Но и эти расчеты не оправдывались. Из провинции приходили вести о крестьянских волнениях, самочинных захватах земель, поджогах имений. Вслед за Петербургом Советы рабочих депутатов организовались во многих городах. А у столичного Совета появилась собственная газета — «Известия Совета рабочих депутатов».

В конце октября полиция арестовала депутата Совета Немцова и еще четырнадцать рабочих. Красиков принял все возможные меры, чтобы в Совете прошла резолюция-ультиматум о немедленном освобождении арестованных. Той же ночью тюрьму посетил сам полицмейстер. По его приказу арестованные были освобождены.

Когда в первых числах ноября пришла телеграмма из далекой азиатской крепости Кушки, что группа железнодорожников приговорена к смертной казни за забастовку («расстрел на рассвете!»), тоже пришлось вовсю поработать. Исполком Совета направил ультимативное требование Витте — приостановить казнь под угрозой всеобщей стачки железнодорожников. И опять маленькая победа — за несколько минут до истечения срока ультиматума Совет получил от правительства извещение: исполнение приговора приостановлено, дело передано на новое рассмотрение…

А вскоре Совету стало известно о намерении полиции воспрепятствовать торжественным похоронам жертв расстрелов. Очевидно, власти опасались повторения в Петербурге московских событий, сопутствовавших похоронам Баумана. Исполкомовские меньшевики предложили направить депутацию к Витте, просить о заступничестве. Это холопское предложение привело Красикова в ярость.

— Нам советуют поклониться в ножки господину председателю, — сказал он, — просить разрешения на открытый протест против насилия и произвола. Они толкают нас на скользкий путь. Они зовут нас предать память товарищей, погибших от рук палачей. Как можно идти на поклон к тому самому правительству, от подлой руки которого пали наши братья?

Рабочие депутаты горячо поддержали Красикова. Меньшевики не осмелились настаивать на своем предложении.

В первых числах ноября из-за границы возвратился Ленин. Вечером на явочной квартире большевиков он встретился с товарищами. Владимир Ильич оживленно расспрашивал их о Петербурге, о тактике меньшевиков в Совете, о настроениях бастующих рабочих. Затем разговор пошел о локаутах, предпринятых хозяевами. Подробно расспросив о них, Владимир Ильич негодующе воскликнул:

— Более ста тысяч выброшенных на улицу пролетариев! Самодержавное правительство объявило войну революционному пролетариату. Буржуазия хочет воспользоваться недостаточной сплоченностью пролетариев разных городов и разбить их поодиночке. Наша задача — предостеречь рабочих. Ни под каким видом нельзя поддаться на провокацию. Нужно добиться принятия в Совете разумной, в меру сдержанной и, вместе с тем, решительной резолюции по этому вопросу. Здесь мы должны положиться на товарищей Красикова и Кнунянца. — Он посмотрел на Петра Ананьевича и спросил: — Одолеете меньшевиков?

— Пока одолевали, Владимир Ильич. Попробуем и на сей раз… А не могли бы вы, Владимир Ильич, выступить на заседании Совета? Там говорить разрешают всем желающим.

— Мне выступить? — Ленин задумался. — А почему бы не выступить? Это со всех точек зрения полезно. Уговорили. Согласен. Только уж вы, Петр Ананьевич, предупредите меня заранее о дне и часе.

Речь после этого зашла о перевесе меньшевиков в Совете. Ленин прямо сказал, что большевики проморгали решающий момент. Советы рабочих депутатов — это зачатки новой революционной власти. Ни в коем случае нельзя было получить в нем мест меньше, чем получили оппортунисты.

— Это верно, проморгали, — согласился Кнунянц, тоже член Исполкома Совета от большевиков. — Есть такой грех. Только мы, Владимир Ильич, им здорово жизнь портим. Так что еще неизвестно, у кого перевес получается. Наш Петр Ананьевич целой дюжины меньшевиков стоит.

— Дюжины стоит? — Владимир Ильич засмеялся. — Мне писали о нем в том же духе. Что дюжины стоит, это хорошо. Сегодня каждому из нас нужно дюжины стоить.

Затем все вместе отправились на Преображенское кладбище поклониться праху жертв Кровавого воскресенья. Почти совсем стемнело. Было сыро и холодно. Под порывами ветра деревья угрожающе взмахивали ветвями. На холмики могил, на деревянные кресты — их здесь было великое множество — падал мелкий снег. Они стояли с обнаженными головами, переводя взгляд с одного креста на другой, и в глазах у всех была безмерная печаль. Никто не нарушал кладбищенской тишины. А в ушах гремели слившиеся воедино губительные выстрелы Девятого января.

Появление Ленина среди большевиков на заседании Петербургского Совета тринадцатого ноября заметно встревожило меньшевиков. Обеспокоились и эсеры.

Присутствие Ленина настолько сковало их, что президиум никак не мог наладить живой ритм работы. Речи звучали вяло, депутаты то и дело поглядывали в сторону большевиков, где между Красиковым и Кнунянцем сидел Владимир Ильич.

Но вот Ленин попросил слова. Хрусталев-Носарь растерялся. В президиуме громко зашептались. Меньшевики и эсеры на передних скамьях притихли в ожидании. Носарь наконец справился с собой и объявил о выступлении возвратившегося из эмиграции Ульянова-Ленина. Большевистские депутаты зааплодировали. Их не слишком дружно поддержали остальные.

Владимир Ильич говорил о борьбе с локаутами, об опасности неподготовленных выступлений рабочих, о том, что Совету необходимо использовать весь свой вес, чтобы возвратить к станкам выброшенных на улицу пролетариев. Голос его звучал ровно. Но по тому, как потемнело лицо Ильича, по резким взмахам его руки Петр Ананьевич угадывал, что Ленин взволнован необычайно.

Депутаты слушали, затаив дыхание. В Совете еще ни разу не звучала речь, в которой столь метко подмечалась бы истинная суть линии буржуазии в революции и так ясно определялись бы цели пролетариата. Когда оратор умолк, под сводами не слишком большого зала взорвалась овация. Аплодировали даже противники большевиков.

Красиков провожал Владимира Ильича. По дороге Ленин говорил, что наступил тот этап революции, когда в любой момент на повестку дня может встать вопрос о вооруженном восстании. Правительство готово перейти в наступление, но рабочий класс ни в коем случае не сдаст без боя своих позиций. И им, большевикам, нельзя будет наблюдать за этим со стороны, как хотят «товарищи меньшевики».

— Не может быть назначена народная революция, — все более воодушевляясь, говорил Владимир Ильич. — Но назначить восстание, если мы его действительно готовили и если народное восстание возможно… вещь вполне осуществимая. И вы, большевики Совета, должны быть к этому готовы…

Второго декабря был арестован Хрусталев-Носарь. На следующий день Исполкому предстояло собраться для выработки резолюции протеста.

Красиков и Кнунянц подъехали к Совету на извозчике и, увидев у здания Вольно-экономического общества солдат и казаков, молча переглянулись. В вестибюле Совета их встретил Сверчков, заменивший председателя. Он был взбудоражен, красен, глаза его излучали неестественный блеск.

— Вы думаете, они собираются нас арестовать?

— Что вы! — Красиков едва не рассмеялся. — Они просто решили нанести нам светский визит.

— Как можно шутить в столь важный для русской истории час?

Заседали в первом этаже. Все были возбуждены, ежеминутно поглядывали в окна. За оградой лениво прохаживались солдаты в шинелях. В их поведении не обнаруживалось пока ничего угрожающего, и члены Исполкома постепенно обретали спокойствие.

Сверчков предложил призвать рабочих к забастовке протеста против ареста Хрусталева-Носаря и демонстрации силы, устроенной войсками и полицией у стен Совета. Это, говорил Сверчков, единственное средство борьбы с произволом властей. Предложение поддержал эсер Авксентьев. Троцкий, начавший после приезда Ленина заигрывать с большевиками, выступил по этому поводу скептически. Мол, Петербург, не поддержанный Россией, свой пыл истратит попусту. Нужно прежде договориться с провинцией. А как только она начнет, Петербург присоединится к забастовке. Таким лишь путем можно будет отрезвить правительство.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: