Он повернулся к ослиному крупу, потёр руки, разогревая, вылил всё масло из стоящей на жёрнове лампы на ладонь, растёр по рукам и выдохнул. Сунул руку в родовые пути, и ноги ослицы конвульсивно задёргались. Рука Фань Саня проникала всё дальше, пока не оказалась внутри по плечо, а щека прижалась к красноватому копытцу мулёнка. Шангуань Люй смотрела на него во все глаза с трясущимися губами.

— Так, господа хорошие… — выдавил Фань Сань приглушённым голосом. — Считаю до трёх, на счёт «три» поднимайте как можно выше. Тут речь о жизни и смерти идёт, так что не трусить и не отпускать. Ну, — нижняя челюсть у него почти упёрлась в ослиный зад, а глубоко проникшая внутрь рука, казалось, что-то ухватила, — раз, два, три!

Отец с сыном крякнули и с усилием начали выпрямляться. Тело ослицы повернулось, она оперлась на передние ноги, подняла голову, вывернула задние и поджала под себя. Вместе с ней повернулся и Фань Сань: теперь он лежал на земле чуть ли не ничком. Лица не видно, слышался лишь голос:

— Поднимай, поднимай же!

Яростно вытягивая тяжесть вверх, отец с сыном стояли уже почти на цыпочках. Люй подлезла под брюхо ослице и упёрлась в него спиной. С громким криком та встала на все четыре ноги. И тут же из родовых путей вместе с кровью выскользнуло что-то большое и липкое, попав прямо в руки Фань Саня, а потом мягко съехав на землю.

Фань Сань обтёр морду мулёнка, перерезал ножом пуповину, завязал, отнёс его на место почище и вытер всего сухой тряпкой. В глазах Шангуань Люй стояли слёзы, она безостановочно повторяла:

— Слава богам неба и земли, благодарение Фань Саню.

Мулёнок, пошатываясь, встал на ноги, но тут же упал. Мягкая, как бархат, шёрстка, красные губы, словно лепестки розы.

— Молодец, — проговорил Фань Сань, помогая мулёнку встать. — Наша всё же порода. Племенной — мой сынок, а ты, малец, стало быть, внучок мне, а я тебе — дед. Почтенная сестрица, приготовь немного рисового отвара, покорми мою сноху-ослицу, она, почитай, с того света возвернулась.

Лайди кинулась было бежать, таща за собой сестёр, но успела сделать лишь несколько шагов, когда послышался резкий свист, похожий на птичий. Она задрала голову посмотреть, что за птица издаёт такие странные звуки, и тут сзади, на реке, раздался оглушительный взрыв. В ушах зазвенело, голова затуманилась. К ногам девочек шлёпнулся израненный сом, обдав их горячими брызгами. По желтоватой голове текли струйки крови, длинные усы слабо подрагивали, кишки вывалились наружу. Лайди, словно во сне, обернулась к сёстрам: они, застыв, уставились на неё. В волосах у Няньди застрял комок спутанных водорослей, похожий на коровью жвачку. К щеке Сянди прилипло несколько серебристых рыбных чешуек. Шагах в десяти река раскатывалась чёрными волнами, образуя водоворот, куда с шелестом падала поднятая взрывом горячая вода. Над поверхностью поплыла густая белая дымка, разнёсся сладковатый запах пороха. Лайди силилась понять, что происходит, и не могла, она чувствовала лишь панический страх. Хотелось закричать, но вместо этого из глаз посыпались крупные слёзы. «Почему так хочется плакать? Да и не плачу я вовсе. Отчего тогда слёзы? Может, это и не слёзы даже, а капли воды из реки?» В голове всё смешалось, а на представшей её глазам картине — посверкивающие балки моста, бурлящая мутная вода в реке, густые кусты, охваченные паникой ласточки, потерявшие дар речи сёстры — всё перепуталось и сплелось в бесконечную круговерть. Она глянула на малышку Цюди: рот приоткрыт, глаза зажмурены, на щеках полоски от слёз. Вокруг что-то всё время потрескивает: так лопаются пересохшие на солнце стручки фасоли. Заросли кустов на дамбе хранят тайну, тихонько шурша, будто там прячутся сотни маленьких зверушек. Ни звука от людей в зелёном, которых она только что видела. Ветви кустов тянутся вверх, золотистые монетки листьев чуть подрагивают. Неужели они так и прячутся там? А если да, то зачем? Пока она ломала над этим голову, откуда-то, словно издалека, донёсся сдавленный крик:

— Сестрёнки, на землю, быстро! Сестрёнки, ложись!..

Она оглядывалась, пытаясь определить, откуда этот крик, но перед глазами всё плыло и качалось. Казалось, где-то в мозгу ворочается нечто ракообразное, и от этого ужасно больно. С неба упало что-то чёрное и блестящее. С восточной стороны моста медленно вздыбился столб воды размером с буйвола и, поднявшись на высоту дамбы, рассыпался струями, подобно раскидистым ветвям серебристой ветлы. В нос ударила вонь пороховых газов, запахло речным илом, разорванной на куски рыбой и креветками. Уши заложило, она ничего не слышала, но, казалось, видела, как жуткие звуки расходятся волнами во все стороны.

В реку упал ещё один блестящий чёрный предмет, и вздыбился ещё один столб воды. На берег шлёпнулось что-то синее, с краями как собачьи клыки. Она нагнулась и протянула руку, чтобы поднять эту штуку. Из-под кончика пальца вылетел жёлтый дымок, и пронзившая его резкая боль мгновенно передалась всему телу. Вокруг всё снова загрохотало, словно эта обжёгшая руку боль вытеснила боль из ушей. Вода в реке шипела, над ней плыли клубы пара. В воздухе прокатывались хлопки разрывов. Трое сестёр ревели, разинув рот, трое других заткнули уши и зарылись в землю, выставив попы, как те глупые птицы, которые, спасаясь от преследования, прячут голову в песок и забывают обо всём остальном.

— Сестрёнки! — снова раздался громкий крик из кустов. — Быстро на землю! На землю и сюда ползите!

Лайди бросилась на землю и стала искать глазами кричавшего. Наконец она заметила его среди гибких веток красной ракиты. Этот был тот самый смуглолицый с белоснежными зубами. Он махал ей рукой:

— Сюда ползите, скорее!

В замутнённом мозгу будто образовалась щель, через которую полился сверкающий поток света. Тут она услышала ржание и, повернув голову, увидела золотистого жеребёнка с развевающейся огненной гривой — он устремился на мост с южного конца. Это был красавец жеребёнок из Фушэнтана. Уже не маленький, но и не взрослый, без уздечки, горячий, норовистый, полный юного задора. Завели его от племенного жеребца Фань Саня. Так что, если любимого племенного считать сыном Фань Саня, этот золотистый жеребёнок ему внук. Лайди знала этого жеребёнка, он ей нравился. Он то и дело проносился по проулку, вызывая бешеную ярость чёрной своры тётушки Сунь. Доскакав до середины моста, жеребёнок замер: то ли его остановила стена соломы, то ли пьянящий запах пропитавшего её вина. Наклонив голову, он сосредоточенно разглядывал солому. «Интересно, о чём он думает?» — мелькнуло в голове Лайди. Тут снова раздался резкий свист, и на мосту ослепительно сверкнула вспышка взрыва. Глазам стало больно, больнее, чем если долго смотреть на расплавленный металл, а грохот раскатился далеко вокруг. Жеребёнка разорвало на куски, и в кусты неподалёку упала его нога с обгорелой шёрсткой. Лайди замутило, кисловато-горькой волной к горлу подкатила тошнота. Голова заработала чётко и ясно. Глядя на оторванную ногу жеребёнка, она поняла, что такое смерть. От охватившего её ужаса руки и ноги затряслись, зубы застучали. Она вскочила и поволокла сестёр в кусты.

Они сжались вокруг неё, как шесть долек чеснока вокруг сердцевины, обхватив друг друга руками. Слева, совсем близко, уже знакомый голос что-то хрипло кричал, но вскоре его заглушила бурлящая в реке вода.

Она крепко прижимала к себе Цюди, чувствуя, как пылает лицо малышки. Река подуспокоилась, белая дымка понемногу рассеивалась. Свистящие чёрные штуковины, за которыми тянулись длинные хвосты, теперь перелетали дамбу и падали на деревню. Грохот разрывов, то усиливаясь, то затухая, сливался там в один протяжный гул. Слышались приглушённые женские крики, с треском обрушилось что-то большое. На противоположном берегу на дамбе ни души, лишь одиноко высится старое рожковое дерево. У самой кромки воды — плакучие ивы, опустившие в реку длинные нежные ветви. «Откуда прилетают эти странные страшные штуки?» — не покидала мысль. Размышления прервал хриплый мужской вопль. В просветах между ветвями показался младший хозяин Фушэнтана. Он въезжал на мост на велосипеде. «Зачем его понесло туда? Из-за жеребёнка, наверное. Но в одной руке у Сыма Ку горящий факел. Стало быть, жеребёнок, размётанный по мосту и окрасивший своей кровью воды реки, ни при чём». Велосипедист резко затормозил, и факел полетел на пропитанную вином солому на середине моста. Вспыхнувшее пламя весело побежало во все стороны. Сыма Ку развернул велосипед, но времени вскочить в седло уже не оставалось, и он побежал, толкая велосипед перед собой. Голубоватые язычки пламени преследовали его по пятам, а изо рта по-прежнему рвался странный вопль. Бах! — что-то будто треснуло, и соломенная шляпа с загнутыми полями птицей слетела с головы Сыма Ку в реку. Отбросив велосипед, он согнулся в три погибели, споткнулся и растянулся на мосту. Бах! Бах! Бах! — затрещало снова, будто хлопушку запустили. Сыма Ку пополз, прижимаясь к мосту и извиваясь, как большая ящерица, и быстро исчез. Треск прекратился. Голубое пламя уже охватило весь мост, посредине оно вздымалось выше всего, но дыма не давало. Вода под мостом посинела. Дышать стало тяжело, грудь сдавило, в носу пересохло. Жар накатывался волнами, с присвистом, как порывы ветра. Ветки покрылись каплями, словно их пробил пот, листья скручивались и увядали.