Одним из них Григорович хотел назначить меня, и я весьма охотно на это шёл. Но моему назначению воспротивился начальник Морского Генерального Штаба Русин. Он находил неудобным, чтобы «финляндец, к тому же с немецкой фамилией», был представителем России на английском флоте. В результате оказались командированными в Англию два офицера с чисто русскими именами. Только спустя полгода, когда обоих этих офицеров пришлось отозвать, так как они не подошли англичанам, мне представился случай отправиться вместо них в Англию. Так финляндец с немецкой фамилией всё же попал на английский флот. Весною 1915 года, т. е. ко времени моего отъезда, было уже очевидно, что слабый русский флот не сможет играть в Балтийском море активной роли и что морская война на севере будет решена борьбой двух главных противников – английского и германского флотов. Я поэтому ни минуты не колебался принять предложенную мне командировку, несмотря даже на то, что командующий Балтийским флотом Эссен, в штабе которого я несколько лет работал и который был, несомненно, лучшим адмиралом русского флота, имел в виду назначить меня командиром одного из новейших линейных кораблей.

В моем решении мне не пришлось раскаиваться. Я был уже тогда убеждён, что английскому флоту, в силу его традиций и общего стратегического положения на море и на суше, из всех союзных флотов суждено сыграть самую ответственную, главную, активную роль. В паспорте, изготовленном для меня в Морском Ген. Штабе, моя фамилия, указывавшая на немецкое происхождение, была переделана на французский лад: я не был больше «фон Шульц», а «де Шульц». Генеральный Штаб не дал мне никаких особых инструкций: мне наказали только соблюдать сугубую осторожность при пересылке моих донесений о деятельности союзников, дабы сведения эти не могли попасть в руки врага. В остальном мне представлялась возможность направить свою деятельность офицера связи и представителя русского флота по собственному усмотрению.

Линейный корабль «Hercules» в июле 1914 года

Сообщение некоторых финских портов со Швецией еще поддерживалось ледоколами, но мне посоветовали избрать путь по сухопутью через Торнео и Хапаранду. В Торнео пришлось ждать несколько часов, и я использовал это время, чтобы осмотреть гигантские штабеля грузов, прибывших из Швеции и ожидавших дальнейшей отправки в Россию. Здесь были машины и машинные части, заказанные ещё до войны для вновь строившихся военных судов в Петербурге и Ревеле, боевые припасы и взрывчатые вещества для армии, сапоги и запасы обмундирования, доставленные ещё к началу войны через Швецию из Соединенных Штатов, и многое другое. Доставка военного снаряжения через Швецию становилась с каждым месяцем затруднительнее и в ближайшем будущем должна была, по всей вероятности, совершенно прекратиться. Рассказывали о новом грузовом пути с Мурманского берега через тундру, устройство которого сопряжено было, однако, с громадными трудностями, так как перевозка была бы возможна только на санях, лошадях и оленях. Сюда дошли также слухи о Мурманской железной дороге. Она должна была пройти через Архангельск и Сороки и в значительной степени облегчить транспорт военных грузов. Но при этом у всех царила уверенность, что Англия своим могущественным флотом разобьет противника и откроет морской путь через Зунд в Балтийское море.

Должен сознаться, что, несмотря на весь скептицизм, утвердившийся во мне после изучения истории и военно-морской стратегии, я все же в глубине души таил надежду лично принять участие в грандиозных морских операциях, которые должны были предшествовать осуществлению этого плана. Для меня было вполне ясно, что такая операция связана с небывалым риском. Однако Паркер и Нельсон со своими эскадрами парусных кораблей не пугались трудностей, хотя в то время они были, по меньшей мере, столь же велики, как и теперь. Слепая вера в безграничные возможности величайшего в мире флота, столь обычная у всех морских офицеров, рисовала мне соблазнительные перспективы в недалёком будущем.

В Бергене я сел на пароход, благополучно доставивший меня в Гулль, откуда на следующий день, 15 апреля, я прибыл в Лондон. Здесь пришлось прожить несколько дней в ожидании разрешения следовать на флот. Я знал столицу Англии по прежним моим посещениям и вынес теперь впечатление, что война не наложила особенного отпечатка на внешний облик города. Правда, улицы кишели солдатами, и повсюду господствовал цвет «хакки», но к этому уже всюду успели привыкнуть.

В Адмиралтействе меня встретили очень любезно, и я тотчас же был принят первым лордом. Черчилль подробно расспрашивал о состоянии русского Балтийского флота, его опорных пунктах, угле, нефти, запасах боевого снаряжения, о возможности наступательных операций, а также о зимнем сообщении с Ревелем, Ригой и другими портами. Со своей стороны я указал на то, как важно было бы для союзников иметь чувство непосредственной связи друг с другом и упомянул о необходимости единого фронта на море, т. к. Россия не в силах вынести тяжесть длительной войны и только при этом условии она в состоянии была бы сохранить свою военную и экономическую боеспособность. Мои слова затронули, по-видимому, больное место. Сверкающие глаза первого лорда Адмиралтейства стала пронзительны, как остро отточенные кинжалы, и он заговорил об Антверпенской операции, сильно охладившей пыл союзников к наступательным действиям. Я возразил, что предприятие это не было в достаточной мере подготовлено и было осуществлено лишь в последнюю минуту, когда немцы были уже наготове вторгнуться в Антверпен. При этом я вновь подчеркнул, что Россия в её теперешнем положении представляет собой блокированную страну и ей, вследствие недостатка в военном снаряжении, грозит скорое поражение. Черчилль перевел разговор на Мурманскую дорогу, Владивосток и Дарданеллы. У меня составилось впечатление, что первый лорд отлично сам сознает недостаточность перечисленных путей сообщения, и я удовлетворился тем, что окончательно укрепил его в этом мнении.

Через несколько дней после этой беседы мне прислали уведомление, что я могу отбыть на Гранд Флит, где получу назначение на линейный корабль «Hercules», находившийся в это время в гавани Инвергордона.

Адмирал сэр Льюис Клинтон-Бейкер

На вокзале в Инвергордоне меня ждал офицер, посланный с «Hercules’a», чтобы доставить меня на корабль. У трапа меня встретил командир кэптэн Клинтон-Бейкер. Он был среднего роста, черноволосый, с темным цветом лица, остроконечной бородкой и при первом взгляде производил впечатление итальянца или даже испанца, но не англичанина. Приветливо улыбаясь живыми проницательным глазами, столь же черны» ми, как и волосы, он поздоровался со мной и пригласил к себе.

Мне было известно уже в Лондоне, что я буду помещаться в адмиральской каюте, что уже предполагало совместную жизнь или, по крайней мере, общий стол с командиром корабля. Понятно поэтому, что личность нашего командира меня в высшей степени интересовала. С другой стороны, я мог себе живо представить, что командир был еще в большей степени начеку, будучи обязан принять на долгое время докучливого гостя. Иностранец, хотя бы и принадлежащий к союзному флоту, может во время войны быть только помехой, и поэтому я уже заранее приготовился к известной холодности встречи. Тем более приятно было удивление, когда меня встретили просто, без фраз и ненужных уверений, но приветливо и по-товарищески. При ближайшем знакомстве Клинтон- Бейкер производил впечатление типичного представителя своего класса, со всеми его характерными свойствами. Он был прекрасный моряк и большую часть своей жизни провел на больших кораблях. Исторические и научные вопросы его мало интересовали, зато он великолепно знал всё относящееся к практике службы и к морскому этикету. Как большинство других командиров, он всегда держал на своем письменном столе список личного состава флота «Navy List», ежемесячно выпускаемый Адмиралтейством и регулярно вычеркивал из него имена своих предшественников, которые получали повышение или были уволены от службы.