Уже полночь... Прощаемся.

Осталось впечатление, что у Оливейры пока нет авторитетов, а у Толедо есть только 17,89 как пример для подражания. И еще. Пока все у Оливейры идет вверх и вверх. Что же, знакомство состоялось. Остается дожить до Олимпиады, ничего не растерять. А там будут три попытки. А затем еще три попытки в финале...»

Ситуация, которая складывалась в олимпийском году, во многом напоминала год Мюнхенских игр. Так же как и четыре года назад, я ходил в экс-рекордсменах. Но если тогда, в семьдесят первом, кубинец Педро Перес Дуэньяс превысил мой рекорд только на сантиметр, то сейчас я «отставал» от мирового рекорда Ж. Оливейры почти на полметра! В Мехико я выступал с Колей Дудкиным и Сашей Золотаревым, в Мюнхене — с Мишей Барибаном и Геннадием Бессоновым, а в Монреале у меня был новый напарник — чемпион страны Валентин Шевченко. Так же как и в 1972 году, мне не удалось довести до конца свое выступление на первенстве страны в Киеве. После первого же прыжка в квалификационном соревновании заболела стопа, и я решил не рисковать. Не могу сказать, что это улучшило мое настроение, но в глубине души утешал себя тем, что если подобные неурядицы не помешали мне победить в Мюнхене, то почему бы не выиграть при такой ситуации и в Монреале...

Кого я считал основными соперниками? Европейские прыгуны в олимпийском сезоне не блистали, хотя некоторые и имели результаты за 17 м. С большинством из них — с поляками М. Иоахимовским и Е. Бискупским, спортсменом из ФРГ В. Колмзее, румыном Корбу и чехословаком И. Вычихло — я встречался. Откровенно говоря, после довольно легкой победы на чемпионате Европы 1974 года в Риме я не ожидал от них неожиданностей. Меня больше беспокоили результаты американских спортсменов. Трое накануне Игр прыгнули за 17 м. Я знал, что эти результаты показаны при попутном ветре, но в то же время прекрасно представлял себе силу негритянских атлетов. Большинство из них не в ладах с техникой (правда, этот недостаток они постепенно исправляют, прыгая с каждым годом все грамотнее), но в одиночных попытках каждый из них способен на высокий результат. А кто может сказать заранее, где преподнесут они свой сюрприз!

Главным соперником считал бразильца Жоао Оливейра. Меня не сбивали с толку ни разговоры о его травме, ни слухи о том, что он вообще не будет выступать на Олимпиаде. Ни на секунду не допускал я расслабляющей мысли об отсутствии грозного соперника. Не висел надо мной дамоклов меч мирового рекорда Жоао — 17,89. Я не думал, что такой результат можно показать на Олимпиаде в Монреале, и готовился к напряженной борьбе на уровне 17,40-17,60.

К сожалению, вот уже не первый год мне приходилось сражаться в одиночку. Незадолго до отъезда в Монреаль в команду был включен Валентин Шевченко, сильный, опытный атлет, давно участвующий в серьезных состязаниях. По своим результатам он мог рассчитывать на выход в финальную часть соревнований. Но, на мой взгляд, Валентин порой не всегда мог владеть собой в секторе. Движения его теряли точность, координацию, и он не использовал до конца своих возможностей. А что будет на олимпиаде, когда кипят страсти?

За себя не боялся. Знал, что на Олимпиаде сделаю все, на что способен. За долгие годы тренировок и состязаний научился не только довольно точно оценивать свое состояние, но и подводить себя к боевой готовности к главным соревнованиям. Правда, в олимпийском сезоне стартов было маловато, но ведь и мне уже не двадцать лет!

Незадолго до отъезда в Монреаль наша команда встречалась в матче с французами. В Париже многие наши спортсмены показали хорошие результаты. А я прыгал очень осторожно: проверял, как нога. И решил не выкладываться: до Олимпиады оставалось мало времени.

В Канаде мы тренировались и жили неподалеку от города Квебек. Условия там были хорошие, но одно меня угнетало — в комнате я жил один. Казалось бы, одиночество перед такими ответственными и сложными состязаниями, как Олимпиада, должно помочь настроиться на борьбу. Но на самом деле, это было не так. Оставаясь один, я начинал думать о соревнованиях, представлять себе всевозможные их варианты и, наконец, чувствовал, что таким образом могу «отсоревноваться» еще до выхода на старт. Не отвлекали от этих мыслей ни книги, ни музыка. Становилось тоскливо, и я шел к товарищам — Николаю Авилову, Сергею Сенюкову поговорить, развеяться. Но и эти встречи не помогали. И тогда я решил, что пора окунуться в полную эмоций атмосферу Олимпийской деревни.

Креер начал было возражать против такого решения: большинство атлетов нашей команды должны были появиться в Монреале за два-три дня до старта, чтобы не тратить нервную энергию понапрасну. Но здесь я проявил твердость: ведь прыгать-то все-таки мне! И уехал в Монреаль Провел там несколько легких тренировок, и конечно, присутствие тренера на них не было обязательным. Я делал только разминки, прыгал с небольших разбегов, короче говоря, настраивался на олимпийское выступление, как пианист настраивается на ответственный концерт. Он не исполняет все произведение, а играет лишь отдельные его части, трудные пассажи.

Я не боялся на олимпийских тренировках взглядов зрителей. Наоборот! Для своих противников, которые в первый раз выступали на Олимпиаде, я сам являлся объектом возбуждения. В этом и заключалось мое психологическое преимущество. Однако нужно было бы попробовать себя и в прыжках с больших разбегов, как это было в Мехико и Мюнхене, где Играм предшествовали предолимпийские старты. Но здесь, в Монреале, я балансировал на тонкой, как лезвие бритвы, грани между желанием попробовать хотя бы один раз прыгнуть в полную силу и страхом снова почувствовать резкую боль в ноге.

После трех-четырех тренировок у меня появилось уже знакомое по прежним Олимпиадам ощущение — жажда состязаний, жажда борьбы. Появлению этого ощущения способствовало буквально все: в Олимпийской деревне тонизирует даже встреча с будущими соперниками. Сижу в столовой и вижу по лицам незнакомых мне спортсменов, кто готов к борьбе, а кто уже мысленно «отсоревновался». Я, вообще, любил в эти дни больше наблюдать на прогулках, совместных тренировках, чем показывать себя. Тут важна любая мелочь. Видишь, как нервничает соперник, как он волнуется при встречах с тобой, и это тебя приподнимает над ним: ведь я-то спокоен, значит, я сильнее! Набор вот таких положительных эмоций даже в ситуациях, казалось бы далеких от соревновании — в столовой, в интернациональном клубе — это и есть подзарядка своего аккумулятора.

Итак, через несколько дней я почувствовал себя созревшим для борьбы с Оливейрой (хотя я специально искал встречи с ним, но увидеться нам не удалось). До меня доносились слухи, что Оливейра не в форме, говорили, что мне удастся его обыграть, но всем этим слухам я верил только на те 50%, которые меня устраивали. Почувствовав, что я уже готов к состязанию, понял, что нужно на несколько дней уехать из деревни на дачу, которая была в распоряжении советской делегации и находилась в 60 км от Монреаля. Там можно было погулять на природе, половить рыбу. Наши ребята приносили ее прямо ведрами, а мне, к сожалению, не попалась ни одна рыбешка. Но я и это сумел обратить себе на пользу: убеждал, что раз не повезло в рыбной ловле, то обязательно повезет на состязаниях. Вот из таких мелочей и складывается олимпийское настроение!

В Монреаль я вернулся только накануне «квалификации». И тут, как на грех, попал в одну комнату с метателями. А они ночью храпят, как будто в клетке с тиграми спишь! Конечно, не выспался и про себя решил, что если «квалификация» пройдет нормально, то в эту комнату я больше не вернусь.

На «квалификации» я впервые увидел своего соперника. Оливейра был очень хорош. Но уже потом, проанализировав его готовность, я понял, какую он допустил ошибку, выступая на Олимпиаде в двух видах — в прыжках в длину и тройным. Программа была составлена таким образом, что ему пришлось после «квалификации» в тройном вечером выступать в основных состязаниях по прыжкам в длину. Конечно, это отняло у него много сил и нервов и перед тройным он подустал.