Фигуры встали у перил и, судя по наклону голов, смотрели вниз. Потом Виктор услышал их голоса — звучные, рокочущие голоса медленно проговаривали слова, которые словно сами собой отдавались у него в голове.

«Осквернитель наказан!» — произнес первый голос, а второй ответил: «Истинно так». После небольшой паузы первый снова сказал: «Вот оно, начало времен — только что узрел там, внизу, Великого, бредущего в поиске». «Да, — согласился другой, — все произойдет так, как произошло! Скоро он найдет искомое и начнет обратный путь». «Так и будет, — сказал первый, — и ничто его не остановит». «Ничто и никто! Только мы видели первый миг Новой Истории. Никто более не видел, и никто не знает, как началась самая великая эпоха разума». «Никто не видел, и никто не знает», — эхом отозвался первый, и в тот же миг оба исчезли. Лишь рой искр повис на том месте, искры бледнели, медленно разлетаясь в стороны.

Виктор наконец смог вздохнуть и пошевелиться. Он забился в самый угол разбитой деревянной коробки. Его тряс озноб. Время шло, там, внизу, Саркис бродил в лабиринте вещей, и надо спуститься к нему, но не было сил подняться. Необоримый ужас леденил сердце, сковал ноги. Скоро тот, кто внизу, найдет то, что ищет, и, не дождавшись его, пустится в обратный путь сквозь бесконечно чужой и пустой город.

Искры повисли над ним, в голове защекотало, словно огненные точки заползли в мозг. Виктор дрожащим комком втиснулся в угол, он пытался вспомнить что-то очень страшное и важное, увиденное недавно, но не мог, и, хотя из памяти стирались, исчезали события последних минут, упрямо шептал, не понимая, что означают его слова: «…я видел… я знаю… я видел… я знаю…»

Волны, мелко почавкивая, лизали уже вторую щепку. Всего их шесть, воткнутых в песок одна за другой.

«Паводок, к утру все затопит», — подумал он и отполз в кусты.

До берега триста метров. Холодна весенняя вода, но доплыть можно. Только вот на крыше речного вокзала под уцелевшим навесом летнего ресторана с комфортом засели головорезы Дубасова. Время от времени от скуки или для острастки постреливают в его сторону, пули скворчат высоко над головой. Он им нужен живым. Ночью пытались сдуру или с перепою взять его врасплох, но батарейка в прицеле еще тянула, и он первым же выстрелом разнес бензобак. Лодка вспыхнула и завертелась на месте, а с нее попрыгали живые факелы.

Теперь они надеются, что вода сгонит его с острова. Ждать им недолго. Справа мост, доплыть до быков ничего не стоит, но несколько раз он замечал подозрительные блики наверху.

В середине узкого островка на небольшом возвышении кусты погуще. Отсюда хорошо просматриваются набережная и мост. Жалкие корявые деревца на плот не годятся. Ему плот и не нужен, цепляйся за любую деревяшку и плыви хоть до Каспия, стрелять не будут. Но он не один…

Выстрелы со стороны города стихли.

Она лежала, закрыв глаза, но когда он подполз к ней, чуть подняла веки.

— Это в нас стреляли? — спросила она.

— Нет. Наверно, городская милиция пыталась их выбить.

С этими словами он подоткнул края куртки, в которую она куталась, и поправил воротник. Она потерлась носом о его ладонь.

— Темнеет быстро. Если дружинники не придут… Ты их не чувствуешь?

— Нет, — она улыбнулась. — Ничего не чувствую, не знаю и не могу. Ты отнял мою силу. Может, утром вернется.

— Утром? Вода дойдет до нас прежде, чем сила придет к тебе.

— Ну и пусть!

— Пусть, — вздохнул он и поцеловал ее в лоб. — Спи.

— Не бойся воды, бойся песка, — пробормотала она, засыпая.

Он сидел на корточках, смотрел на нее и ничего не понимал. Год за годом холодной тенью проходил он сквозь города и земли, не зная, где конец пути. Теперь вдруг подумал, что это были пустые времена. Незнакомое чувство… Очень давно, на самом краешке памяти — руки отца, подбрасывающего к потолку, смех и радостный визг — год ему был тогда или полтора. Он не помнил лица, почему-то пахло нагретым металлом и топливом, что-то гудело и нестрашно рычало. И вот сейчас неожиданно вернулось будто теплые руки отца подбрасывают к потолку, и плевать, что кто-то втягивает в дела грязные и грозные… Мог ли он предположить, что пошлет в самую глубокую и вонючую дыру все дела и обязательства, запутает себя и других, а вся круговерть событий завершится словами, которые он еле выдавит из себя: «Я люблю тебя, Ксения», и на целую секунду мир вокруг остановится, пока не услышит в ответ шепот: «Я люблю тебя, Виктор».

Могло ли придти ему такое в голову всего пару дней назад, когда он прибыл в Саратов и ждал в условленном месте нужного человека?..

Он стоял на перекрестке, а наискосок — четырехэтажный дряхлый дом. Крышу венчала фигурная нашлепка, с барельефом. Сквозь копоть и грязь можно было разглядеть лихо отплясывающих парня и деву. Некто с отлетевшей головой подыгрывает на гармошке, а неуместный дед, кажется, на гуслях. Справа и слева неясные фигуры протягивают танцорам плоды. Подкрепиться, что ли?

Без четверти пять. Опаздывает. Плохо. Через пятнадцать минут закончится комендантское время, и улицы превратятся в муравейник. Виктор знал, что здесь осели сотни тысяч беженцев. Комиссию по расселению просто вырезали враждующие между собой банды. Городская милиция все силы тратила на выживание, а заградотряды, наспех сколоченные из остатков спецвойск, далеко за Волгой пытались упорядочить людской поток, идущий из глубин Средней Азии.

Саратов превратился в огромный перевалочный пункт. Он был похож на распределитель, о котором Виктор вспоминал с дрожью омерзения. На очень большой распределитель для всех — детей и взрослых.

После опустевших городов такое половодье голов, рук и ног раздражало и немного пугало. Отсюда слабыми ручейками медленно растекались поезда, платформы, трейлеры с людьми. Распределение шло. Хлынувшие на многолюдье банды всех мастей спелись с местным отребьем, заварилось густое месиво, а там и лупилы объявились. В прошлом году, когда он проезжал через город, здесь было спокойнее.

За спиной тонко скрипнуло. Виктор скосил глаза — из подворотни на него внимательно смотрели.

— Эй, иди сюда, — негромко позвал женский голос.

Встретить должен был мужчина. Что могло измениться? Он пожал плечами и, глянув по сторонам, подошел к ржавой двери. И очутился в жирных объятьях огромной рыхлой бабищи с всклокоченными волосами. От нее шел такой перегарный винт, что Виктора замутило. Прижав к своему расползающемуся бюсту, незнакомка жарким шепотом предлагала по нисходящей угол, направление, ствол, водку, себя, деньги в обмен на его кожаную куртку. Наконец ему удалось стряхнуть ее, но тут в спину уперся твердый предмет. Мужской голос посоветовал не обижать даму, а тихонечко положить руки на затылок и снимать курточку. Виктор положил руки на затылок и спросил, как же теперь снять куртку. «Не смей кожу портить!» — грозным шепотом сказала дама. «Ничего, ничего, — сказал мужчина, — ручки подними вверх, а потом медленно и осторожно опусти одну вниз. Повернись, может, у тебя под курткой ствол. Медленно, без резких движений».

Виктор повернулся и замер. Одутловатое, распухшее лицо, огромный живот, седая неопрятная щетина почти не скрывает точки ожогов на лице, словно на нем гасили сигареты… Он!

— Здравствуй, Боров, — негромко сказал Виктор.

На секунду растерялся Боров, сморгнул, но этого хватило — Виктор локтем отбил чудовищную конструкцию, направленную в живот, и всадил ногой в пах. Боров хрюкнул, сломался пополам и ткнулся головой ему в ботинок.

Незнакомку вынесло из подворотни во двор с невероятной для ее телес скоростью. Она сгинула в подъезде.

Виктор поднял оружие. Огромный ствол, сверху примотана коробка универсального прицела. Дикий затвор с кольцом в прорези, а обойма как большая консервная банка. Густая самоделка! Откинув кожух затвора, Виктор присвистнул — в барабане сидели охотничьи патроны с ракетными насадками. Одной пулькой разнесет легкую платформу с двухсот метров. Его что, собирались в фарш месить из-за куртки?