— И что, — вернулся к началу разговора Эйдан, — эти врачи просто делают анализы и становится понятно, что есть связь?

— Не так просто. Нужно целое обследование, но по нему действительно можно понять, связан омега или нет, хотя невозможно узнать, с кем именно.

— С кем ещё, кроме мужа?

Кендалл насмешливо посмотрел на него:

— Ты всё-таки омега, молоденький и наивный.

— Чего я ещё не знаю? — нахмурился Эйдан.

— Ты же не в центре воспитывался. Неужели в вашем городе такого не было?

— Чего не было?

— Омеги, они… Как бы не ранить твою нежную омежью психику… Для некоторых альф они — способ заработать. Понимаешь?

Эйдан неуверенно кивнул.

— Такое нечасто, но происходит: альфы ведь не любят делиться своим. Обычно всё делается тайно, только с проверенными людьми. Два-три постоянных клиента, — пояснил Кендалл. — С омегами обращаются аккуратно — их же потом возвращать.

— Но ведь после возвращения в распределительный центр они всё расскажут!

— Если омеге не нанесён вред, Бюро закрывает на такое глаза. Разумеется, были случаи, когда альфы устраивали чуть ли не публичные дома. Такое карается очень жёстко.

— Да, только государству разрешается открывать публичные дома, — язвительно заметил Эйдан, тут же вспомнивший, что его муж был завсегдатаем развлекательных центров.

— Не буду скрывать, я бывал в них, — неожиданно признался Кендалл. — Но их возникновение закономерно. Любой ограниченный ресурс превращается в средство наживы. Или контроля.

***>

Секретарь Кендалла договорился с Марстоном о встрече не в самое удобное время — в шесть вечера, после окончания рабочего дня. Марстон заявил, что не собирается тратить на разговоры драгоценные часы, которые может провести в лаборатории.

Ровно в шесть Кендалл позвонил в дверь его дома неподалёку от парка Сан-Пабло. Район был не очень хорошим, дом — маленьким, а машина с вирджинскими номерами — потрёпанной. На фоне общей потёртости новым ярким пластиком сверкали детские качели, батут и стойка с баскетбольным кольцом.

Кендалл видел собранное на Марстона досье и знал, на что давить при разговоре с ним. Деньги. Марстону были очень нужны деньги. Кендалл не собирался предлагать слишком много — это показалось бы подозрительным. Он даст ровно столько, сколько человек с его доходами может предложить ради утоления любопытства, но не ради получения критической информации.

Марстон одиннадцать лет назад получил супруга по бесплатному распределению, тот забеременел поздно и рожал уже после возвращения в центр. Ребёнок оказался омегой, и Марстон даже не стал его забирать. Через несколько лет он взял крупный кредит — на вторую попытку. Она оказалась более удачной, и от второго супруга Марстону остался маленький альфа, которому сейчас было семь. Кредит был до сих пор не выплачен и съедал всё: Марстон, в целом неплохо зарабатывая, не мог позволить себе ни приличного жилья, ни новой машины, ни хорошей школы для так дорого обошедшегося ему сына.

Кендалл думал, что Марстон сдастся быстрее, но тот, не отрицая, что сотрудничал с Платтом, долго настаивал на том, что связан соглашением о неразглашении информации, ничего секретного не знает и что его сведения не стоят таких денег.

— Вы боитесь? — наконец спросил его Кендалл. — Боитесь за свою жизнь, как Платт?

— Вы что, тоже из тех, кто верит статейкам из «жёлтых» газет? — Марстон откинулся на спинку дивана, и на секунду в его взгляде промелькнула презрительная насмешка.

— Вы удивитесь, но именно из них я узнал о вашей совместной работе с Платтом, — ровно ответил Кендалл, которому на деле тяжело было сдержаться: такой взгляд от другого альфы был вызовом, актом неприкрытой агрессии. — Там написали, что в один день с лабораторией Центра инфекционных заболеваний была опечатана и ваша, хотя она и находилась совсем в другой части кампуса. Я потом навёл справки по своим каналам, и это подтвердилось.

— Господи, когда это кончится? — вспыхнул Марстон. — То журналисты, то вы… Раздули эту историю до небес, ищут заговоры, убийства! Не было никакого заговора. Платт сам застрелился!

— Из-за лишения лицензии? — недоверчиво прищурился Кендалл.

— Платт, если уж вам так охота знать, был мерзким самодовольным говнюком! Едва не лопался от сознания собственного превосходства. Считал себя великим учёным, а всех остальных — ничтожествами. Знаете, о чём он мечтал? О Нобелевской премии за избавление мира от болезни Гранта, о почётных докторских степенях во всех университетах мира и прочем. Я даже не удивился, когда узнал, что он застрелился из-за того, что его имя опозорено.

— И всё же — над чем вы с ним работали?

— Хорошо. Я расскажу, — выдохнул Марстон, весьма заметно раскрасневшийся во время произнесения обличительной речи. — Но предупреждаю — не жалуйтесь потом, что я вас обманул, взял деньги и не сказал ничего ценного. Через пару месяцев, когда с проекта снимут секретность, это станет известно всем. Эти жополизы, платтовы помощнички, Кронк и Ракшит, уже строчат статейки для «Медицинского журнала Новой Англии». Всё прибрали к рукам, хотя Платт их и близко к настоящим делам не подпускал. Он консультировался со мной, а меня сразу задвинули после того случая. Зато эти двое, сукины дети, теперь гребут все бонусы — и за вакцину, и за узы, хотя недавно про узы вообще ничего не знали. Пользуются тем, что мы с Платтом сделали, понимаете?

Кендалл кивнул. Он понимал, что Марстоном кроме жадности двигало ещё и желание отомстить тем, кто собирался нагреть руки на его работе.

Марстон, стравив накопившуюся озлобленность, скользнул взглядом по чеку на предъявителя, который лежал перед ним на столе, глянцево посверкивая жирно отпечатанными цифрами, и всё-таки протянул к нему руку.

— Платт совершенно случайно сделал открытие, — начал Марстон. — У него в группе испытуемых оказалось двое омег, у которых были узы. Естественно, они не встречались со своими альфами, и все последствия разрыва были в наличии: депрессия, расстройства сна и прочее… После введения вакцины они не то чтобы мгновенно вылечились, но стали очень быстро поправляться. Метка после разрыва держится ещё год-два, а у этих исчезла через четыре месяца. Платт не разбирался в механизмах уз и поэтому обратился ко мне. Мы с ним вместе работали чуть ли не год. Понимаете, не так-то просто найти связанных узами омег в достаточном количестве и заполучить для тестов. Раньше, до эпидемии, около семидесяти процентов омег к двадцати пяти годам находили себе пару, в других странах это до сих пор так, — можно экспериментировать… А у нас материала для работы всё время не хватает, потому что из-за распределения пар образуется гораздо меньше, — не упустил Марстон возможности пожаловаться. — В конце концов, мы поняли, почему препарат Платта имел такой эффект. Оказалось, что узы зависят от SA-фактора. Вы вряд ли знаете, но в крови этих факторов десятки, тот же резус. Змеевидный до появления болезни Гранта представлялся настолько незначительным, что на него вообще никто не обращал внимания и не изучал, тем более, в какой-либо связи с узами. Узы считались проблемой психического характера, которая вызывает колебания гормонального фона, а от гормонов меняется всё остальное. Но мы выяснили — сейчас я скажу, в чём открытие — что на физиологическом, клеточном уровне «запечатление» омеги на конкретного альфу происходит как раз при помощи SA. Не буду вдаваться в детали, но суть в том, что выброс в кровь больших доз гормонов в определённом соотношении влияет на змеевидный фактор. Такой выброс происходит обычно во время секса, хотя и не обязательно, достаточно и просто сильных эмоций, и в этот момент в SA как будто что-то щёлкает, переключается. Понимаете?

— И получается, — глухим голосом произнёс Кендалл, — что препарат Платта уничтожает не только SA, но и узы вместе с ним?

— Не совсем так, — покачал головой Марстон, — узы по большей части в голове. К тому же, препарат имеет слабое обратное действие на уже существующую связь. Быстрее проходит депрессия после разрыва, быстрее исчезает метка — не так уж много. Гораздо интереснее другая ситуация — если омега уже был пролечен препаратом Платта и встретил свою пару.