— Ну как там у тебя?

Помедлив несколько секунд, Щербаков выпрямил спину:

— Все, командир, три снимка сделал. Порядок!

— Осечки не будет?

— Не будет.

— Смотри.

И тут их поймали лучи прожекторов, эти жадные ручищи стали торопливо тискать, обжимать. Их мертвенный свет заполнил всю кабину, хоть глаза прикрывай рукавом. Летчик вздрогнул, услышав резкий возглас штурмана:

— Началось, командир! Взгляни направо. Владимир покосился в сторону из-под руки, и то, что он увидел, невольно втиснуло его в кресло, заставило сжаться. Словно из жерла кратера расшвыривался огонь и чад — такое буйство снарядных трасс и разрывов вокруг творилось. Что было силы он крутанул штурвал влево, опрокидывая самолет в отвесный крен, и ощутил, как повисает на ремнях.

Десять, пятнадцать, двадцать секунд падения спиралью и… тьма-тьмущая! Как в погреб канул, выскочив из прожекторного света. Глаза еще не видят, а грудь клокочет радостью.

Осторожно, плавно вывел он машину из глубокого крена и, переведя моторы на форсажный режим, стал удаляться от этого пекла. Сперва, не разворачиваясь, как шел, потом, когда беснование зенитных пушек осталось позади, неторопливо развернулся над Брянскими лесами и, ощутив запоздалый холодок, перетряхнувший спину, полетел к себе на северо-восток.

Им повезло: через полтора часа Драгомирецкий вполне благополучно посадил самолет на своем аэродроме. Не успел летчик выключить моторы, как к самолету подкатили штабники, извлекли кассету и помчались в лабораторию проявлять пленку.

Доложив командиру полка, Драгомирецкий со Щербаковым могли идти ужинать. Но им не терпелось узнать, получились ли снимки.

Потолкавшись немного в штабе, они не выдержали и спустились в лабораторию. Стушевались, увидев там группу генералов, высоких воинских начальников. Сообразили, что и они ждут не дождутся проявления фотопленки. Летчики присели в уголке. Вскоре до ушей донесся такой разговор:

— Ну что? Мост есть? — спросил через дверь один из генералов, очевидно старший.

Из проявочной донеслось:

— Кажется, есть…

Потом дверь распахнулась, и лаборант вынес на вытянутых вперед руках провисающую сырую пленку, стал развешивать ее на шнурке, как полотенце.

Концы пленки свисали почти до пола. Старший генерал приблизился к ней и, не прикасаясь руками, принялся напряженно рассматривать кадры; ему пришлось даже опуститься на колени. Все другие генералы обступили его и следили за выражением его лица. А лицо между тем с каждой последующей секундой обретало все большую убежденность в чем-то весьма важном. Наконец генерал встал:

— Никаких сомнений: мост цел! Теперь все ринулись к пленке.

Когда и остальные военачальники убедились, что мост цел, старший генерал осмотрелся вокруг:

— Где же «виновники» этой работы?

Штабной офицер подлетел к нему, указывая на летчиков. Те встали, генерал подошел к ним:

— От лица начальника Генерального штаба благодарю вас! Отлично сработано!

Не прошло и пяти минут, как лаборатория опустела.

Летчики тоже смогли поинтересоваться делом рук своих, а потом, успокоенные, отправились ужинать.

На следующий день их вызвали в Кремль, и Михаил Иванович Калинин вручил им ордена Отечественной вой ны I степени.

Не менее трудный и столь же дерзкий полет с фотографированием был выполнен Владимиром Драгомирецким в самом конце весны 1943 года.

Ему было поручено выполнить аэрофотосъемку железнодорожного узла в Орле через несколько часов после налета наших бомбардировщиков, чтобы командование могло оценить результаты выполненной бомбардировки.

И вот Драгомирецкий на Б-25 со своим экипажем отправился в полет. Как командира корабля, его предупредили: если действия вражеской противовоздушной обороны будут слишком угрожающими, по лезть на рожон!

Но как уловить эту критическую грань? Ту, которая укажет: "Стоп! Дальше не суйся, поворачивай назад!"

В самом деле. Одному представится, что огонь зениток так силен, что больше нет возможности продвигаться вперед. Другому, наоборот, все еще будет казаться, что снаряды, хоть и рвутся кучно, да не так уж и близко и идти еще можно.

Что ж?.. В принятии решения здесь первенствующий голос принадлежит мужественности, отваге и конечно же опыту летчика.

И на этот раз им нужно было сделать всего-то три снимка, но надежно, без засветки.

Они подошли к окраине города. Внизу было все тщательнейшим образом затемнено. Но напрасно было бы думать, что опытный штурман и летчик не сумеют сориентироваться в темноте: земля почти всегда выявит какие-то свои более светлые полутона. Однако ж для надежности пришлось им покружиться, уточняя, Орел ли это?

Но вот штурман сказал решительно, что самолет над объектом съемки. Да и Драгомирецкий не сомневался в этом, хорошо зная местность под собой. До войны он много летал здесь, будучи летчиком-инструктором аэроклуба, обучая рабочую молодежь, комсомольцев-осоавиахимовцев, Вон там, правее, был тогда их маленький аэродром, зеленый летом, с неистовой травой, которую так радостно было косить в июле спозаранку. А там, левее, где чуть лоснится поворот Оки, они любили купаться. Владимиру вспомнилось, как они пировали здесь на свадьбе в деревушке рядом с аэродромом, когда его механик выбрал там себе в жены девушку.

— Ну что ж, командир, начнем? — заставил его встрепенуться штурман.

— Начнем. Курс?

— Пять влево. Будет самый раз!

— Добро.

Владимир ссутулился, стиснул ручки штурвала обеими руками, уставился на приборы; самолет замер на боевом курсе.

Первая сброшенная ими фотоавиабомба осветила землю под ними так ярко, что вмиг на ней выявились все морщины: насыпи и впадины, пути и стрелки, воронки от бомб и пущенные под откос вагоны. Вот тут-то и пяти секунд не прошло, как вспыхнули первые два прожектора, скрестили лучи, потянулись распялом ножниц, выискивая крылья. Штурман, не мешкая, «подвесил» вторую фотоавиабомбу, и уж тогда враз словно взбесилась вся свора прожекторов. И, вторя им, брызнули из всех щелей, запульсировали нервно, торопливо, зафонтанировали, рассыпались цветастыми снопами огненные трассы. И тут же над головой нависли черно-ржавые шары…

Интенсивный свет фотобомб, надо полагать, мешал прожектористам и зенитчикам. Похоже, что и шарят-то они, и палят наудачу. И тем яростней с каждой секундой становилось беснование прожекторов и пальба зенитных орудий, изливавших всю свою злобу на одиночный самолет — «фотограф».

Очень важно, что в такие поистине отчаянные моменты человек способен полностью сосредоточиться на своем деле. Иначе, кажется, сердце разорвалось бы от страха, если всматриваться в творящееся вокруг и думать, что вот-вот сейчас одной из десятков бьющих скорострельных пушек удастся впиявить в твой самолет прямым попаданием трехдюймовый снаряд! Да, говорю убежденно, человеку и здесь помогают оставаться на высоте своего положения — в буквальном и переносном смысле! — его высокие профессиональные качества.

Как мастер своего дела, Владимир Драгомирецкий, пилотируя самолет в гуще снарядных разрывов, не давая ему ни накрениться, ни вздрогнуть, был занят мыслью: "Не засветили бы нам фотопленку проклятущие прожектора!" В это время штурман там у себя впереди крикнул:

— Готово, командир! Порядок.

И только в наушниках отзвучали эти слова, дробно громыхнули по самолету снарядные осколки.

Какие-то мгновения Владимир не дышал, слышал в висках биение собственного пульса. Он ждал секунду за секундой крика одного из своих хвостовых стрелков: "Командир, горим!" Но крика не было. Тогда он сам быстро оглянулся влево, вправо и не увидел нигде возникающего огня.

— Ну что там? Как? — спросил, не узнавая собственного голоса. — Не горим?

— Не-е… — протянул кто-то робко в ответ.

Не тратя больше ни секунды, Владимир свалил машину на крыло и на нос, продолжая к ней прислушиваться. Гул ее, нарастая, становился выше тоном, и стрелка указателя скорости все более склонялась вправо к заветной красной черте на черном циферблате, который он не выпускал из виду ни на мгновенье.