Отец машинально поднялся, принимая повестку. Родион заметил, как сильно он побледнел. И у него самого вдруг замерло сердце, а потом так сильно забилось, что зазвенело в ушах.

— И тебе есть, гражданин Бардадым, — продолжал Федя.

— Я — гражданин Сучалкин, — растерянно пробормотал тот.

— Одна сатана, принимай!.. Хорошо, что вы все вместе держитесь, а то бегай ищи вас… И твоей дражайшей есть. Принимай, драгоценно-золотая!

— Я не возьму! — запаниковала Антонида.

— Возьмешь, Тонька, — строго оказал Федя. — При свидетелях вручаю. — Он язвительно улыбнулся Дяде, который настороженно глядел на него, и сказал с сожалением: — А тебе, Дядя, пока нету. Ты мудрый…

Он не успел закончить — отец схватил его за грудки:

— Улучил момент?! Не мог подождать с повестками?

— Не мог, Андрюша, — ласково сказал Федя. — Карман жгли, проклятые!..

— Андрей, оставь Федора!.. Так, значит, правда: следствие шло, а мне глаза отводили?! Скрывали?!

— Так они уже давно подследственные, Матвей Степанович! — воскликнул Федя и пошел к порогу. — Эх, пей, честная компания, гуляй да про суд народный не забывай!

— А ну его, — прохрипел Бардадым. — Давайте выпьем — и никакая хвороба нас не возьмет.

Лицо деда Матвея покраснело. Он грохнул кулаком по столу:

— Ах, значит, так?! Их под суд, а они праздничек себе устроили?… А ну-ка марш отсюда к чертям. Все!

— Ну-ну! — зло произнес отец. — Ты в моем доме не распоряжайся.

— Ах ты ж!.. — Дед пошел на него, подняв кулаки, и вдруг судорожно вздохнул, будто ему дали под дых, качнулся, зашарил рукой в воздухе.

— Матюша! — вскрикнула бабка Акулина, бросаясь к нему.

Дед Матвей заваливался на бок, схватившись за сердце.

— Держись за меня, деда, держись, — говорил Родион, подпирая его руками.

Гости, толкаясь, выходили из комнаты. Баянист тоже был не прочь уйти, но Бардадым придержал его:

— Ты, милок, сиди, отыгрывай свое — мы тебе заплатили.

И мать поднялась из-за стола, но отец схватил ее за руку:

— А ты куда? Ничего с ним не станется.

Она вырвала руку и вместе с бабкой Акулиной повела деда Матвея на воздух. С порога Родион оглянулся. За столами остались отец, Бардадым с Антонидой и еще несколько мужчин, незнакомых Родиону. Наверное, строители животноводческого комплекса.

Родион сидел у себя в комнате за столом перед раскрытым учебником, но никак не мог сосредоточиться и унять в груди дрожь. Он впервые испытывал чувство растерянности и тревоги: понял, что в старую хату вошла беда.

Дед Матвей лежал на диване под клетчатой бабкиной шалью и с высоких подушек хмуро смотрел за окно на пустынный выгон. Бабка Акулина запаривала в кастрюльке травы. Мать мыла посуду, горой сваленную на столе.

На веранде раздались неровные шаги, в большую комнату вошел отец с усмешкой на лице, набрякшем от самогона. Подтянул табурет к дивану, сел:

— Батя, ну что ты так расстроился? Ну ты же гвоздь, отец! Ведь ничего страшного не случилось.

Деда Матвея передернуло, он рывком приподнялся на подушках и закричал стончавшимся от возмущения голосом:

— Ничего страшного, говоришь?! Ты слышишь, мать?! Народ будет судить нашего сына… Нашу честную фамилию будут в грязь топтать и поносить!.. А ему ничего страшного?!

— Да не будут меня судить. Я ничего не брал, — вставил отец.

Бабка Акулина показывала сыну рукой: уйди, выйди вон. Андрей будто ничего не замечал.

— Сам не брал, говоришь?! А кто расплодил жулье на ферме? Ты с кем связался?! Кем себя окружил?

Затаившись за шторой, Родион слушал их разговор. Отец уговаривал деда:

— Да успокойся, батя. Береги здоровье. Давай поговорим спокойно, без крику. Ну что ты заладил?… Ну если и возьмет кто немного комбикорма, что за беда?…

— Значит, берут?! Тянут?! Мы жилы рвали, своими руками колхоз стягивали, от кулаков сберегли, от фашистов защитили, а вы — жуки-кузьки! — растягивать?! И вам ничего страшного?! И ты, мой сын, с ними?! — Дед Матвей встал с постели, босой, взлохмаченный. — Прочь с моих глаз!

Отец отступил к двери:

— Ну ты чего, батя? Чего разошелся?

Бабка Акулина, вытолкнув его на веранду, придержала деда Матвея, хотела уложить на диван, но тот закричал и на нее:

— Нашкодила твоя деточка, а?! Твой любимчик-мазунчик!..

— Да успокойся ты ради бога, Матюша! Что ж ты себя до крайности доводишь? — с плачем воскликнула бабка.

Дед, охнув, ничком упал на диван.

У матери выпала из рук голубая тарелка и разбилась на полу с жалобным серебряным звоном. Родион вздрогнул: словно это у него в груди что-то раскололось и впилось занозами в сердце. Это была самая мучительная, самая острая боль — душевная боль…

Несколько дней спустя, почувствовав себя лучше, Матвей Степанович послал внука с запиской к председателю колхоза Литовченко. Приказал не возвращаться без ответа.

Родион стыдился зайти в контору. Председатель колхоза, Сергей Иванович, раньше часто бывал у них, с отцом дружил, с дедом Матвеем держался как родной сын, а вот в последнее время не показывается, наверное, стал презирать их всех из-за отца…

Сергей Иванович был сыном старого дедова друга Ивана Литовченко. Вместе рубились они с белогвардейцами, в одном кавалерийском корпусе воевали против фашистов. Ивана похоронили под Будапештом, а Матвей Степанович только через полгода после войны вернулся домой: все латали да перелатывали его в госпиталях. До сих пор докучают ему старые раны, и мучится он, кряхтит, но виду не подает. А вот допекли…

Долго топтался Родион около правления, ожидая пока председатель выйдет на улицу. Ругал себя: «Трус несчастный!.. Стоишь, хвост поджал…, А там дед хворый лежит, дожидается ответа!» Наконец решился подойти к шоферу газика:

— Дядя Петя!.. Председатель поедет куда-нибудь или не поедет?

Шофер, широкоплечий, плотный парень, поднял голову из-за книги, ухмыльнулся:

— Не скоро поедет. У него интересные товарищи из района засели… С золотыми пуговичками.

Родион нервно потер руки, напружинился. Взяв разгон с улицы, он напролом кинулся в председательский кабинет, не обращая внимания на посетителей, скопившихся в приемной, и на сердитый окрик секретарши:

— Стой! Ты куда? Председатель занят.

В кабинете сидело несколько человек, их Родион не разглядел — он видел только председателя колхоза, сунул ему записку с разбегу.

— Сергей Иванович, от деда Матвея!.. Захворал он… Лежит…

Председатель Литовченко был явно в плохом настроении: взъерошен, глаза недобрые. Он смял записку в кулаке, сердито, бросил Родиону:

— Ну чего ждешь? Иди.

Жарко вдруг стало Родиону, испариной прошибло. Не двигаясь с места, он тихо сказал:

— Дед ответа ждет. Вы записку прочитайте!

Литовченко извинился перед посетителями, стал читать записку.

Родион оглядел сидевших за столом: рядом с секретарем парткома Торопченко находились незнакомые дядьки. Двое из них были в темной форме с золотыми пуговицами. «Приехали судить моего отца!» Родиона из жара бросило в холод.

— Передай Матвею Степановичу: скоро буду, — сказал председатель. — Шагай!

Только на своей улице Родион расправил плечи и освобожденно вздохнул.

У двора стояла «скорая помощь». Врач уже выходил из старой хаты, бабка Акулина провожала его. Родион, прошмыгнув мимо них, ворвался в переднюю.

— Ну, что оказал председатель? — спросил дед Матвей. — Как принял записку?

Родион замялся на миг и решительно ответил:

— Хорошо принял. Сказал, скоро будет.

— Ты уж упроси Литовченко, чтоб защитил нашего Андрея! — с порога сказала бабка Акулина. — Оговорили его…

— Ладно, ладно тебе! — остановил ее дед Матвей. — Вы вот что, граждане-товарищи, как только Литовченко в хату, вы — во двор.

— Понятно, понятно! — успокоил его Родион и пошел в свою комнатку.

Ясное дело, дед Матвей собирался говорить с председателем напрямки. Они всегда говорили друг с другом, как мужчина с мужчиной — открыто. Вот бы узнать, о чем пойдет у них разговор. Родьке нужна правда об отце. Что произошло с ним? Почему его вызывают в суд вместе с Бардадымом и Антонидой?