— Позвольте с вами не согласиться. — Владимир Ильич, воинственно наклоня голову, направлялся к адвокату. — В ваших рассуждениях имеется существенный изъян. Вы ничего не говорите о главном в борьбе пролетариата — о свержении власти эксплуататоров. Без этого ваши слова вовсе никакой не марксизм, а сознательный или бессознательный обман рабочего класса.

Вначале общество, не приученное к подобной дерзости, огорошенно и угрюмо молчало. Затем послышались недовольные реплики. Ульянов не обращал внимания ни на враждебность публики, ни на эти реплики. Склонив голову набок, он стоял перед Кусковым и обрушивал на него все новые и новые сокрушающие доводы. Тот сделал было попытку возразить. Владимир Ильич выслушал его и тотчас же не оставил от этих аргументов камня на камне. Адвокат вытер надушенным платком пот со лба и, сделавшись малиновым от бессильной ярости, вскинул голову и растерянно спросил:

— Послушайте, почему я вас не знаю?

— Простите, не представился. Моя фамилия Ульянов. Здесь я случайно. Отбываю ссылку в Шушенском.

Публика зашепталась, глядя на него во все глаза. Кое-кому, должно быть, это имя было известно. Гости более не мешали спору, и Кусков, лишившись поддержки, выглядел весьма жалко.

В гостиную неслышно вошел сын адвоката, давний ухажер Виктории, видный мужчина лет за тридцать. На нем был добротный темный костюм, черный галстук с бриллиантовой булавкой и блестящие башмаки. Он почтительно поклонился гостям, шепнул что-то на ухо отцу. Кусков некоторое время смотрел на сына ничего не понимающими глазами, затем кивнул. Сын вновь поклонился всем и вышел.

Петр машинально проводил его взглядом. Когда отворилась дверь, он увидел в коридоре Викторию. Понадобилось призвать на помощь всю волю, чтобы не броситься туда. И все же он справился с собой и, ничем не выдав растерянности, досидел до конца.

С собрания ушли втроем. Залкинд здесь же, на Воскресенской, попрощался, и Красиков двинулся со своим гостем по безлюдной в поздний час улице. Изредка, выбивая искры из булыжника, по мостовой проносились лихачи, где-то у лабазов около пристани стучал колотушкой сторож. Вокруг было темно и пустынно.

Владимир Ильич и Петр шли молча по немощеному тротуару. Красиков, изучивший на своей улице все неровности дороги, время от времени брал спутника под руку, направляя на безопасные места.

Мысли были заняты Викторией. На душе было скверно. Не хотелось ни вспоминать о собрании у Кускова, ни разговаривать. И Владимир Ильич, словно бы догадавшись о его терзаниях, был молчалив и задумчив. Голос его Петр услышал только в конце пути.

— Ночь какая великолепная! — сказал Ульянов завороженно. — Нет ли желания побродить немного, Петр Ананьевич? Я бы охотно.

— Пожалуй.

Ночь и впрямь выдалась не по-осеннему теплая, лунная и безветренная. На звездном небе застыли посеребренные облака. Еще не опавшая листва на деревьях за дощатыми заборами походила на зеленовато-стальную рыбью чешую. Сквозь просветы между домами открывался вид на Саяны за Енисеем. Воздух был неподвижен. Пахло рекой, хвоей, травой…

Они повернули от дома на Узенькой и стали спускаться к реке. Миновали последние домишки окраины, вышли на поросший высокой травой и кустарником простор. Перед глазами возникла спокойная, облитая лунным сиянием ширь Енисея.

— Какая прелесть! — восхитился Владимир Ильич и, поглядев на Красикова, заговорил совсем иным тоном: — А вы, по-моему, не в духе. Я не ошибся? Нельзя ли помочь вашей беде?

— Вы не ошиблись. Но, право, все это не стоит разговора.

— Гм…

Владимир Ильич, пока они спускались к реке, не произнес ни слова. А на берегу вновь заговорил:

— Как вы находите рассуждения господина Кускова?

— Как нахожу его рассуждения? Чуждо мне там все: их мысли и речи, их удобное положение.

— Именно «удобное положение»! Это вы очень удачно заметили. Во всех рассуждениях господ подобного сорта сквозит страх перед революцией.

Владимир Ильич рассердился. Он словно позабыл о собеседнике и, размышляя вслух о классовой природе оппортунизма, повторял время от времени слова Петра «удобное положение». Затем внезапно повернулся к нему:

— Помнится, в первую нашу встречу мы вели разговор о необходимости для нынешней России крепкой партии социал-демократов. Припоминаете?

Ульянов посвятил Петра в свой план создания партии при посредстве общерусской социал-демократической газеты. Только таким способом, по мысли Владимира Ильича, можно будет решить задачу сплочения всех кружков и групп марксистского направления в единую организацию, преодолеть разобщенность. Слушая, Петр поражался не столько самой идее, сколько тому, как они — Ульянов и товарищи его — сумели загодя продумать все детали неведомого дела. От недавней горечи, оставленной открытием в доме Кускова, сохранилась почти не беспокоящая заноза в сердце. Петра захватил грандиозный план. Он сказал:

— Я бы с радостью работал с вами.

— А как вы думаете, для чего я начал этот разговор? — Лица собеседника Петр почти не различал, но по голосу его догадался, что он хитровато улыбается. — Мы на вас рассчитываем, Петр Ананьевич. Сегодня для нас каждый человек на вес золота. И вы ведь, кроме всего прочего, близко сошлись с Плехановым. Это очень важно. По моим наблюдениям, он чрезвычайно дорожит личной дружбой. Нам следует в будущем теснее связать его с редакцией. Ваша роль здесь неоценима. Что же до дела в газете, то оно найдется. Так что, не вызовись вы, мне самому пришлось бы просить вас об этом. Срок ссылки когда заканчивается?

— Если не набавят, скоро. По сути, уже закончился. Но департамент молчит. Боюсь, будет надбавка.

— Не беда. Вы ведь, насколько мне известно, и в ссылке времени зря не теряете. После освобождения куда намерены?

— Куда же? Хотелось бы в Петербург. Но ведь не пустят, — сказал Петр и вдруг вспомнил о жене. В груди опять защемило. — В семье у меня не ладится. Расстаться с женой придется…

— Не ладится, говорите? Я заметил. Скверно это, скверно, Петр Ананьевич. У вас ведь сыновья.

— Люблю я ее, — Петр вздохнул, — а вот ведь как случилось… — И он совершенно неожиданно для себя рассказал Ульянову все без утайки о своих семейных неурядицах.

— Все это очень печально, — сказал Владимир Ильич. — Вы уж простите, но если откровенно мне обо всем рассказали, я позволю себе заметить: жена революционера должна быть верным и надежным товарищем, единомышленником. Вы со мной согласны?

— Разумеется.

— Не пора ли нам возвращаться? Ночь уж на исходе.

Они стали подниматься в гору, к темнеющим впереди деревянным домам и заборам. Луна ушла за облака, сделалось прохладно. Шли молча, размышляя о неведомом будущем. Хотя оно представлялось им более или менее определенным, и Красиков, и, конечно же, Ульянов понимали, что в том будущем их ожидает многое, чего заранее не предусмотришь и не спланируешь. Их ожидала долгая и трудная борьба, с неизбежными промахами и потерями…

Департаменту полиции донесли, что Красиков, состоящий под гласным надзором, общался с другими ссыльными, занимался пропагандой «вредных идей» среди учащихся фельдшерской школы. Результат не замедлил сказаться. Как Петр и ожидал, срок ссылки был продлен на год.

Едва он успокоился после этой новости, как последовала еще одна, столь же закономерная и не менее болезненная: Виктория объявила о своем уходе. Крушение семьи оказалось чересчур чувствительным ударом.

Виктория тотчас уехала из Красноярска с новым супругом, Василием Кусковым. Петр с неделю не выходил из опустевшей квартиры. Бродил по комнатам, не выпуская изо рта папиросы, перебирал в памяти события прошлого и не мог понять, в какой именно момент их совместной жизни возникло взаимное недовольство друг другом. Он размышлял об этом упорно и много, пока однажды не явилась предельно ясная мысль: просто-напросто ошибкой была сама их женитьба.

Однажды к нему ввалились Альберт и Борис и едва ли не силой вытащили из дому и повели на собрание к Карауловым. С этого вечера началось возвращение к жизни. Он опять стал вести занятия кружка в общежитии фельдшерской школы, полемизировал на собраниях в доме Кускова и у Карауловых. И время пошло быстрее.