Естественно, Воскресенский не был доволен.

— Не пойдёт! Совершенно идиотская ухмылка — как будто тебе первый раз дали! Немного спокойнее, сдержаннее… Теперь как будто вообще не дали. И плечи! За плечами следи, опять напряглись!

Фотограф поглядел на часы.

— Так, времени у нас мало. Скоро будет нужный свет, а он мне тут рожи корчит — одна страшнее другой! Что будем делать с этим недоумком? Вот бестолочь!

— Макс, — протянула Соня, — ну что ты, правда, как буратинка деревянный сидишь? Разве такое лицо должно быть?! Оно у тебя как каменное, помягче надо…

Ви стоял рядом с ней и задумчиво тёр переносицу.

Макс дослушал Соню и уже хотел ответить, что расслабленное лицо Воскресенский только что называл дебильным, но не успел…

— Иди вон туда, в ванную, — указал пальцем на дверь фотограф.

— Зачем? — спросил Макс.

— Сам знаешь зачем! Не пять лет. Или тебе, как умственно отсталому, всё объяснять надо?

— Вы что, издеваетесь? — не веря своим ушам воскликнул Макс, до которого дошло наконец предложение Воскресенского.

— Это ты надо мной уже месяц издеваешься! — рявкнул фотограф. — Иди и займись делом! Хоть на это-то ты способен? Бездарь!

В комнате повисла тишина. Макс тяжело дышал, силясь взять себя в руки. Он с минуту сидел и тупо смотрел на Воскресенского, который отвернулся в сторону и как ни в чём не бывало щёлкал какими-то кнопками на фотоаппарате, словно не сомневаясь в том, что его приказ будет выполнен. Это было настолько унизительно, что Макс даже не нашёлся что и ответить. Ему на эту тему даже заговаривать было стыдно… Потом он заметил, как Соня, ожесточённо гримасничая, кивает в сторону двери в ванную, мол, иди, не тяни.

Он ещё несколько секунд посидел, сомневаясь, но потом откинул одеяло, подцепил лежавшие неподалёку джинсы, быстро натянул их (интересно зачем? кто его здесь ещё не видел?) и ушёл в ванную. Разумеется, он не собирался следовать совету Воскресенского… Не будет же фотограф его лично контролировать! Можно просто постоять тут минут пять-шесть, а потом объяснить, что ничего не получается, мол, члену не прикажешь…

После нескольких недель съёмок Макс уже свыкся с приёмами Ви и понимал, почему тот требовал полной реалистичности — ради потрясающе живых снимков. И да, он согласен, что после секса на лице появляется особое выражение. Но это уже переходило всякие границы! Он не эксгибиционист какой-нибудь, чтобы почти прилюдно заниматься мастурбацией! Воскресенский просто сумасшедший… И страшно подумать — всё это ради рекламы чая. Чая! Кому какая разница, что за лицо у него будет? Никто не будет всматриваться в такие детали!

Если подумать, даже если бы он честно послушался Ви, у него всё равно бы ничего не получилось: так что он даже не соврёт. От одной мысли о том, что за дверью три человека знают, зачем он закрылся в ванной, и ждут его, у любого нормального человека пропадёт желание.

Выждав положенное время, парень выглянул в спальню. Три пары глаз испытующе посмотрели на него. Он вообще редко краснел — такой тип кожи, или кровеносной системы, или ещё чего-то, — но от этого молчаливого вопроса кровь так и бросилась ему в лицо. Хорошо, что на нём был слой тонального крема, хотя, возможно, всё было видно даже сквозь него. Макс был готов сквозь землю от стыда провалиться. Он отрицательно покачал головой.

Соня и Игорь с трудом скрывали смех, Воскресенский же смотрел на него так, словно готов был расстрелять на месте.

Фотограф, расслышав сдавленное фырканье за спиной, гневно обернулся к ассистентам:

— Брысь отсюда! Оба! — Он снова взглянул на Макса и ткнул в его сторону пальцем: — А ты — снимай штаны и марш в кровать! Свет сейчас будет. Придётся снимать, что есть. Ну что за недоделанный, сил моих больше нет!

Ассистенты скрылись в соседней комнате. Макс, помня совет Сони в таких ситуациях молчать, разделся, сел в кровати, как нужно по сюжету, и поднял глаза на Воскресенского. Тот, оказывается, всё это время смотрел на него. Ви покачал головой:

— Откуда только тебя выкопали?.. У меня худшей модели в жизни не было. Даже подрочить сам не может!

Макс опустил глаза:

— Вы бы сами-то смогли? Когда три человека под дверью подслушивают?

— Что?! Подслушивают? — возмутился фотограф. — Делать нам больше нечего, как только подслушивать твои жалкие… как их… потуги!

Парень с ненавистью посмотрел на него:

— Ну так и фотографируйте давайте! Вы же у нас гениальный фотограф! Это мы вокруг все жалкие людишки, и потуги у нас жалкие.

Хотя Макс не надеялся ни на какой эффект, его слова, судя по всему, немного осадили Воскресенского. Тот немного постоял посреди комнаты, а потом подошёл к кровати и сел в изножье.

— Я знаю, что ты стараешься, — уже более спокойно заговорил он, — но одного старания недостаточно. «Я старался», «я пытался», «я потратил кучу времени» — это не имеет значения. Значение имеет только результат. Заказчик не принимает оправданий. Я тоже.

— Я правда не знаю, какое вам выражение лица нужно. Вам всё неладно…

— Я тоже не знаю, — признался Ви. — Но когда я его увижу, то пойму, что это оно.

Фотограф откинул одеяло в сторону.

— Эй, вы чего? — Макс попытался натянуть его обратно себе на ноги и живот.

Ви задержал его руку:

— Тихо, тихо… — В его голосе, в силе его рук было что-то такое, чему Макс не мог противиться. Он замер, напряжённо глядя в светлые глаза Воскресенского.

Фотограф пересел ближе к нему. Его пальцы скользнули по животу Макса. Тот заметил, что на ладони тоже были следы от ожогов, две тонкие параллельные полоски. Парень смотрел на эту руку, словно заколдованный, почти не чувствуя прикосновений, словно и не его вовсе трогали сейчас эти пальцы, спускаясь вниз. Он в буквальном смысле забыл, что надо дышать.

Он понимал, что так нельзя, и всё-таки позволял… Как тогда, в гостинице, позволял целовать себя, потому что это было и сладко, и стыдно, и остро до дрожи и потому, что в глубине души он хотел этого: хотел, чтобы именно этот человек — нет, даже не касался его, не целовал, — относился к нему с настоящим вниманием, а не как к вещи.

Воскресенский обошёлся без каких бы то ни было прелюдий: его ладонь бесцеремонно легла на член парня и начала поглаживать его с нежным, но сильным нажимом. Макс рванулся в сторону:

— Не надо… пожалуйста…

Голубые глаза посмотрели на него искушающее, с насмешливым вызовом:

— Решил, что справишься сам?

Макс сглотнул и закрыл глаза. Он не мог пошевелиться. Он просто продолжал прислушиваться к своим ощущениям, и они были удивительными, словно погружение в тёплые объятия. В следующую секунду он почувствовал, что от прикосновений Ви его член начинает твердеть, наполняясь желанием. Где-то в фоновом режиме проносились мысли о том, что это отвратительно, это невозможно: стояк от того, что его трогает мужчина, тем более — сволочь Воскресенский… Но ему было всё равно, потому что возбуждение было сильнее, в сотни раз сильнее, чем какие-то там мысли.

Он осмелился посмотреть на Ви из-под полуопущенных ресниц: тот не сводил с лица Макса пристального взгляда, словно хотел разглядеть и запомнить каждую его чёрточку, каждый оттенок чувства. Он крепко обхватил член Макса и быстро, ритмично двигал ладонью, уже слегка влажной от выступивших капель смазки. В его движениях было что-то не то чтобы торопливое, но очевидно нацеленное на результат — он делал то, что даст потом хорошие кадры. В отсутствии чувств было что-то унизительное, и эта отравленная смесь восторга и унижения лишь подстёгивала эмоции Макса.

Он непроизвольно склонился вперёд, чтобы быть ближе к Воскресенскому, и с его губ сорвался тихий вскрик.

— Не так громко, — прошептал Воскресенский. — Всё слышно…

Макс прижал зубами нижнюю губу. Господи, до чего же хорошо!.. Он не думал, что это будет так: просто от прикосновений чужой руки на него нахлынут столь невероятные по силе ощущения. Ви делал всё именно так, как Макс хотел, словно читая его мысли, сжимая именно в том месте, именно с той силой, изредка проводя большим пальцем по головке, отчего по позвоночнику парня пробегало наслаждение резкое и болезненное, как электрический ток.