— Почему заготовитель в доме спать не стал? Ночью ведь теперь сентябрит…

— Кто его знает почему. Может, он вовсе и не спал в телеге…

— А где?..

— С вечера, Игнатьич, мы с ним столковались пораньше выехать до райцентра. У меня ж, как известно, под ответственностью колхозные лошади. Встал часиков в пять. Думаю, надо на базе порядок до отъезда навести. За ворота вышел, гляжу, будто от дома Глухова мой заготовитель топает. Дождался его, спрашиваю: «Любовь, что ли, в Березовке закрутил?» — «Рука раненая заныла, — говорит, — глаз не могу сомкнуть. Вот и хожу по деревне, чтоб скорее утра дождаться».

— Выходит, он у Глухова был? — уточнил Антон.

— Утверждать не могу. Показалось, вроде от Скорпионыча вышел.

— Ну а дальше что было?

— Ничего особенного. Только приборку на базе закончил, является Скорпионыч с бумагой от председателя, стало быть, от папаши твоего. Дескать, Игнат Матвеевич приказал конягу на целый день выделить. «Чего тебе целый день с конем делать?» — спрашиваю. «Племяшу надо мешок сахара для варенья отвезти», — говорит. Приказ есть приказ. Выделил я ему Карьку, сбрую выдал, на том и подался домой.

Антон отчетливо, словно наяву, вспомнил труп обгоревшего старика, бутылку, пахнущую ацетоном, и на проселочной дороге, почти рядом с трупом, следы лошади с расковавшейся передней правой ногой. Появилась очень неуверенная, смутная догадка. Чтобы проверить ее, Антон спросил:

— Значит, в четверг Глухов весь день был у племянника?

— Должно быть, так.

— А вернулся он когда в Березовку?

Торчков пожал плечами.

— Не могу сказать. Сам я, как тебе известно, с четверга на пятницу заночевал в райцентровском вытрезвителе. Сменщик мой тоже на этот счет ничего определенного ответить не может, потому как Скорпионыч без него, ночью, Карьку на базу пригнал.

И еще одна внезапная мысль мелькнула у Антона.

— Иван Васильевич, помнится мне, что колхозным лошадям раньше на лето подковы срубали… — начал было он, но Торчков не дал ему договорить:

— Относительно подков, Игнатьич, могу прочитать лекцию. Деревенскую лошадь обязательно надо ковать в период гололедицы, а летом при мягком грунте ей подкова совсем ни к чему. Опять же такой секрет имеется: лошадиные копыта растут, к примеру сказать, как у человека ногти. Поэтому — хочешь не хочешь — требуется регулярная перековка, иначе может получиться так, что подковы вместо пользы причинят огромный вред, и лошадь совсем обезножеет.

— Значит, Карька, на которой Глухов ездил к племяннику, не подкована? — внимательно выслушав «лекцию», спросил Антон.

— Вот как раз у нее-то и новенькие подковки!

Антон недоуменно поднял брови:

— Почему?

— Еще один секрет имеется. Карька попеременно с двумя меринами, Аплодисментом и Харланом, у меня занаряжена для работы на животноводческой ферме, где производится перевозка кормов и тому подобных тяжестей по мокрому настилу, на котором копыта без подков скользят, как смазанные солидолом. Меринов ковали последний раз по весне, а Карьку — на прошлой неделе.

— Она, случайно, не расковалась?

— Сегодняшним утром, перед разнарядкой, проверял. Все четыре подковки как припаянные. За лошадями, Игнатьич, слежу лучше, чем за собственным хозяйством. Натура у меня такая, когда вижу плохо кованную лошадь, аж сердце кровью обливается. К примеру сказать, тому же однорукому заготовителю такую взбучку дал, что вгорячах даже непечатными словами выразился. Представь себе, мотает человек кобыленку по асфальтным и гравийным райцентровским дорогам, а ковка такая хреновая, что того и гляди кобыла обезножеет.

Антон, наклонившись, поднял надломленную подкову, которую Торчков перед тем, как садиться, сбросил со скамейки, и, рассматривая ее, спросил:

— Это не от заготовителевой лошади?

— Нет. Вчера на дороге подобрал.

— Иван Васильевич, а вы можете определить, с какой ноги эта подкова?

Торчков повертел подкову в руках. Показывая на сильно износившиеся шипы, авторитетно заключил:

— От правой передней недавно оторвалась, потому как еще заржаветь стертая сторона не успела.

Антон, мельком переглянувшись со Славой Голубевым, спросил:

— Можно ее забрать как деревенский сувенир?

— Бери, — великодушно разрешил Торчков и усмехнулся: — Мы, Игнатьич, такие сувениры в металлолом сдаем.

Скрипнув калиткой, с улицы вошла в ограду пожилая женщина с обветренным лицом. Увидев ее, Торчков подскочил со скамейки.

— Матрена! Ты куда, шут побери, газету с лотерейной таблицей запрятала?

Женщина, похоже, хотела ответить что-то резкое, но, узнав Антона, приветливо поздоровалась и сразу спросила:

— Отдыхать приехали или с моим фокусником разбираться?

— Думали порыбачить, Матрена Прокопьевна, но вот у Ивана Васильевича неприятность случилась… — ответил Антон.

— Ох, наградил меня боженька Иваном Васильевичем, — сокрушенно вздохнула женщина. — Как отмочит номер, — хоть стой, хоть падай. Не напрасно говорится: один дурак такое натворит, что десять умных не разберутся.

Торчков задиристо вспылил:

— Ты давай без дураков! Куда газету дела?

— Под горячую руку на растопку печи пустила.

— Серьезно?..

— Чего шутить-то? Это только ты шутки выкамариваешь.

— Игнатьич сомневается в нашем выигрыше!

— От выигрыша рожки да ножки остались. — Матрена Прокопьевна, опять вздохнув, печально посмотрела на Антона. — Что мотоцикл на мой билет выпал, не сомневайтесь, Антон Игнатьич, а газету я вправду сожгла.

Торчков растерянно заморгал, сердито сплюнул и, переваливаясь с боку на бок, рванулся за калитку.

Разговор с его женой еще больше озадачил Антона. Подтвердив, что муж привез из сберкассы «ровно тысячу», Матрена Прокопьевна высказала предположение, будто остальные пятьсот рублей, причитающиеся за выигранный мотоцикл, он утаил от нее — «такой грех за ним водится». Ничего нового не добавила она и о заготовителе, кроме того, что у «однорукого уголовный взгляд и глаза красные, как будто не спал две ночи подряд». Проговорив минут двадцать, Антон, словно разминаясь, прошелся по перерытому свиньями двору вдоль тележного следа и попрощался. Когда вышли на пустующую деревенскую улицу, Голубев спросил:

— Следы копыт смотрел? Что увидел?

Антон подбросил на ладони взятую у Торчкова подкову.

— Похоже, все ноги подкованы.

— Зря только полдня потеряли. Надо с другого конца к Глухову подбираться.

— Сегодня поедем домой.

— Да ты что, Антон? Чего спешку пороть? Давай еще с народом потолкуем, вечерок на озере посидим, выспимся капитально…

— Мне кажется, Слава, — перебил Антон, — что наступило такое время, когда нам с тобой спать можно, но не раздеваясь.

— Это почему же?

— Дорогой объясню.

Несмотря на раннее воскресное утро, в кабинете начальника райотдела собралась вся оперативная группа, выезжавшая в пятницу на происшествие к железнодорожному полустанку. Не хватало одного судебно-медицинского эксперта Бориса Медникова. Суровый не по возрасту следователь прокуратуры Петр Лимакин, нетерпеливо посмотрев на часы, сказал:

— Прохлаждается где-то наш доктор.

— Появится — мы его подогреем, — хмуро проговорил подполковник Гладышев, и Антон Бирюков догадался, что начальник райотдела сегодня не в духе.

Разговор не клеился. Собравшиеся обдумывали каждый свое. Лишь Слава Голубев как ни в чем не бывало с интересом рассматривал взятые у эксперта-криминалиста увеличенные фотоснимки дактилоскопических отпечатков.

Борис Медников влетел в кабинет запыхавшись. Одним кивком поздоровался со всеми, сел в кресло возле стола подполковника и спросил:

— Кого ждем?

— Тебя, — коротко ответил подполковник.

— Меня?.. А в чем, собственно, дело? Официальное заключение медэкспертизы я вручил следователю еще вчера утром. Не устраивает разве оно вас?

Гладышев сухо кашлянул.