Оля еще не заметила его, и он мог потихоньку уйти.

Он и собирался уйти, но вместо этого шагнул вперед и встал рядом с Олей, чуть ли не касаясь ее плеча. Повязку у нее с головы уже сняли, короткие волосы выгорели полосами, на месте раны виднелся выстриженный пятачок. Генке захотелось дунуть на этот смешной кружочек. Он уже набрал в рот воздуха, но Оля вдруг повернулась.

Генка с шумом выдохнул воздух и сказал:

— Здравствуй.

Он увидел, что Оля сначала обрадовалась ему, но тут же лицо ее стало чужим. Брови сдвинулись, лоб наморщился, глаза стали узкими и некрасивыми. Генка не любил, когда у нее делалось такое лицо. Оля в упор разглядывала его, как неживого, и Генка отвернулся.

— Хвастун ты, оказывается… — звонко сказала вдруг Оля. — И трус!

— Я трус? — задохнулся Генка.

— Не я же? — вздохнула Оля. — Рассказали мне ребята… Тяпу испугался… А еще клятву давал! «Дыханием своим, кровью своей, жизнью своей!»

Она очень похоже передразнила ломающийся голос Генки, отвернулась и пошла к изолятору.

Генка хотел крикнуть ей, но в горле у него пересохло. Он сглотнул слюну, шагнул за Олей, но остановился и, обескураженный, стоял, глядя, как исчезает за рябью березняка ее белое платье. Он слышал, как хлопнула дверь изолятора. Подождал, не зажжется ли свет в окнах. Света не было. Генка постоял еще немного и поплелся к своей даче.

«Ладно… — думал он. — Пускай… Не больно-то нужно…»

В спальне было темно и душно. Ветка за окном царапала стекло. Но она уже не казалась Генке лапой какого-то большого доброго зверя, который просится в дом. Ветка как ветка. Срубить бы ее, чтобы не царапалась.

Удивительные, непонятные вещи происходили в поселке совхоза «Заречье». В нескольких домах сразу исчезли со стен старые семейные фотографии. Хозяйки решили, что смахнули их нечаянно во время уборки, и целый день двигали шкафы и кровати, обыскивали все уголки. Когда же одна из них обмолвилась о пропаже соседке и выяснилось, что не с ней одной приключилась такая история, все женщины поселка переполошились. Ахали, охали, всплескивали руками, стайками бегали из одного дома в другой.

Бабушка Тетерникова, сутками не выключавшая свой телевизор, заявила, что это действуют инопланетные пришельцы, наши братья по разуму.

— Больше некому! — авторитетно разъясняла она. — Шуруют. Контактов ищут!

От нее отмахивались, но объяснения случившемуся найти не могли.

Было решено дождаться возвращения мужчин, а если и они не помогут, заявить в милицию. Пусть присылают собаку!

Но к вечеру все фотографии висели на своих местах. Будто и не пропадали вовсе!

Вконец перепуганные женщины шушукались у калиток, подумывая о том, не права ли старая бабушка Тетерникова. Может, и впрямь какие-нибудь пришельцы?

Никому не пришло в голову связать это таинственное происшествие с работающими на прополке пионерами из соседнего лагеря.

Правда, тетя Шура Агафонова вспомнила, что заходили к ней попить водички тихий застенчивый мальчик и девочка с косо падающей на лоб челкой. Но, напившись, сразу же ушли, да и зачем им фотография ее погибшего в партизанах брата?

Заходили они в другие дома, говорили, что у них сбор на тему «Знаешь ли ты свой край?», расспрашивали про войну и записывали что-то в тетрадку. Но фотографиями вроде не интересовались, а просили узнать, нельзя ли где достать старые ватники и хорошо бы шинельку военную. Спектакль, наверно, готовят!

— Ватник я им отдала, — рассказывала соседкам мать тракториста Авдеева. — А насчет шинельки присоветовала обратиться к Зелениной Капе. У ней от мужа покойного осталась. Они поблагодарили вежливо так и ушли!

Нет, грешить на пионеров было нельзя, и женщины поселка оставались в полнейшем недоумении. Переснять фотографии предложил Шурик.

— В землянке повесим, — сказал он ребятам. — В траурных рамках.

Тяпа поморщился, но согласился.

Оля сама вызвалась сопровождать Шурика, и операция с фотографиями прошла удачно. Шурик переснял их своим «Фотокором», и теперь оставалось только напечатать.

— Молодцы! — небрежно похвалил их Тяпа. — Но это все семечки! Доски надо доставать!

Тяпа стал неузнаваем. Ходил важный, как индюк. Покрикивал, распоряжался. С Генкой он советоваться перестал, да тот ни во что и не вмешивался, хотя от поручений не отказывался.

Вот и сейчас Тяпа, важничая, распекал Игоря Мачерета:

— Ты не мочало жуй, а докладывай. Достал план?

— Ну да! — отмахнулся от него Игорь и опять обернулся к окружавшим его ребятам. — Я говорю: нарисуйте, пожалуйста, план землянки.

— А Поливанов что? — допытывался Шурик.

— «Сам, — говорит, — рисуй».

— А ты что?

— Я говорю: вы расскажите, я зарисую.

— А он что?

— «Зачем, — говорит, — тебе?»

— А ты что?

— Короче! — перебил их Тяпа. — Где план?

— Вот… — Игорь протянул ему листок бумаги.

Тяпа покашлял в кулак, нахмурил белесые брови.

— Так… — цедил он сквозь зубы, разглядывая план. — Это нары… Это стол… А это что за дырка от бублика?

— Котелок, — объяснил Игорь.

— Какой еще котелок? — наморщил лоб Тяпа.

— Для каши.

— Медный?

— Откуда я знаю?! — пожал плечами Игорь.

— Надо было узнать, — опять солидно откашлялся Тяпа. — Пошли!

— Куда? — угрюмо спросил Пахомчик.

— На хоздвор, — бросил через плечо Тяпа. — Я там котел безнадзорный видел. За мной!

Тяпа не торопясь, вперевалку направился к хоздвору.

Конь побежал за ним. Игорь и Пахомчик поплелись следом.

На крылечке дачи остались сидеть Генка, Оля и Шурик.

— Так теперь и будет? Да, Ген? — вздохнул Шурик.

— Что будет? — притворился непонимающим Генка.

— Сам знаешь! — отвернулся от него Шурик. — Раскомандовался!

— Пусть командует, раз нравится.

— Несправедливо это! — закричал Шурик. — Ты нам про землянку рассказал, про старика этого, про разведчика… А он главный, да?

— Не все равно, что ли? — покосился на Олю Генка.

— А глаза у тебя почему такие? — не успокаивался Шурик. — А ходишь почему так?

— Как? — растерянно спросил Генка.

— Как будто тебя сзади палкой хотят ударить, — выпалил Шурик и сам испугался того, что сказал.

Генка ничего не ответил. Он смотрел на Шурика виновато и беспомощно. Шурик покраснел и забормотал:

— Ты по-хорошему хотел… Чтоб интересно… Чтоб красиво… А он только орет: «Туда, сюда!.. За мной! Вперед!» Что, не так? Не так, да?! Молчишь? Ну и пожалуйста! Ладно! Пускай!

Шурик махнул рукой и убежал. Генка криво усмехнулся и сказал, не глядя на Олю:

— Ну, Шурик! Дает вообще-то…

— Ой, Ген! — поморщилась Оля. — Разговаривай по-человечески, а?

— Виноват, исправлюсь! — склонился в шутовском поклоне Генка, но голос у него дрожал. — Шурик мне нотацию читает, ты в училки лезешь!

— Гена!

— Алё?! — кривлялся Генка. — Вы меня? Был да весь вышел! Теперь так… Трепач… Псих-одиночка… — Он взглянул на побледневшую Олю и, чувствуя, как от отчаяния сжимается горло, хрипло сказал: — И тогда трепался. У изолятора. Ясно? Салютик!

И, сгорбившись, ушел.

Оля стояла, запрокинув лицо к небу, и со стороны казалось, что она разглядывает наползающую на солнце черную тучу. Откуда-то появилась Ползикова. Постояла, подозрительно поглядывая то на Олю, то на небо, потом спросила:

— Ты что, Травина?

— Ничего, — Оля даже не повернула головы в ее сторону.

— Плачешь, что ли?

— Еще чего!

— А лицо мокрое?

— Умывалась.

— Без полотенца?

— На солнце сушу.

— Где оно, солнце-то? — забормотала Ползикова. — Тучи!

— Для кого тучи, а для кого нет! — все еще глядя в небо, сказала Оля. — Ясно? Салютик!

Она помахала Ползиковой рукой и ушла.

— Дура и не лечится… — растерянно прошептала Ползикова и задумалась.

Она стояла, накручивая на палец конец своей жиденькой косички, нижняя губа смешно оттопырилась, опустились всегда поднятые брови, остренький носик стал толще и добрее, в глазах стояли слезы, и не понять было, кого она жалеет больше — себя или Олю.