Но определяться особенно не требовалось. Я сразу понял, что подхожу с юго-юго-востока к Плато Сгоревшего Спутника. Уж это плато я знал хорошо. Сказав об этом Рэю, я выключился и стал выбирать место для посадки. Мне было просто необходимо сделать передышку, прийти в себя, почувствовать под ногами твердую, надежную землю.

Я посадил машину на краю желтого разлива кустарника, неподалеку от ползущего комбайна, и вылез из кабины.

В кустарнике было полутемно — так плотно смыкались над головой густые мохнатые ветви. Я лежал, прислонясь спиной к сплетению желто-серых стволов. Прямо передо мной, пригибая ветку, висели два продолговатых плода — новая мутация венерианской дыни. Хорошо бы сейчас вспороть дыню, вонзить зубы в прохладную сочную мякоть…

Поблизости заурчал мотор комбайна. Заколыхались ветви, кто-то ходил в кустарнике. Не хотелось подавать голос. Напряжение еще не отпустило меня.

Комбайнер, должно быть, прошел к самолету. Обнаружив открытый люк, он, конечно, пойдет искать пилота. Я устало закрыл глаза.

А когда открыл их, то увидел фигуру в скафандре. Комбайнер наклонился надо мной, всмотрелся с беспокойством…

Это была Олив. Ее губы зашевелились, я услышал в шлемофонах ее низкий голос:

— С тобой что-нибудь случилось, Алексей?

— Нет, — сказал я. — Просто немного устал.

— А я всполошилась, вижу, сел самолет, а пилота не видно. Может, позвать врача? Тут недалеко станция.

— Ничего не нужно, Олив. Теперь уже хорошо… Если бы вот кусочек дыни съесть…

— Сейчас. — Она вытащила из ножен у пояса короткий нож и срезала один из плодов.

Я засмеялся.

— Как же я буду есть в скафандре?

Олив пристально посмотрела на меня: «А ты не пробовал?» Ее менто было отчетливым, но я усомнился, правильно ли понял. Уж очень странный вопрос…

Она села передо мной. Переключила регулятор давления в скафандре. Подождала — какое-то непонятное, отрешенное спокойствие было в ее глазах. А потом… потом произошло невероятное.

Неторопливо она освободила шейные замки гермошлема… так же неторопливо сняла его, обыкновенным женским движением поправила волосы…

Я оторопел. Да полно, уж не снится ли мне это?…

Шлем лежал рядом, я мог потрогать его. Олив глубоко вздохнула и, медленно выпустив воздух, сразу сделала новый вдох. Затем вырезала из дыни ломтик, впилась крупными белыми зубами в розовую мякоть. Улыбнулась мне. Но я видел, что дышать ей не легко. Она доела ломтик, облизнула губы, покрытые соком. Спокойно надела шлем, защелкнула замки…

Несколько секунд она дышала, раскрывая рот при каждом вдохе. Потом дыхание ее стало ровным, обычным. Должно быть, что-то в моем лице рассмешило Олив, у нее дрогнули губы и подбородок.

— Как это у тебя получается? — спросил я изумленно.

— Здесь, в зарослях, это не так уж трудно, — ответила Олив. — То есть, конечно, трудно, но… дливенно привыкаешь. Я знаю комбайнеров, которые выдерживают гораздо дольше, чем я.

Если бы я не увидел это своими глазами, то ни за что бы не поверил. Конечно, я знал, что здесь, в полярной области, сделано многое. Могучая растительность сильно охлаждает воздух и изменяет его состав. Но неужели до такой степени?…

— Алексей, — услышал я голос Олив, — ты больше не хочешь со мной разговаривать?

Я улыбнулся детской наивности вопроса.

— Нет, Олив, просто я немного задумался… Я хочу с тобой разговаривать, я хочу, чтобы ты научила меня дышать без скафандра.

В ее светло-карих глазах заплескался смех.

— Ты хочешь, чтобы я тебя учила. А я не умею учить. Есть другие люди, которые умеют, обратись к ним.

— Понимаешь, Олив, мне другие люди как-то не очень… ну, они нужны мне не так, как ты…

— Если бы я была тебе действительно нужна, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, — ты бы чаще со мной разговаривал. Ты бы чаще прилетал сюда, на плантации. — Она выпрямилась, прислушалась. — Летит самолет. Наверное, за тобой.

Мы поднялись. Стоя по грудь в зарослях, мы увидели, как белый самолет идет на посадку, снижаясь к тому месту, где стояла моя машина.

— До свидания, — Олив пошла к своему комбайну.

— До свидания, — ответил я. — Теперь буду часто прилетать к тебе.

Продираясь сквозь кустарники, я направился к приземлившемуся самолету. Из кабины выпрыгнули двое. Конечно, Рэй. А вторым… я присмотрелся… да, вторым был мой отец.

Я услышал его менто: «Мы тревожились за тебя…»

Рэй и другие конструкторы из нашего бюро не раз говорили, что у меня сильное воображение. Может, так оно и было, но вот владеть своим воображением оказалось очень не просто. Нужна была длительная тренировка, большая концентрация мышления, чтобы на конструкторском экране возник не многоцветный хаос, проецируемый обычным образным видением, а чертеж.

Сегодня дело шло как будто неплохо. Довольно ясно я представлял себе, как подвижные обтекатели скользят по телу самолета под ударами вихрей, удерживая машину на курсе при выходе из теплона. Я представлял себе форму этих обтекателей, и на экране начала вырисовываться конструкция. Только не спешить! Еще раз…

Я скорее почувствовал, чем услышал, что в комнату кто-то вошел и остановился за моей спиной.

Рэй Тудор сказал:

— Извини, Алексей, но тебя срочно вызывает Олив. Она набрала код моего видео.

Он протянул видеофон. Олив глянула на меня с экранчика широко раскрытыми встревоженными глазами.

— Ты работаешь, знаю, — заговорила она, — но тут тебя дожидается пилот. Он прилетел с Земли. Он был в Дубове у твоих родителей, и они ему сказали, что ты в Венерополисе. Он тебя ждет, Алексей.

Со вздохом сожаления я стянул с головы конструкторский шлем. Не люблю, когда отрывают от работы. Но делать было нечего. Я вскочил на велосипед и поехал домой.

Мой дом — маленький трехкомнатный коттедж — стоял на самой окраине Венерополиса, недалеко от опорной стены купола. В палисаднике, окруженном молочаем и кустами веноля, сидел на скамейке Всеволод. Я сразу узнал его, хоть он и заметно изменился, возмужал, что ли. В уголках его прежде подвижных губ теперь появились незнакомые твердые складки. А вот Всеволод, похоже, не узнал меня. Только когда я приблизился, он вскочил, заулыбался, схватил мою руку.

— Привет, старший! Вот здорово — смотрю на тебя и думаю, Улисс это или не Улисс. Давно не виделись…

— Давно, — сказал я.

Олив стояла на крыльце, глаза у нее были такие же встревоженные, как на экране видеофона. Я попросил ее принести пива и еще что-нибудь.

Мы сели на скамейку.

— У тебя пятна на лице, — сказал Всеволод. — Это ожоги?

Я промолчал.

— Знаю, — продолжая он, — ты испытываешь новые самолеты. Старший, меня переводят первым пилотом на линию к Юпитеру, сегодня я последний раз на Венере — и вот решил прийти попрощаться…

Олив поставила на столик перед нами кувшин с пивом, стаканы и блюдо с разрезанной на длинные ломти дыней. Я отпил пива и подумал, что, пожалуй, стоит найденную утром конструкцию упростить за счет добавления одной степени свободы. Интересно, как увеличится при этом подвижность обтекателей?

— Что? — спохватился я. — Ты что-то сказал?

Всеволод смотрел на меня озадаченно, а может, это только показалось.

— Я говорю… я поздравил тебя с женитьбой, старший.

— Спасибо.

Я бы мог рассказать Всеволоду, какая веселая была у нас свадьба. Столы стояли на центральной площади поселка, и весь поселок пел и плясал, и эти удивительные простодушные танцы захватили меня, я тоже пустился в пляс с моей сестренкой Сабиной на плече, а потом я пробовал петь, и Олив тихо смеялась и затыкала уши. Один из местных поэтов читал под гитару стихи, и, слушая его, я смотрел на Олив, на ее светло-карие глаза, полные жизни, самой что ни на есть простой и прекрасной.