— Евсевий, так, значит, это ты подстроил!.. — вскричал Альпинокс, казалось, он действительно изумлен. — Признаю себя побежденным, дорогая Амариллис, перед вами я в тысячу первый раз признаю себя побежденным.

— А теперь, — сказала Амариллис Лугоцвет, с минуту посмаковав свой триумф, — а теперь я хочу спросить… — Она смущенно кашлянула. — Что, господа уже откушали?

— Помилуйте, помилуйте, — Альпинокс тоже кашлянул, — мы, конечно, вас ждали. — Поднявшись, он подошел к плите, снял с нее железные конфорки и, дохнув, раздул тлевшее в ней пламя — угли так и вспыхнули жаром. Следом за ним подошел Евсевий с пучком ивовых прутьев, на которые были насажены отменнейшие гольцы, и так умело разместил их над очагом, что они сразу начали потрескивать и брызгать соком. Потом он притащил корзинку мытой картошки, нарезал ее кружками и разложил но краю плиты. Драконит тем временем предложил присутствующим настойку горечавки в качестве аперитива, а фон Вассерталь принес охлажденное вино. Немного погодя две заезжие феи могли уже отведать первых испекшихся рыб с ломтиками румяной хрустящей картошки.

Застолье то и дело оглашалось смехом и шутками, а понемногу все пришли в наилучшее расположение духа. Мужчины отпускали комплименты феям, феи над ними подтрунивали, и надо сказать, что горечавка немало способствовала общему веселью.

Пери Бану, давно оплакавшая своего Ахмеда, принялась вовсю любезничать с обаятельным, хотя и грустно-задумчивым фон Вассерталем, а Драконит и фея Наступающей Прохлады обсуждали технику обработки яшмы. Евсевий безропотно исполнял обязанности кравчего, между тем как Альпинокс и Амариллис припоминали свои былые шалости и всякий раз от души хохотали.

— Надо бы нам встречаться почаще, как встарь, — заявил Альпинокс.

— И более тесно сотрудничать, — подхватила Амариллис. — Нашему племени нелегко приходится теперь, когда чужане во многом настолько опередили нас.

— Кому вы это говорите… — Альпинокс уныло уставился в свой бокал и затем осушил его до дна. — Я был вынужден оставить им свои владения, одно за другим, и даже этот домик мне удалось удержать за собой лишь благодаря соглашению с княгиней, которая числится его владелицей. С условием, что на июль и август дом будет сдаваться курортникам. «Чтобы не слишком выделяться», — заявила княгиня.

— Ко мне тоже каждые два-три дня является кто-нибудь, — а я ведь живу совсем на отшибе, — и спрашивает, не сдам ли я комнату.

— А помочь себе ни за что не дают. Чужане теперь ни в грош не ставят ту помощь, какую мы еще в силах им оказать. Вот я недавно пытался…

— Знаю, знаю, дорогой Альпинокс, и со мной то же самое. Еще и недели не прошло, как я…

— Мы пережили, себя, почтеннейшая, вот она, печальная истина. Чужанам мы теперь не нужны, поверьте.

— Разве единственная цель нашего существования — быть полезными чужанам? — Теперь настал черед Амариллис Лугоцвет уныло уставиться в свой бокал и затем осушить его до дна. — Вообще-то вы правы, и как еще правы, дорогой Альпинокс. Прибавьте к этому всякие распри и дрязги между нашими, которые мы сами поддерживаем и раздуваем тысячелетиями. Так поделом же нам.

— Как это говорят чужане, когда объединяют свои усилия? — задумчиво спросил Альпинокс.

— Кажется, в единении сила! Или что-то в этом роде, — ответила Амариллис. — Но в нашем случае…

— А почему бы и нет, почему бы и нет, почтеннейшая, почему бы и нам не объединиться, прежде чем мы окончательно откажемся от своего нынешнего образа? Поскольку умереть мы не можем, во всяком случае, век наш необычайно долог, нам остается только одно — вселиться обратно в материю, в растения, камни, вещи. Но тогда-то мы и окажемся всецело во власти чужан.

Разговор их был прерван громким возгласом: «Музыку!» Обе парочки возымели желание потанцевать и попросили Альпинокса замолвить словечко перед Евсевием, но этого и не требовалось, Евсевий сам уже достал свою цитру, поставил ее на стол, и вскоре зазвучали такие залихватские мелодии, что обе чужеземные феи, еще не сойдя с места, начали, в такт музыке, покачивать бедрами и ждали только, чтобы кавалеры научили их штирийскому танцу. А те, в свою очередь, ждали, чтобы Альпинокс первым начал пляску, и хотя Амариллис Лугоцвет сперва ломалась, она все же приняла приглашение. Тогда Альпинокс, — несмотря на свой внушительный вид, он был лихим танцором, — вывел ее на середину комнаты и весело закружил. Он знал все самые затейливые фигуры этого танца, ныне уже забытые, а его дама с удовольствием подчинялась ему, — по крайней мере, когда дело касалось танца.

Когда они кончили свое выступление, фея Наступающей Прохлады, которой редко случалось наблюдать такое непринужденное веселье, а вместе с ней и Пери Бану восторженно захлопали в ладоши. Благодаря их волшебной переимчивости долго учить их не пришлось, и они понеслись по комнатам старинного домика, — все двери тем временем были распахнуты настежь, — да так бойко притопывали, словно всю свою жизнь только и делали, что стучали по полу своими изящными ножками.

Можно сказать, что и гости и хозяева веселились вовсю, и не удивительно, что шум гулянки приманил сюда всевозможный ночной народец, который давно уже кружил возле охотничьего домика. Но те, что находились внутри, заметили это, лишь когда раздался стук в окно. Стучала Розалия Прозрачная, одна из последних лесных дев, какие еще водились в тех краях. За стеклом показалось ее бледное лицо, обрамленное рыжевато-белокурыми волосами. Она сделала пальцем знак, прося впустить ее.

— Нет, вы только полюбуйтесь, — сказала Амариллис Лугоцвет, — до чего навязчивая особа.

Альпинокс стал ее успокаивать.

— Вы всегда питали слабость к лесным девам, уж признайтесь, — обиженно заметила она.

— Вы клевещете на меня, почтеннейшая, — возразил Альпинокс. — Не забывайте, они принадлежат к нашему племени. Даже если иногда и заводят шашни с чужанами. Это ведь случается порой и с такими, как вы. — И он бросил взгляд на Пери Бану, — как раз в эту минуту ее целовал фон Вассерталь, а она нисколько не противилась.

— Да подите вы прочь, вы просто несносны! — Амариллис Лугоцвет легонько оттолкнула Альпинокса, и он счел это поводом подняться и жестами показать Розалии, что дверь не заперта. И тогда в комнату вступила лесная дева в белых прозрачных одеждах. От всего ее существа словно веяло ночной свежестью, и разгорячившиеся танцоры почувствовали, как их коснулось холодное дуновенье. Но в открытую дверь, должно быть, проникли и другие, пока еще невидимые, созданья, потому что дом вдруг наполнился шушуканьем и хихиканьем, и теперь никто не был огражден от злых проказ. Амариллис Лугоцвет почувствовала, что кто-то покрывает ее лицо быстрыми влажными поцелуями, и только когда она особым заклятьем заставила проказливое созданье принять зримый облик, узнала маленькую русалочку из домочадцев фон Вассерталя, которую уже встречала прежде.

А потом цитра Евсевия внезапно взлетела под потолок, и полилась дивная музыка.

— Клянусь всеми вещами и образами, — шепнула Амариллис на ухо Альпиноксу. — Тихий народец тоже здесь.

— Вы подразумеваете племя эльфов, некогда изгнанное из Альбиона? Малютки были крепко наказаны, шалить они больше не посмеют.

Но вот стали видимы наконец и эльфы со своими крошечными скрипками и флейтами, и под новую музыку ораву закружилось несколько пар.

— Они все-таки очень коварны, в этом вы меня не разубедите, — продолжала Амариллис, она никак не могла удержаться и не поносить эльфов, потому что давно имела на них зуб, а за что — это уже другая история.

— Нам надо теснее сотрудничать, почтеннейшая, нам всем — это относится и к тихому народцу, и к кому угодно еще.

— Вы меня ловите на слове, ладно. Но как же нам это осуществить?

— Собраться всем вместе и обсудить, что мы еще можем сделать.

— Ах, — вздохнула Амариллис Лугоцвет, — стоит мне только представить себе наши бесконечные споры и пререкания! Ничего из этого не получится!

— Быть может, для нас все-таки кое-что прояснится.