачен пламенем, его не гаснущий отсвет в блестящих темных глазах. Лицо меняется зависимо от того, откуда смотришь. Профиль беззащитен. Но чуть повернулся, и — крутой подбородок, сведенные брови выражают твердость, упрямство. Откинул лобастую голову, — по-девичьи мечтательный абрис.

Рылееву довелось побывать в пленяющем победителей Париже. Рано опробовал романтическое перо, подпоручиком уволился из армии, женился. В литературе заявил о себе не лирическими элегиями, но мнимым подражанием Персию — гневной инвективой «К временщику». Аракчеев обличался настолько открыто, что почли за благо не узнать его и не поднимать шума.

Рылеев не жаловал армию, петербургский свет, офицерские сборища; достойнее статское служение отечеству и сочинительство в гражданственном духе. На дуэльные поединки выходил не менее легко и смело, чем Бестужев, поводом избирая все-таки не ссоры из-за кадрили.

Открытого и впечатлительного, его тяготит любая тайна. Тем тоже разнится он от Бестужева, который временами склонен скрытничать, любит «военные хитрости». Что не мешает сорваться, сболтнуть лишнее. Сболтнув, спохватится, напустит словесного дыму… Повадка не дипломатическая, но умеет входить в отношения с людьми.

Альманах — корабль громоздкий, пассажиров — что в Ноевом ковчеге. Держать на плаву мало, надо провести курсом, намеченным не одним капитаном, а, вопреки законам судовождения, двумя.

«При составлении нашего издания, — писал Бестужев в «Сыне отечества», — г. Рылеев и я имели в виду более чем одну забаву публики. Мы надеялись, что по своей новости, по разнообразию предметов и достоинству пиес, коими лучшие писатели удостоили украсить «Полярную звезду», она понравится многим; что, не пугая светских людей сухой ученостью, она проберется на камины, на столики, а может быть, на дамские туалеты и под изголовья красавиц. Подобными случаями должно пользоваться, чтобы по возможности более ознакомить публику с русскою стариною, с родной словесностью, с своими писателями».

Писатели заслуживали такого знакомства: Пушкин, Жуковский, Вяземский, Баратынский, Гнедич, Дельвиг, Денис Давыдов, Федор Глинка, Крылов… В окружении славных имен выступали и сами издатели. Рылеев — с четырьмя «Думами» («Рогнеда», «Борис Годунов», «Мстислав Удалый», «Иван Сусанин»). Бестужев — с двумя повестями («Роман и Ольга», «Вечер на бивуаке»), с обзорной критикой («Взгляд на старую и новую словесность в России»).

Стихи и проза не затмили необычного, начинающегося Ломоносовым обзора отечественной литературы. Бестужев вышел за грань искусства, упомянув о «тумане, лежащем теперь на поле русской словесности». Не требовалось острой проницательности, дабы сообразить, что имеется в виду…

Журнал лег на камины, на столики в гостиных и кабинетах, дав издателям нежданный доход — около двух тысяч рублей. Не внакладе остались и авторы, — впервые писательский труд вознаграждался полновесной монетой. Это тоже составляло планы редакторов: литератор, получающий гонорар, независимее, смелее…

На гребне успеха «Полярной звезды» Бестужева вынесло в Москву. По-весеннему золотились церковные купола, но на мостовой еще держался укатанный снег, полозья кареты морозно скрипели, Бестужев чувствовал себя триумфатором, вступающим в коленопреклоненный город. Приглашения, званые обеды, торжественные ужины. Успевай пожимать руки, кланяться, чокаться. Мелькание, безостановочная карусель. Однако он задерживается подле людей интересных, подле Американца — остряка и циника Федора Толстого, историка Калайдовича, Дениса Давыдова, около бывшего куратора Московского университета князя Голицына, профессора медицины Лодера… Помнит о «Звезде», о пополнении числа авторов. Обстоятельно беседует с Петром Андреевичем Вяземским, дивясь беспощадному уму и отменному вкусу курносого князя, щурящегося, норовя спрятать глаза за продолговатыми стеклами очков. Взаимно обещают закреплять письмами согласие во мнениях. Бестужеву кажется, правда, будто согласие это до определенной точки; далее не исключены и расхождения.

Обрывая бег по коврам, мрамору, паркету, Бестужев изыскивает время для монастырей, древних гробниц, храмов. Коснуться седой старины, вдохнуть ее сухой воздух, чтобы наполнились им повести, которые он напишет, обнародует в альманахе…

Второй нумер «Полярной звезды» выходит в конце двадцать третьего года. Книжка еще изысканнее, чем первая, нарядно украшена гравюрами. Полторы тысячи экземпляров раскупаются за три недели. Издатели дают обед в честь авторов. Рылеев удостаивается золотой табакерки от императрицы Елизаветы и перстней от нее и от Марии Федоровны. Бестужеву тоже пожалована табакерка от Елизаветы и перстень от Марии Федоровны. Царь на присылку альманаха отвечает рескриптом.

Но Измайловский «Благонамеренный» объявляет поход против «Полярной звезды». Подают голос разномастные недоброжелатели.

Однако Пушкин из Одессы шлет дружественное послание. У него довольно снисходительные претензии. А поддержка — прямая. «Ты — все ты, — обращается он к Бестужеву, — т. е. мил, жив, умен. Баратынский — прелесть и чудо, Признание — совершенство… Рылеева Войнаровский несравненно лучше всех его Дум, слог его возмужал и становится истинно-повествовательным, чего у нас почти еще нет. Дельвиг — молодец. Я буду ему писать. Готов христосоваться с тобой стихами, но сделай милость… пощади. Прощай, мой милый Walter» [6].

«Полярная звезда» восходит не над пустыней. Вокруг немало повременных изданий. К ним добавляются «Русская старина», выпускаемая Корниловичем и Сухоруковым, «Северные цветы» Дельвига, «Мнемозина» Кюхельбекера и Одоевского. «Полярная звезда» все же удерживает свое заметное место. Успех альманаха неотторжим от успеха Бестужева-романиста, критика, поэта. От его энергии, напора, искрометного темперамента. Репутация отчаянного гвардейца-дуэлянта приумножает славу модного литератора.

Рылеев покидает Петербургскую уголовную палату, где он отличался от прочих судей неподкупностью, идет правителем канцелярии в Российско-американскую компанию. По его воззрениям, она должна привлечь купеческие капиталы, содействовать экономическому обновлению отечества. Он селится в доме компании у Синего моста, Сюда же, не мешкая, перебирается Александр Бестужев.