Письмо Петр показал друзьям. Арон моментально воспламенился, сказал, что случая упускать нельзя и Петру следует немедля поехать в Швейцарию. На месте Петра он и минуты бы не раздумывал. Андрей смотрел на вещи трезвее.

В конце марта пришло письмо из Женевы с известием о рождении сына. Виктория писала, что роды у нее принимала Роза Марковна, жена Плеханова. Если бы не Роза Марковна, она и вообразить не может, как бы все это закончилось…

Друзья решили, что Петру самое время побывать в Женеве. Было выхлопотано разрешение университетского начальства. Арон расстарался по части денег, и Петр налегке отправился за границу. Он взял с собой лишь небольшой чемодан с подарками для жены и сына и скрипку, непременно сопровождавшую его во всех поездках.

До того как сесть в вагон, Петр словно и не замечал, как соскучился по жене. А теперь перед глазами неотступно стояло ее лицо, счастливое и вместе с тем несколько испуганное, такое, каким оно сохранилось в памяти со времени путешествия из Красноярска в Петербург. Не терпелось ему к тому же взглянуть на сына. Все еще не верилось до конца, что где-то там, в Женеве, существует этот маленький человечек — его сын!

Ехал он, помимо всего прочего, еще и с надеждой на знакомство с Плехановым. Хотя Андрей сомневался, что знаменитый Плеханов пожелает заниматься «преподаванием уроков революционным подмастерьям», Петр верил: для таких людей нет ничего важнее революционного дела, и он, конечно же, охотно встретится со своим молодым последователем из России.

После пограничной станции — там был таможенный досмотр и проверка документов — русская речь растворилась в немецкой и польской. За окнами проплывали чужие селения с католическими соборами и бесчисленными распятиями, ухоженные поля и сады. В Вене Петр пересел на швейцарский поезд и словно бы вовсе отделился от России. Все было чужое: кондукторы, полиция, публика…

Женева оказалась городом не в пример меньше Петербурга. На Rue de Carouge Петр добирался на извозчике. Ехали по узким улочкам, вымощенным гранитной брусчаткой. По обе стороны выстроились старинные здания с готическими башенками и вывесками над лавочками и ресторанчиками на французском языке. По-летнему грело солнце, небо было глубокое и синее, вдали громоздились горы со снеговыми колпаками на вершинах.

Дом, где снимала небольшую квартиру Виктория, походил на множество таких же серых, не слишком высоких зданий с балкончиками и тюлевыми занавесями в открытых окнах. Петр вошел в сумрачное парадное, отыскал нужную дверь и, волнуясь, нажал кнопку электрического звонка. Из-за двери донесся словно бы незнакомый голос:

— Сейчас! Минуточку! Кто там?

Спустя мгновенье дверь перед ним распахнулась. Он увидел жену в легком ситцевом халатике с резиновой соской в руке. На Петра уставились изумленные глаза.

— Ты?! Пресвятая дева Мария! — Виктория прижала руки к груди и растерянно-беспомощно улыбнулась: — Ты здесь? Почему не написал?

— Да вот… — Он не в силах был преодолеть словно бы беспричинной скованности. — Внезапно все случилось.

Виктория вышла из двери, протянула и нему руки, как будто намереваясь проверить на ощупь, не во сне ли появился Петр. Затем внезапно засмеялась и обхватила его шею, приговаривая шепотом:

— Какой же ты чудак! Пойдем, пойдем, познакомишься с нашим Петькой. И он пусть посмотрит на отца. Пойдем, пойдем…

Он взял на руки почти невесомого, щекастого, с бессмысленными глазенками карапуза и принялся ходить с ним по комнате, встречаясь изредка с умиротворенным и чуть снисходительным взглядом Виктории.

Вечером они сидели, обнявшись, у кроватки сына, вспоминали дом, Сибирь, мечтали о том, как счастливо будут жить, окончив учение и возвратившись в Красноярск. Правда, говорила об этом главным образом Виктория. Петр же больше думал о другом: как познакомиться с живущим где-то неподалеку Плехановым? Заговорить об этом, однако, не решался, опасаясь обидеть Викторию. Только приехал после продолжительной разлуки — и на тебе: не о жене и сыне мысли его, а о совершенно посторонних делах и чужом человеке!..

Утром Петр открыл глаза и зажмурился — в окно светило солнце. Он потянулся и, по обыкновению, рывком соскочил с кровати. В комнате никого не было. На столе белела записка: «Ты так сладко спал, что было жаль будить. Позавтракай, мы с Петькой скоро вернемся. Целую, Виктория».

Он засмеялся счастливым смехом человека, оказавшегося в раю. С рождения ему, должно быть, еще не бывало так покойно и уютно, как в этой небольшой светлой комнате на женевской улице. Он открыл краник мраморного умывальника с овальным зеркалом, стоящего в углу, с наслаждением стал плескаться прохладной водой, вытерся мохнатым полотенцем, сел к столу. Виктория оставила ему завтрак в двух накрытых тарелках. «Научилась», — улыбнулся Петр и опять взял записку жены. В это солнечное утро его все радовало, и он, улыбаясь, вновь принялся читать короткое послание жены. Особенно нравилась ему фраза: «Мы с Петькой скоро вернемся». Они с Петькой! Его сын, его Петька — уже человек, и если он с Викторией, ей нельзя писать «я». Они — вдвоем!

Задребезжал звонок. Петр в недоумении поглядел на дверь. «Сюда, что ли?» Звонок снова задребезжал. Петр крикнул:

— Кто там? Entre! Входите!

На пороге появился чернобородый мужчина. Человека этого Петр видел впервые и не знал, как поступить. На каком языке с ним объясняться, тоже было неизвестно. Петр спросил по-русски:

— Вы, простите, к кому?

— К вам, Петр Ананьевич. — Незнакомец несколько смущенно улыбнулся и шагнул в комнату. — Мне только что сообщили о вашем приезде. Вот я и поспешил. Не терпелось увидеть человека, приехавшего из Петербурга, из России.

— Садитесь, — пригласил Петр. — Но…

— Благодарю. Позвольте представиться — Плеханов, Георгий Валентинович. О вас же я наслышан от вашей супруги.

Петр во все глаза смотрел на внезапного гостя. У них в комнате сидел Плеханов! Поверить в это было почти немыслимо. К тому же эта шляпа с обвислыми полями и этот заношенный до крайности костюм!

— Георгий Валентинович, у меня слов нет, чтобы выразить свои чувства. Ведь я отчасти приехал и для знакомства с вами. Товарищи мне поручили обязательно разыскать вас в Женеве.

— Товарищи? — Плеханов оживился. — С какой же целью?

Петр принялся рассказывать о Гурьеве (разумеется, он умолчал о том, что Андрей не слишком верил в «снисхождение знаменитого эмигранта к революционным подмастерьям») и Бесчинском, о кружке рабочих пропагандистов, о борьбе в землячествах, о возрастающем интересе в студенческой и рабочей среде к марксистской литературе вообще и к работам Плеханова в особенности.

Георгий Валентинович слушал очень внимательно, изредка лишь вставляя замечания или направляя деликатным вопросом рассказ Петра в нужное ему русло. А когда Красиков умолк, Георгий Валентинович положил руку ему на плечо и сказал:

— Вы меня очень порадовали. Знаете, чем особенно? Тем, что к марксистской литературе потянулись рабочие. Двенадцать лет пребывания за границей и внимательного изучения социального вопроса убедили меня, что Россия переросла эпоху стихийных крестьянских бунтов типа разинского или пугачевского… Но я убежден, Петр Ананьевич, что и дальнейшего движения уже не может быть без воздействия на русскую общественную жизнь сильной и хорошо организованной рабочей социалистической партии. А она может возникнуть лишь на марксистском фундаменте. Потому-то меня и радует, что пролетариат потянулся к марксизму. Да и студенчество. Студенчество — это молодость, будущее… Виктория вкатила в комнату коляску.

— Познакомились? Я ведь вам говорила, — это предназначалось Георгию Валентиновичу, — что у вас найдется о чем побеседовать.

— Вы не ошиблись, — улыбнулся Плеханов и посмотрел на Петра. — Вам не хотелось бы прогуляться к озеру? Места там великолепные. Кстати, и поговорим. Вы нас отпустите? — обратился он к Виктории.

— Что с вами делать? — Она засмеялась, но не добродушно, как вела себя вчера и мгновенье тому назад, а с едва уловимым неудовольствием, что, впрочем, не укрылось от Петра.