В тот день дул холодный ветер, вспомнила Река. Впрочем, воспоминания главным образом сводились к ощущению материнской руки, которая сначала сжимала ее пальцы, а затем задрожала, когда узкоплечий охранник зачитал их имена, ее и родителей.

— Деккер Якоб. Деккер Мейра, — и, наконец, — Деккер Река.

Это была вся их семья, за исключением Давида.

— Пришел наш конец, — это все, что сказал папа и отвел маму в барак № 65, их жилище в Вестерборке. Утром они пройдут пешком пять километров до Хоогхалена и сядут в поезд, который повезет их на Восток. Откуда им уже никогда не вернуться.

Тогда она в первый и последний раз поругалась с Давидом, и тот сказал ей, чтобы она не бросала маму. Река возразила, сказав, что если окажется в поезде вместе с родителями, то погибнет так же, как и они. В качестве доказательства она кивнула на рельсы за лагерными воротами, прокладкой которых заключенные занимались на минувшей неделе.

— Скоро они подведут железную дорогу к лагерю. Зачем им это делать, если мнение голландцев их не беспокоит? И чего им лишние хлопоты, если нас будут отвозить на поездах в трудовые лагеря? На востоке они будут нас убивать, я знаю это. Я не хочу умереть там, где они хотят. Или когда они хотят. Это все, что нам остается.

Давид наотрез отказался бежать вместе с ней из лагеря. Он считал, что находится в безопасности, потому что был помощником главного электрика лагеря, так же как и их родители были уверены в своей безопасности, веря в рассказы немцев о том, что их переселяют на Восток в трудовые лагеря.

Поэтому в ту ночь она в одиночку выбралась из барака, каким-то чудом добралась до того места в ограждении из колючей проволоки, где Давид испортил прожектор, — это была его единственная уступка ее побегу — и кусачками, которые он вынес для нее из мастерских, перерезала проволоку. Сторожевые вышки по обеим сторонам ограждения остались безмолвными, а по ту сторону колючей проволоки было по-прежнему темно. Оказавшись среди деревьев в пятидесяти метрах от лагеря, она услышала паровозный гудок. Он прозвучал со стороны Хоогхалена и железной дороги, по которой завтра пойдут их родители. Вот поэтому Река так ненавидела поезда и трамваи.

Она подняла голову и посмотрела на мужчину, стоявшего в проходе. Тот не сводил глаз с ее дрожащей руки. Когда же он отвернулся, Река машинально коснулась того места на пальто, где следовало быть желтой звезде. Возможно, он все понял. Не исключено, что он знал, что она еврейка и лишь выдает себя за голландку.

Мефрау Ван Мипс тоже это знала или догадывалась. Однако, посмотрев на нее, старая вдова спрятала ее в сарае, куда Река забрела после долгой ночи своего бегства из Вестерборка. Это было настоящее чудо, а благодаря горсти гульденов, которыми ее снабдила мефрау Ван Мипс, Реке удалось добраться до Амстердама. Судьба дважды проявила к ней благосклонность: в городе она нашла голландца, работавшего в фирме отца, у которой теперь появился новый хозяин, ариец, и юношу, который свел ее с людьми из Сопротивления. Ей сделали фальшивые документы и отвели к Иоганнесу, который спрятал ее в подвале у Хенрика.

Трамвай сбавил ход, качнулся в последний раз и застыл на месте.

Они с Аннье вышли и зашагали к вокзалу. Они опоздали на десять минут. Стоявший у платформы локомотив со зловеще черными лоснящимися боками выпускал пар. Возможно, именно он тянул за собой состав, в одном из вагонов которого ее родителей отправили на Восток. Река прижала руку к груди, как будто надеялась, что тем самым заставит сердце биться чуть медленнее.

Аннье заметила нужного им человека, седоволосого пожилого мужчину в коричневой кепке, и указала на него. Он одиноко стоял возле окошек билетных касс. У него было вытянутое лицо и тонкие губы. Река шагнула было в его сторону, — он ждал далеко от платформы и локомотива, в безопасном, по ее мнению, месте, — но Аннье схватила ее за руку.

— Я сама, — сказала она. — Жди нас здесь.

Река согласно кивнула, и ее спутница направилась к человеку в коричневой кепке. Затем Река бросила еще один взгляд на толпу. Полиции или вообще людей в форме нигде не было видно, во всяком случае, никто не обратил внимания на Аннье, прокладывавшую путь среди массы людей. Река прислонилась к колонне и сделала вид, будто изучает расписание поездов. Аннье приблизилась к незнакомцу в кепке. Она что-то сказала ему, и тот ответил ей. Река отвернулась на мгновение, чтобы снова посмотреть на платформу и краем глаза успела заметить какое-то движение. Расталкивая людей на своем пути, к Аннье устремилось несколько мужчин в штатском, возникших непонятно откуда. Они тут же схватили Аннье за руки.

Река быстро спряталась за колонну, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди. Затем, набравшись смелости, осторожно выглянула и увидела, что двое ведут Аннье, держа ее за руки выше локтей, а третий шагает впереди, прокладывая путь в толпе. Река поискала глазами человека в коричневой кепке, но тот как будто испарился. Она прижалась спиной к колонне, слушая, как бешено колотится сердце. К ней так никто и не подошел. Минут через пять, после того как пульс вернулся в норму, она бросилась в бегство, в сторону Димен-Норд. Нужно поскорее вернуться обратно в магазин Хенрика и предупредить остальных об аресте Аннье. Рано или поздно Аннье непременно заговорит и сообщит немцам, где они прячутся. В гестапо языки развязываются у всех.

— Гауптштурмфюрер! — раздался чей-то голос, и Пройсс поднял голову от письменного стола. В дверях его кабинета стоял высокий, как и большинство голландцев, мужчина в поношенном пальто. В руке он сжимал коричневую кепку.

— Да, — отозвался Пройсс, раздраженный тем, что охрана пропустила к нему этого человека. Никто не мог по своей собственной воле беспрепятственно пройти в это здание на Ойтерпестраат. Охрана еще поплатится за свое разгильдяйство.

— Что вы хотите? — спросил Пройсс, закрывая свой гроссбух, в котором содержались данные о числе евреев, под конвоем отправленных утром по его приказу из здания еврейского театра на станцию Мейдерпоорт для последующей транспортировки в Вестерборк. Тысяча двести девятнадцать человек.

Незнакомец протянул Пройссу солдатскую книжку и удостоверение личности, какие носят с собой все солдаты. Значит, это все-таки немец, а не голландец, понял Пройсс. Открыв удостоверение, он увидел фотографию незнакомца, а на противоположной странице его имя и звание. Герман Гискес. Подполковник абвера, военной разведки.

— Я не в форме, — пояснил Гискес слегка виноватым тоном. Судя по всему, ему около пятидесяти, решил Пройсс.

Пройсс не удосужился встать, но взмахом руки пригласил абверовца сесть. Этот Гискес старше его по званию, но он из военной разведки вермахта, а не из РСХА, СС или СД. Гискес, похоже, не счел такую реакцию оскорбительной и спокойно сел.

— Я привел одну женщину, — сообщил он. — Я только что схватил ее на железнодорожной станции. Подумал, что вам, возможно, захочется пообщаться с ней.

А вот это уже нечто необычное. Еще не было случая, чтобы офицер абвера приводил кого-то из задержанных в этот кабинет на Ойтерпестраат. Пройссу это показалось одновременно и подозрительным, и любопытным.

— А зачем нужно с ней разговаривать?

— Она утверждает, что в момент ареста вместе с ней была еще и некая еврейка. К сожалению, этой самой еврейке удалось скрыться.

Пройсс презрительно фыркнул. Подобное вполне в духе абвера. Эти болваны не способны отличить еврейку от цыганки.

— Чего вы хотите? — спросил он, доставая пачку «Нила» и закуривая. Гискесу он сигарету не предложил. Для абверовцев эта марка сигарет слишком хороша. Офицеры СС и СД всегда путешествовали с комфортом и не чурались роскоши. Что касается абвера, то… Пройсс не знал об условиях их жизни на войне, но предполагал, что те далеки от первоклассных.

Гискес, нимало не смущаясь, улыбнулся.

— Поскольку она упомянула о еврейке, то я решил, что она может пролить свет на прячущихся евреев. Вы ведь специалист по данному вопросу, верно?