Воскресенский был загорелым, и золотистый загар явно был привезён из других широт. Ярко-голубые прищуренные глаза так и светились на смуглом лице. В общем и целом мужчина был приятной наружности, но недовольно поджатые тонкие губы и пренебрежительный взгляд портили всё. Макс решил, что у фотографа определенно «звёздная болезнь».

— Снимай рубашку, — буркнул Воскресенский, не отрываясь от ноутбука, где уже просматривал фото Марата. — Надевай вон ту, белую. Не застёгивай.

Макс подчинился. Голос и тон у фотографа были такие, что у Макса аж коленки дрожали. Это тебе не Алина, с которой можно было пререкаться и спорить.

— Давай на подоконник, — скомандовала Соня. — Прислонись к откосу. Ты должен смотреть на улицу задумчиво, как будто там вечерний мегаполис на закате. Прикинем тебя на такой сюжет.

Сел Макс без проблем, но «смотреть задумчиво, как будто там вечерний мегаполис» у него не получалось. За окном была котельная городской больницы и большая парковка — ладно, это не беда, представить можно всё что угодно. Проблема была с закатом. Вместо него прямо в лицо било яркое полуденное солнце.

Макс забрался на подоконник с ногами, принял задумчивый вид, прислонился к стене — всё, как просили.

— Ты чего сидишь как за партой? — спросила Соня. — Поестественнее будь, расслабься.

— Господи, что за коряга, — тихо прокомментировал фотограф.

Кровь бросилась парню в лицо, но он сжал зубы, мысленно сосчитал до пяти и сел немного по-другому, расслабив плечи, и уставился в окно.

— Не жмуриться! — гавкнул из-за фотоаппарата Воскресенский. — Глаза открой!

— Так солнце же! — возразил Макс. — Я не могу не жмуриться.

— Терпи.

— Можно я в другую сторону буду смотреть?

— Нет, свет должен быть на лице, — вмешалась Соня.

— Так же невозможно. Сами попробуйте!

— Ты что, учить меня будешь?! — рявкнул Воскресенский. Макс так и вздрогнул от строгого окрика. Ну и вляпался же он! Ладно, осталось совсем чуть-чуть…

Он собрал волю в кулак, на секунду опустил лицо вниз, расслабил веки, немного поморгал и открыл глаза. Бороться с собственными рефлексами оказалось ой как тяжело. Глаза пытались зажмуриться сами собой, но он упорно смотрел в окно, не прямо на солнце, конечно, но всё равно на яркий свет. При этом ему нужно было сохранять умиротворённо-задумчивое выражение лица.

В голове у него крутилось что-то насчёт того, а не испортится ли у него зрение от таких экспериментов. Говорят, на сварку смотреть нельзя и на солнце во время затмения… А вот так можно, что ли?

У Макса слёзы потекли из глаз, и он отвернулся в сторону.

— Ну всё, не могу больше.

— Ладно, — презрительно процедил сквозь зубы Воскресенский. — Отсняли кое-что. Может, будут нормальные кадры.

Фотограф подошёл к подоконнику, развернул лицом к себе, не очень-то нежно ухватив парня за подбородок, потёр большим пальцем щеку, словно проверяя устойчивость макияжа, и вернулся к фотоаппарату:

— Сиди так.

Макс поднял руку к лицу, чтобы стереть тёкшие по лицу слёзы, но Воскресенский прикрикнул:

— Не трогать!

Опять защёлкал фотоаппарат. Макс сидел на подоконнике, смотрел, куда велено, и думал, что сейчас заплачет по-настоящему, если его немедленно не отпустят. Вроде ничего с ним ужасного не делали, но было в этих приказах что-то настолько унизительное, неприятное. Не столько в самих приказах, сколько в тоне, которым они отдавались…

Фотограф отошёл от камеры и заглянул в ноутбук, пробормотав что-то нечленораздельное. Они с Соней обменивались какими-то репликами, под конец ассистентка довольно громко сказала:

— Ой, с мокрыми ресничками заяц какой получился. Миленький…

— Вообще не в образе, — буркнул Воскресенский.

— Так этот сет всё равно не в продакшн, — пожала плечами Соня. — Просто симпатично…

— И что? За «просто симпатично» денег не платят.

— Ви, если я тебе не нужна больше, пойду покурю, — сказала Соня, поднимаясь из-за ноутбука.

Макс, до этого тихонько сидевший на подоконнике, осмелился спросить:

— Мне уже можно идти?

— А, ты тут, что ли?.. — рассеянно глянул на него Воскресенский. — Иди.

Парень чуть не бегом вылетел из комнаты. Как люди моделями работают… Смотрят на тебя как на пустое место. Как на плесень какую-то. Мерзко от этого на душе.

Только вернувшись в студию, Макс понял, что унёсся от Воскресенского в белой рубашке, а свою оставил там.

«Фак! Фак, фак, фак, — пронеслось в голове. — Придётся возвращаться».

Он пошёл назад по коридору. В комнате остался один только фотограф, он с кем-то разговаривал по телефону, присев на подоконник.

— Да, я на сегодня записан. Воскресенский. — Он бросил равнодушный взгляд на Макса, который забрал со стула свою клетчатую рубашку с коротким рукавом. — Не на попозже перенести, а на пораньше. Я освободился быстрее, чем рассчитывал. Может, есть время? Нет, именно у этого врача.

Макс повернулся к мужчине спиной, скинул белую рубашку и быстро надел свою. Он даже пуговицы до конца застёгивать не стал — вышел из кабинета. Когда он закрывал за собой дверь, то заметил, что Воскресенский проводил его взглядом.

Макс пошёл домой один: у Стаса ещё оставались дела в студии. На крыльце он увидел Соню, докуривавшую сигарету. Он не собирался с ней заговаривать, но она сама его окликнула:

— Ну что, пацан? Как тебе?

— Как-то не очень… — честно признался Макс.

— Ты совсем, что ли, новенький? Это у тебя которые съёмки?

— Четвёртые, — соврал парень.

— Сразу видно, что опыта никакого. Мы ещё в Москве троих ребят отщёлкали, которые могут сюда приехать. Платят-то им не очень много, а жить тут долго придётся.

— А чё платят мало? — поинтересовался Макс.

— Смотря какой контракт с агентством заключишь… У них вот такие. Им невыгодно сюда надолго ехать, а если туда-сюда мотаться, деньги на дорогу уйдут. — Соня щелчком послала окурок в урну. — У тебя агент-то есть?

— Да, конечно.

— Кто?

Чёрт! Вот приставучая баба!

— А, этот, вы его знаете, — нашёлся он. — Станислав Гартман.

— Он ещё и агент?

— Ну да… У нас не столица, всё маленькое… или по совместительству.

«Господи, что я такое несу?! — думал Макс про себя. — Надо тему менять, а то она ещё что-нибудь спросит».

— Будешь? — поинтересовалась Соня, доставая из маленькой сумки через плечо пачку «Marlboro». Макс нисколько не удивился бы, если бы деваха достала «Беломор».

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Бережёшь зубки и цвет лица? — усмехнулась Соня. — Правильно, тебе надо.

— А Воскресенский всегда такой… ну, злобный? — спросил Макс.

Соня прикурила от зажигалки и исподлобья посмотрела на парня:

— Нет, не всегда. Обычно ещё злобнее. Он не самый, конечно, плохой вариант, но работать с ним непросто. Он всегда был с характером, а после… В общем, он близкого человека потерял, и совсем с ним тяжело стало.

— У меня мама погибла в аварии, — ни с того ни с сего брякнул вдруг Макс.

— Ну, ты тогда понимаешь, наверное. Ви — садюга тот ещё. Девочки от него даже, бывает, плачут.

— А почему вы его Ви зовёте?

— Его все так зовут. Он учился фотографии в Чикаго. Его фамилия для местных — просто ужас какой-то, ну они и звали его или Алекс Ви, или Ви-Сётин.

— Что-то я не понял последнее.

— Ну, В-тринадцать. У него в фамилии тринадцать букв, — пояснила Соня.

Макс попрощался с ассистенткой и побрёл по жаре на автобусную остановку. Ехать до дома было долго, и он попробовал читать конспекты по экономике, но ничего не получалось: в голову лез проклятый хам-фотограф, его свинское обращение и окрики. Так бы и дал скотине между глаз, так ведь нет, надо перед ним быть пай-мальчиком! Впрочем, это он сейчас такой смелый… Там он даже пикнуть не смел. Слушался и повиновался. Если бы ему Воскресенский из окна третьего этажа выпрыгнуть приказал, он бы и то, наверное, выполнил.

Трагедия произошла в понедельник. Макс сидел в своей комнате и готовился к следующему экзамену, когда с работы позвонил Стас. Говорил он тихо-тихо, словно находился сейчас на совещании и разговаривал чуть ли не из-под стола: