Ночь была темной. А глаза источали яркий свет. Их стоны были наипрекраснейшим музыкальным произведением в истории человечества, ораторией пацифизма и гуманизма, который они предлагали народам Южного Кавказа и Средней Азии, да и всему миру.

(1) Бута или иначе

- «турецкий огурчик»

- элемент восточного орнамента,

в том числе

и азербайджанского.

Изображение его встречается

в рисунках ковров

и тканей,

в росписях произведений

декоративно-прикладного искусства,

в декорировании

архитектурных сооружений.

Напоминает

инфузорию «туфельку».

ДОЖДЬ И ВИНО

4- Куда идем, Заур?

- Куда скажешь. Мне все равно.

Было достаточно холодно. Любовники вышли из ресторана «Алан», где они пообедали, и встали прямо посреди площади. Оглядываясь по сторонам, они не могли решить, куда двинуться.

- Ну, тогда сходим к могиле Грибоедова.

Заур застегнул куртку на все пуговицы.

- А что там делать?

- Да ничего… Что, тебе не хочется увидеть могилу гения? Это же тут рядом. В двух шагах. Пошли.

Они свернули направо, прошли у монастырской стены и подошли к надгробию. На нем были написаны слова жены Грибоедова Нины: «Твой ум и дела незабываемы для русского народа. Но почему любовь Нины оказалась длиннее твоей жизни?».

Артуш наклонился и поднял гальку. Он ударил ее о плиту. Галька упала и скатилась к его ногам. Артуш глубоко вздохнул.

- Это древнее тбилисское поверье. Надо бросить галькой во влажную могильную плиту, и если галька прилипнет хотя бы на мгновение, значит женишься в этом году. Но у меня вот не получилось.

Артуш выглядел опечаленным.

- Вот видишь, нам не суждено жениться, - рассмеялся Заур.

- Кто знает, - сказал Артуш и смолк.

Не спеша, погруженные в раздумья, они пошли к фуникулеру.

- Что это было, по-твоему, вчера в бане? Кто был этот казах…, зачем он пришел, чего он хотел? - спросил Артуш, положив руку на плечо Заура. Заур сморщил губы, взглянул на гору Мтацминда и сказал:

- Даже думать об этом не хочу. Мне надо прийти в себя, чтобы проанализировать случившееся.

Артуш достал из кармана сигарету и закурил. Дым, который он выпускал в холодный воздух, казался густым и тяжелым.

- Ты был прав, Заур…

- В смысле?

- Когда говорил, что Шота все знает…

- Он не только все знал, он еще и хотел, - расхохотался Заур. - Ты заметил вчера как стеснялись и робели Додико и Талгат?

Артуш прошелся взглядом по блеклым стенам старого Тифлиса и сказал:

- Наверно, они в первый раз в жизни занимались любовью с мужчинами. Хотя, прекрасно работали ртом и языками… Как думаешь, Шота сегодня объявится?

- Нет! – ответил, не раздумывая, Заур.- Это невозможно. Ему нужно время, чтобы прийти в себя и переварить то, что случилось. Он некоторое время, наверно, не станет встречаться не только с нами, но даже с Додико.

- Это его дело. Хотя, что здесь такого? – Артуш бросил сигарету и раздавил ногой.

- Да, в принципе ничего ужасного… особенно, если так мастерски занимаешься любовью.

Они оба расхохотались от души, сели в вагон фуникулера и стали ждать, когда тот придет в движение.

- Рано или поздно конфликт решится. Что будем делать потом? - спросил Заур.

- Думаешь, это вообще возможно? - расстроился от этого вопроса Артуш.

- Но ведь так не может длиться вечно. Ведь ничто не вечно.

- Порой мне кажется, есть кое-что вечное. Это Бог и наш конфликт.

- Перестань нести чушь. Во-первых, Бога нет. А во-вторых, история знает более страшные конфликты, и все они закончились миром. - Заур кашлянул и добавил - Но если ты думаешь, что мира нам не видать, то мне нечего сказать…

Вагон начал медленно подниматься в гору. Артуш взял руку Заура и сказал:

- Почему-то мы очень часто возвращаемся к этому вопросу.

- Какому вопросу?

- К вероятности мира, к тому, что война когда-то закончится… Наши народы при желании могут продлить этот абсурдный конфликт до Судного дня, но это не должно иметь к нам никакого отношения. Как и не имеет сейчас.

- Ты прав, Артуш. Но я не подхожу к этому конфликту с точки зрения наших отношений.

- Напрасно! - перебил его Артуш. - Ты должен подходить к этому конфликту как раз с точки зрения наших отношений. Никто и ничто не должно нас интересовать. Пусть все сдохнут, нам-то что?

Заур промолчал, ничего не ответил. Ну что еще можно было сказать? И вправду, так часто вспоминать войну, Карабах, конфликт и его жертв - ни к чему. Все это бросало тень на чистую любовь двух молодых людей. Прокладывало между ними пропасть. Он положил руку на колено Артуша. Почувствовал тепло его тела сквозь джинсы. Ему захотелось положить голову ему на плечо и любоваться разлегшимся внизу Тифлисом.

- Знаешь, Артуш, я даже не думал во время нашей разлуки, что ты будешь обо мне вспоминать. Не верил в это. Долгие годы я берег нашу чистую детскую любовь в самом укромном уголке своей души. Мы оба были молоды, увидели и полюбили друг друга, когда кипела кровь у обоих. Ночи напролет я не мог уснуть, думая о тебе. Я обязан тебе лучшим в своей жизни. Нас разлучила война, это мы знаем оба. Я боюсь потерять тебя в очередной раз. Может, поэтому так часто вспоминаю карабахский конфликт.

- Я остаюсь при своем мнении, - сказал Артуш, продолжая смотреть в окно. - В те годы мы были детьми, безвольными, обреченными на поражение в борьбе с тем, что разделило нас. Но теперь все иначе. Никто отныне не в силах помешать нашей любви. Мы остановим время и проживем жизнь по собственному желанию. Будем жить, ни на что и ни на кого не обращая внимания, испепеляясь в собственной любви, расширяя границы нашей прекрасной любви. Да разве могу я с тобой разлучиться? Ведь ты показал мне настоящую любовь, - он произнес последнюю фразу, глядя прямо в глаза Заура.

- Когда все уладится мы с тобой вдоволь погуляем по Баку. Пойдем в гости к друзьям, можем даже поехать в Карабах, сделать шашлык на Джыдыр дюзю. Будущее принадлежит нам, Артуш, я в это верю… Но… мира не будет и наши народы будут продолжать воевать до скончания времен, нам нужно будет покинуть этот регион. Ведь мы и это можем.

- А куда мы уедем?

- В Париж, Берлин… куда захочешь, туда и уедем. Захочешь - останемся в Тифлисе, но что-то эта перспектива меня не очень устраивает.

Вагон остановился, и они сошли, посмотрели на Тифлис с высоты птичьего полета, жадно надышались холодным воздухом.