— Какую должность занимаете вы на корабле? — строго спросил Уиллби.

— На это я вам пока ответа не дам.

— Как называется корабль?

— “Охотник”, двадцать пушек.

— Что-то я такого названия не слышал.

— И не мудрено, — сказал Дэвид, — потому что это не английский военный корабль.

— Не английский? — воскликнул Уиллби. — А чей же?

— Свободных Штатов Америки, — с гордостью ответил Дэвид.

Купец из Уайтхевена разом лишился языка. Он перепугался, однако все еще не мог поверить в происходящее. Впившись глазами в лицо улыбающегося Дэвида, он пытался уверить себя, что тот всего лишь шутит. От гнева у него перехватило дыхание, а в сердце закрался страх: а ну как и в самом деле все это правда?

— Американец? Пират? — Выдавил он наконец. — А не думаете ли вы, сударь мой, что распространение этих дурацких слухов — уже преступление? И потом, разве я похож на человека, с которым можно так шутить?

— Я вовсе не шучу, — возразил Дэвид, бросил сигару и вышел из-за стола. — Я повторяю: “Охотник”, военный корабль Американской республики, пришел в эти воды, чтобы отплатить за те бесчисленные грабежи и убийства, что совершили у нас англичане. Ваши корабли частенько навещают нас, а наш единственный приход вы, сэр, считаете, стало быть, преступным? Отвечайте же, мистер Уиллби!

Купец собрал все свое мужество.

— Если вы и вправду мятежник, то… то я арестую вас!

— Да, разумеется, это правда, — воскликнул Дэвид. — И как неоспорим приход утра вслед за ночью, так же неоспоримо и то, что с первым лучом солнца Уайтхевен со всеми его судами запылает ярким пламенем.

— Убийца, поджигатель! — испуганно завопил Уиллби, вспомнив разом о своем доме, о своих судах и о своих деньгах. — Ральф Сортон, ко мне! Взять его!

— Вы сумасшедший, — спокойно сказал Дэвид. — Этот дом окружен командой “Охотника”, и первый, кто попытается схватить меня, увидит, что это не так-то легко.

С этими словами он без больших усилий отбросил руку Ральфа, последовавшего приказу купца и попытавшегося было снова схватить Дэвида за воротник; в ответ на новый рывок арендатора он быстро выхватил из кармана пистолет и направил его прямо в живот нападавшему:

— Еще один шаг, — сказал он, — и вы — покойник, хотя мне вовсе не хочется этого, потому что с беззащитными я не воюю.

— Не стреляйте, не надо! — закричала Молли, оттаскивая Ральфа назад. — А ты, Ральф, ради бога, не трогай его, он не сделает нам ничего дурного.

— Эй, человек добрый, как вас там, — воскликнул Бловерпул, все еще не разобравшийся, что же в конце концов происходит, — да падут все грехи на вашу голову! Коли вы преследуемый законом злодей, то забирайте все, чем мы владеем, но не проливайте невинной крови!

— Мистер Бловерпул, — улыбаясь, ответил Дэвид и протянул ему руку, — не злодей и не грешник стоит перед вами. Я пришел к вам по зову старой дружбы, чтобы сдержать свое слово.

Бловерпул внимательно посмотрел на него.

— Кто же вы, сударь? — Полный предчувствий, спросил он.

— Спросите Молли, спросите свою хозяйку, — ответил Дэвид, — я думаю, они меня уже узнали.

— Пол Джонс! — воскликнул Бловерпул. — Боже милосердный! Возможно ли, вы… вы! Маленький Пол Джонс, сын честного Нэда… сын моего старого друга… шотландец! И он поднял руку на свою отчизну… он пришел… он…

— Я не разбойник! — твердо ответил Пол Джонс. — Избави бог! Я человек доброй воли, а совесть моя чище, чем у всех ваших лордов Адмиралтейства. Я гражданин Соединенных Штатов, капитан их военного корабля, сын свободы.

— Бедный старый Нэд, — пробормотал Бловерпул. — Что бы ты сказал, увидев своего сына?

— Он благословил бы меня, — гордо сказал республиканец, — благословил бы за то, что сражаюсь против тирании и несправедливости, сражаюсь так, что лорды назначили приз за мою голову. Разбойник, мятежник! О, они называют так всякого, кто отважился порвать цепи. Это — старая песня, которая поется уже много столетий. Я шотландец, и у меня в крови ненависть к Англии. Впрочем, что мне мое происхождение? Я — американец! Мои тело и душа без остатка принадлежат моему новому отечеству. Да, я хочу заслужить свое новое гражданство, хочу, чтобы мое имя знали все, чтобы в Лондоне им пугали детей.

Говорил он это радостно улыбаясь, но с такой убежденностью и силой в голосе, что никто не осмелился ему возразить. Вдруг он повернулся к обеим женщинам и дружески взял их за руки.

— Мэри Бловерпул, — сказал он, — да, это вы, ваше доброе лицо не изменилось. Частенько отрезали вы бедному Полу кусок хлеба, когда он был голоден, частенько утешали его, когда он горевал, что нет у него матери. И ты, Молли, которую я так часто носил на руках, которая плакала по мне, когда я уходил, которой я обещал вернуться, когда стану большим и богатым! Я здесь, Молли, и думаю, что мистер Уиллби не будет возражать, если я сдержу свое слово.

— О, сударь, сударь! — боязливо сказала Молли, взглянув на Ральфа Сортона, который растерянно уставился в окно с приникшими к нему с той стороны, одна страшнее другой, физиономиями.

Уиллби начал было потихоньку пятиться к двери, намереваясь, должно быть, незаметно ускользнуть, однако Пол Джонс сразу раскусил его замысел.

— Не делайте глупостей, — сказал он, — дом окружен моими людьми, уйти вы не сможете, даже не пробуйте. Считайте, что я взял вас в плен, сударь, и с большим правом, чем только что вы пытались взять меня. Жизнь я вам гарантирую, но стоит вам шагнуть за порог, и я не поручусь за вашу судьбу.

— И что же вы требуете от меня? — с дрожью в голосе спросил купец.

— Об этом мы еще потолкуем, — ответил Джонс. — Мой старый друг, — сказал он, обращаясь к молчащему Бловерпулу, — у меня к вам просьба, в которой, уверен, вы не сможете мне отказать: вы должны посетить меня на борту “Охотника”, который стоит на якоре у самого мыса, дожидаясь утра. Здесь после всех этих событий я вас оставить не могу. И не из боязни предательства, а лишь ради собственной вашей безопасности.

— Хочешь утащить нас в Америку, Пол, а может даже и продать в рабство? — испуганно спросил Бловерпул. — Хочешь погубить старого друга своего отца?

— Скорее погибну сам, — весело сказал Джонс. — Клянусь, завтра же вы будете свободны. Мэри, Молли, ваша служанка и Ральф Сортон должны пойти с вами.

— А если я не хочу? — упрямо буркнул Ральф.

— Он не хочет! — рассмеялся капитан. — Вы шутите, мистер Сортон. Ни один человек не сказал еще: “Я не хочу”, — если Пол Джонс ему приказывает: “Вы должны!”. Идите, считайте, что делаете это ради хорошей компании. Теперь-то вы мне, надеюсь, не откажете?

Затем он подошел к окну, раскрыл его и сказал:

— Войди, Дэвид!

Спустя секунду шестифутовый матрос, чью покрытую буйной растительностью физиономию Молли увидела сквозь стекло, стоял уже в комнате, вытянувшись как свечка перед своим начальником.

— Этих людей, — сказал Джонс, — доставить на борт “Охотника”. Ни один волос не должен упасть с их голов. Пусть будут в моей каюте, пока я сам не приду.

— Всех забирать, капитан? — спросил Дэвид.

— Кроме этого господина, который должен показать нам дорогу через Уайтхевен к форту, — ответил Джонс, кивая в сторону дрожащего купца.

— Тогда вперед, марш! — скомандовал Дэвид.

— О! Пол Джонс, — воскликнула совершенно спокойная до этой минуты Мэри, — такова-то цена твоей благодарности?

— Пол Джонс, — запричитал Бловерпул, — в чем мы провинились перед тобой, что ты волочешь нас из надежного жилища в море, где мы можем погибнуть?

Республиканец протянул руку Молли и тихо сказал:

— Ты спокойна, Молли? Ты доверяешь своему другу? Верь ему, он хочет сделать тебя счастливой, и да благословит тебя господь!

Не говоря более ни слова, он подошел к двери и отворил ее. Тут же в дом ввалился добрый десяток рыжих парней, при виде которых у всех душа ушла в пятки.

Вооруженные пистолетами, абордажными топорами и пиками, эти матросы республики выглядели ни дать ни взять, шайкой подонков самого скверного толка, рожи у многих были такие, что невольно думалось: виселица по ним плачет. Это была смесь всех наций и народов. Люди, преследуемые законом, испытавшие немыслимые страдания, не видевшие для себя никакого иного выхода, собрались под знамена свободы и сражались за нее с неукротимой отвагой. Отнюдь не все они были настоящими республиканцами, многими руководила корысть и мстительность. Однако Пол Джонс с его удачей и славой был для всех них кумиром, и они шли за ним в огонь и в воду. При виде ножей и топоров в грубых ручищах Молли вскрикнула от страха и бессильно поникла на руках матери.