На улице пекло, словно в муфельной печи. Температура приближалась к критическому градусу, доводя до умопомрачения. Как бы я выглядел, окажись снаружи?

Такие вещи даже приятно представлять, находясь в надёжном убежище.

В подвале темно и прохладно.

Впрочем, не смотря на это, расслабляться, вовсе не стоило. Неизвестно, кто мог ещё искать здесь спасение от палящих лучей радиоактивного солнца. Да и я тоже молодец — додумался же, вышел перед самым рассветом. Можно ведь было догадаться, что не успею к сроку дойти до «базы».

Сняв автомат с предохранителя, устроился в нише между прохладных бетонных блоков, выставив ствол «калашникова» вперед, в качестве «оберега». Так возникает обманчивое ощущение покоя. Слишком обманчивое и в этом тоже можно упрекнуть себя. Мало ли кто решит включить мою персону в качестве одного из пунктов обеденного меню. Быть постоянно на взводе тяжело. Но ничего другого не остаётся. Я знаю, они услышат мой запах, но и запах оружия тоже, и не станут дергаться. Наверное, остается скрестить пальцы, трижды сплюнуть через левое плечо, постучать по дереву, что там ещё… да просто рассчитывать на удачу. Куда больше.

Без вариантов.

А сейчас можно прикрыть глаза и отдохнуть в тишине, в ожидании, когда смертоносный диск светила покинет точку в зените. Тогда появятся спасительные тени, и я снова отправлюсь в путь.

Тишина. Она пугала меня с самого детства, ассоциируясь не столько со смертью, сколько с её неизбежностью.

В общине, где я родился и вырос, каждый второй страдал от лучевой болезни или рака кожи, их смерть была предсказуема, как впрочем, и моя, но их конец был частью общего молчания. Они, точно сговорившись, всегда уходили в тишине. В мёртвом доме тихо. Это один из законов усвоенных мною с младых ногтей. Когда не слышно звуков, значит, кто-то уже умер или готовиться к смерти. Сколько раз я ловил себя на мысли, что в тишине всегда прислушиваюсь к собственному сердцебиению, как бы убеждаясь в том, что до сих пор жив.

А еще я никогда не видел своих родителей, считая, что у меня их и не было. Позже, повзрослев, я, конечно, понял, что этого не может быть, но уже настолько свыкся с этой мыслью, что стал считать родителями всех, кто хоть сколько-нибудь принимал участие в моей судьбе. Бред конечно, но в данное время и в данном мире сложно найти рациональное объяснение чему бы то ни было, а уж тем более измышлениям малолетнего сироты. Слишком тяжело бремя, взваленное на нас предыдущими поколениям, слишком велика ответственность перед идущими следом. Этот мир мог бы быть лучше, но он таков какой есть.

Не имея собственного крова, я жил в разных семьях, приютивших меня; иногда на ночь, иногда на неделю; иногда, если повезёт, дольше. Только везение это можно назвать относительным, поскольку оно означало, что в доме приютившим меня рано или поздно станет тихо и мне придётся искать новый дом.

Потеряв один кров, я перебирался под другой. Как правило, это были одинокие и больные люди, нуждающиеся, как и я в посторонней помощи. Просыпаясь посреди ночи, лежал, замерев, вслушиваясь в темноту — раздается ли возле меня дыхание? Тогда я начинал бояться. Бояться, что останусь один, и никто больше не возьмет меня к себе. И в те моменты, когда я слышал лишь тишину, то тихо плакал и не спал до утра, дожидаясь похоронную команду. Затем собирал свои вещи и вновь уходил на поиски. Из таких эпизодов и состояла вся моя жизнь. Как коллаж, как случайная склейка кадров из разных фильмов.

Показалось, или я задремал в ожидании? Но время прошло, когда посмотрел на часы, их светящиеся в темноте стрелки показывали без четверти два пополудни.

Пора собираться в путь.

Поглубже натянул кепку, вышел из подвала, и быстрым темпом пересек улицу, оказавшись на теневой стороне.

Жарко.

Даже через толстые подошвы ботинок чувствуется, как раскалился спекшийся до состояния окаменевшего вулканического пепла асфальт; он крошился и пылил при каждом шаге.

Первые часы после полудня самые тяжёлые.

В это время вероятность встретить мутантов равна нулю, но стоит зазеваться, и доза облучения гарантирована. К счастью, имеется портативный индикатор излучения. Раньше такие были только у военных. Но, однажды кто-то из общины нашел тайник с армейской амуницией.

Благодаря этому наша жизнь была немного облегчена.

Сейчас он молчал, и этот факт успокаивал.

Самое главное — не стоять на месте, дожидаясь пока солнечные лучи, доберутся до тебя. Вся жизнь в движении, все подчинено только ему. Мы двигаемся вслед за солнцем, или, точнее, бежим от него. Или прячемся в норах словно кроты, чувствуя себя в безопасности лишь по ночам, да в редкие периоды затяжных дождей. Но, полной гарантии дожить до старости, нет ни у кого.

Идти вперед, сжимая цевье верного АКСУ — вот мое кредо.

Я свыкся с этим.

Ни шагу без оружия. Спал с автоматом, и даже ходил с ним в туалет. Никогда не знаешь, когда могут понадобиться навыки выживания.

Я привык к оружию.

К любому.

Иногда, доверяю ему больше, чем друзьям, которых не так уж и много.

Сегодня мне повезло — успел найти уютный уголок в подземных недрах города. Не всем так везет, и не всегда. Любая ошибка может стоить жизни, а жить без ошибок дьявольски сложная задача. Выход один, жить с оглядкой и надеяться, что везение не изменит.

Все-таки хорошо в городе, свободно. Несмотря на смертельные лучи дневного светила. В принципе, мое поколение уже привыкло жить так, а не как-то иначе. Мы не видели другого мира, зная о нем лишь из рассказов старших, но я, наверное, родился с богатой фантазией, и мир из их историй нравился больше, чем нынешней. Но, ничего не поделаешь — судьбу не выбирают. Приходиться довольствоваться тем, что есть. А что у меня есть? Не так уж и много, если разобраться, но и не мало.

Я егерь.

Для тех, кто не знает: «егеря» — особый, почитаемый клан. Нечто вроде полиции, охраны и почты в одном лице. В любой общине всегда есть для нас место, даже если эти общины находятся в состоянии вражды. Егеря — это нечто священное в нашем мире. Не то чему бездумно поклоняются, а то, что уважают. И надо признаться есть за что. И, пожалуй, это единственное что сулит егерская служба. Деньги ничтожные, несопоставимые с риском. Хотя к риску привыкаешь, и в какой-то момент начинаешь нуждаться в нём. В этом нет ни благородства, ни возвышенности цели — самообман и адреналиновая зависимость.

Двигаясь вдоль полуразрушенных стен, погруженный в свои мысли, я не сразу заметил движение впереди. Не подвело реактивное чувство, выработанное годами — патрон в патроннике, предохранитель сдвинут в крайнее нижнее положение, на автоматическую стрельбу, дуло выискивает цель.

Я притормозил, спрятавшись за ближайшим углом, и немного выждав, крикнул:

— Если ты человек, и не враг мне — выйди из тени!

В ответ ни звука.

— Я все равно пройду здесь! — Тишина, хотя это был один из условных сигналов, используемых в обиходе клана «егерей». Любой гражданин, любой общины знал, что после такой фразы, он должен был выйти на встречу с поднятыми руками, или по крайне мере снять палец со спускового крючка и дать мне пройти.

— Ты слышишь меня? Я всё равно пройду здесь!

И снова молчание в ответ.

Я начал медленно продвигаться вперед, готовый в любую секунду выстрелить, и в этот момент до моих ушей явственно донеслось всхлипывание. Кто-то плакал за углом. Первые секунды даже не мог представить, кто бы это мог быть. Но когда, достигнув противоположного края дома, заглянул за угол — признаюсь, был поражен: мальчик лет семи, грязный и оборванный, тощий до неприличия, с копной давно немытых, спутавшихся волос; он сидел, обняв костлявые плечи, обтянутые рваной футболкой и дрожал от страха.

Я немного растерялся.

— Ты кто? — был первый вопрос.