В тот же вечер Степан пришел к казарме Бердянского полка.

— Куда? — преградил дорогу часовой.

— В казарму.

— А чего тебе там надо?

— Потолковать… требуется. Я недавно с японской вернулся.

— Ладно, иди, только на офицера не наскочи.

Офицеров в казарме не было видно. Степан приблизился к кучке солдат, собравшихся в курилке — просторном помещении с цементным полом и крохотными окошечками.

— Добрый вечер, — поздоровался Степан.

— Добрый, коли не шутишь, — ответил за всех рыжеватый увалень с обветренным лицом, в руках которого был листок исписанной бумаги — видно, полученное из дому письмо. Он окинул внимательным взглядом могучую фигуру Степана и, улыбнувшись, лукаво спросил: — Зачем, служивый, к нам?

— Побалакать надо, — в тон ему ответил Степан, — я только что с японской… Офицеров в казарме нет?

— Боишься офицеров?

— Особой охоты встречаться не имею.

— Офицеры, как стемнеет, стараются здесь не показываться, все поручают унтерам, а те тоже нынче приутихли.

— Бот и хорошо, — обрадовался Степан, вынул кисет и предложил всем домашнего табачку.

Потянулись к кисету руки, солдаты свертывали цигарки, затягивались.

— Письмо из дому? — спросил Степан.

— Из села. Спрашивают вот, что с помещичьей землей делать? У нас в селе экономия…

— Пускай берут, — сказал Степан.

— Берут? Они пишут — боязно.

— А ты напиши им, пускай не боятся, а берут. Тут недалеко есть село Васильевка, там крестьяне собрались, отобрали у помещика землю и разделили между собой.

— А ежели казаков пришлют?

— На всех казаков не хватит, — убежденно ответил Степан.

Солдат вздохнул и сбил шапку на затылок.

— Я — вчерашний солдат, — продолжал Степан, — а сегодняшний рабочий. А все вы — вчерашние крестьяне, а сегодняшние солдаты. Ведь так? Как вы думаете: мы должны действовать врозь или сообща? — напрямик спросил Непийвода.

— Это как сказать, — уклончиво отозвался рыжий увалень. К нему прислушивались, на него поглядывали, видимо он пользовался авторитетом среди солдат.

— Так вот, товарищи, — произнес Степан, — не будем играть в кошки-мышки. Я — большевик, член Боевого стачечного комитета. Мы готовимся к вооруженному восстанию и призываем вас присоединиться к нам.

— Так сразу и присоединиться…

— А что?

— Тут помозговать надобно да потолковать не мешает…

— Это понятно. Но Стачечный комитет должен быть уверен, что вы руку на нас не поднимете, а будете заодно с нами.

— Руку на вас мы не поднимем. А насчет того, что заодно… Это дело не простое, сам знаешь. Вон как закончилась заваруха на «Потемкине». Слыхали про это… Сказывают, за границу уплыли матросы, румынским властям сдались. Что им теперь, мыкаться по свету? А вам что, разбежались, попрятались по своим халупам — и точка. А мы куда?

— Понимаю…

— Знай, что стрелять в вас охоты у нашего брата нет. Это точно говорю…

А через несколько дней Непийводу послали к нижнеднепровским дружинникам, в самый значительный по численности и вооружению отряд. Когда в первой половине декабря на станции Александровск вспыхнуло восстание, нижнеднепровский отряд во главе со Степаном отправился на подмогу восставшим. С регулярными воинскими частями сражались рабочие и крестьяне окрестных сел, демобилизованные солдаты. Восставшие захватили вокзалы Екатерининской и Севастопольской дорог. Вскоре на помощь александровцам прибыли рабочие дружины из Синельникова и Никополя. Но сил этих было недостаточно, и, несмотря на героическое сопротивление, после четырехчасового боя правительственные войска отбили вокзалы и подавили восстание. Степан вернулся в Екатеринослав.

— А что с Бердянским полком? — было первое, о чем спросил Непийвода.

— Скверно. Дело не подвинулось ни на шаг. После тебя мы там ничего существенного не сделали. Из провинций тоже дурные вести. И тут в городе ничего утешительного. Мы выжидаем, губернатор выжидает… А чем все это кончится — неизвестно…

— По-моему, надо воспользоваться нерешительностью губернатора и ударить всем одновременно.

— Мы все крепки задним умом. Нужно было скоординировать наши выступления, тогда не было бы такого результата. А то в Александровске восстание подавлено, в Каменском и Горловке — тоже… А ведь там в восстании принимало участие четыре тысячи дружинников, и началось оно весьма удачно: драгуны, оседлав коней, умчались в поле, а вслед за ними, отстреливаясь, отступила пехота… Дружинники не стали преследовать отступившего противника, и в этом была их главная ошибка. Пока они занимали казармы, войска, получив новое подкрепление, пошли в наступление…

Друзья подошли к висевшей на стене карте Екатеринославской губернии, утыканной красными и синими флажками. Красных флажков, обозначавших местности, охваченные восстанием, с каждым днем становилось все меньше.

Революционный подъем заметно шел на убыль. Екатеринославские революционеры не решились арестовать губернатора. Надежда на успех восстания в других городах и селах не оправдалась: отдельные выступления были разрознены, и общего наступления не получилось. В Екатеринославском Совете рабочих депутатов, в Боевом стачечном комитете тоже не было единства. Меньшевики обвиняли большевиков в агрессивности и своими действиями сдерживали энтузиазм рабочих масс. То в одном, то в другом месте затухало волнение, и наступил такой момент, когда только над «Чечелевской республикой» — главным оплотом революционных сил — продолжало реять красное знамя, призывая к борьбе за свободу. Полиция и войска долго не могли погасить гордое пламя маленькой республики. Лишь после того, как из города был выведен Бердянский полк, отказавшийся стрелять в рабочих, и введен новый, Симферопольский, последний оплот революции пал.

Посланец из центра привез печальную весть: вооруженное восстание в Москве подавлено, революционеры ушли в подполье. На последнем заседании Екатеринославского Совета рабочих депутатов восставшие говорили:

— Мы вынуждены вложить меч в ножны и ждать сигнала, чтобы снова организованно начать борьбу.

Активные участники восстания перешли на нелегальное положение. Среди них оказались Григорий Петровский и Степан Непийвода.

Город опустел: в центре и на окраинах — ни души, только меряют мостовую до зубов вооруженные полицейские.

Уже третью неделю Григорий скрывался у своих товарищей — екатеринославских рабочих, переходя с квартиры на квартиру. Доменика боялась, как бы муж не пренебрег опасностью и не вздумал их навестить.

Как-то, возвращаясь с базара, встретила она Савватия Гавриловича, который, как ей показалось, специально ее поджидал:

— Доченька! — В это слово он вложил столько доброты и участия, что она чуть не разрыдалась. — Как станет невмоготу, бери детишек и — ко мне! Где десять едоков, там и твои не помеха. — И пошел, не оглядываясь.

Мальчики — Петя и Леня — донимали Доменику вопросами об отце: почему он так долго не возвращается? А порой замолкали и сидели тихо, раздумывая о чем-то.

Доменика верила, что муж в конце концов даст о себе знать. Так и случилось. Пришла весточка от Григория: «Надеюсь, скоро будем вместе. Готовься в дорогу».

Вскоре она уехала к мужу в Мариуполь.

Степан по приказу подпольной организации тоже покинул Екатеринослав. Родителям сказал, что отправится в Харьков, но об этом, кроме них, никто не должен знать. Обещал написать, когда появится возможность.

Ох, как тяжко было ждать! Мать украдкой крестила дверь, чтобы только с добрыми новостями приходили люди. Как-то весенним теплым утром припожаловала кума, уселась на скамью, расправила пеструю паневу, а потом выпалила скороговоркой:

— Слыхала я, что видели Степана в нашем селе.

— В Хворостинке? — переспросил Иван Макарович. — Ну и что же?

Катерина Семеновна замерла.

— Ничего, жив-здоров.

Сколько Иван Макарович и Катерина Семеновна ни расспрашивали куму, чтобы услышать от нее еще хоть одно словечко, та больше ничего сказать не могла. Да и это, может, неправда, заявила она, потому как никто со Степаном не разговаривал. Видели — и все!