— Кто на вас напал? — Спросил он.

— Их было пять или шесть человек. Все хорошо вооружены. Успел только это разглядеть. Меня ударили в затылок, и я потерял сознание. Когда очнулся, все были мертвы.

— Почему тебя не добили?

— Не знаю. Подумали, что я уже труп или просто пожалели пули. — Сказал я и пожал плечами.

Гнусавый повернулся к своему молодому напарнику и сказал ему:

— Всё в порядке Олежка. Иди, готовься к смене. Я тут закончу и подойду, воду поставь греться, чайку попьём. Давай, давай шуруй малой!

Когда малец удалился, мужик внимательно осмотрел меня подошел ближе и ощупал мой затылок, где сидела внушительная шишка. Удовлетворившись размерами желвака, он убрал руку, оглянулся в ту сторону, куда ушёл Олежка и противным шепотом с подленькой улыбочкой популярно объяснил мне, кто я такой есть.

— Не больно-то ты похож на путника, скорее на отбившегося от своей банды наёмника. Костюмчик в пыли извалял рожу грязью намазал, а про ботиночки не сообразил? Или может ты егерь-дезертир? Уже несколько дней разыскивают одного. И у нас егеря были и в соседних общинах тоже. Говорят, он документы какие-то важные украл и деньги ГГО присвоил. Как ты сказал, тебя зовут?

— Я не говорил. — Пот градом катил по моей спине. — Меня Миша зовут. — Назвал я первое пришедшее на ум имя.

— Миша? — Переспросил гнусавый.

— Михаил Бычков.

— А-а-а. — Протянул охранник. — Того-то вроде Лёхой звали.

Я медленно потянул руку к поясу по ходу дела размышляя, успею я вытащить пистолет, прежде чем пёс порвёт мне горло, и если успею смогу ли выстрелить в охранника.

— Ты не психуй Миша! Не психуй. Я это только лишь к тому говорю, что у нас тут всякие людишки встретиться могут. И мне думается, мы с тобой ещё увидимся и потолкуем по душам.

Внезапно он отошёл от меня, достал из нагрудного кармана бланк временного пропуска и официальным тоном осведомился:

— Имя?

Я вновь назвался фальшивыми именем и фамилией. Написав что-то на бланке, он протянул его мне.

— Вам разрешается остаться в общине на трое суток. Для продления срока пребывания или получения постоянного удостоверения обращаться в Самоуправление Общины. Пропуск не терять, не передавать посторонним, предъявлять при первом требовании патруля или других представителей власти. В двадцать два часа начало комендантского часа, в восемь утра отмена. При несоблюдении правил ваше пребывание будет считаться недружелюбным, и вы будете выдворены с последующим запретом на посещение данной общины. В случае очевидной угрозы община оставляет за собой право на самосуд. Это понятно?

— Да. — Нехотя ответил я, чувствуя себя при этом полным дураком. Выкупил как молокососа. Да уж! Егерь нечего сказать! Не смог удержаться, чтобы не спросить.

— А чего так сразу в петлю?

— Всего доброго! — Ограничился добрым напутствием гнусавый и бодрым шагом, будто и не нёс ночной вахты удалился за забор, его чудовищная псина семенила за ним. Я прошел следом, дверь за мной захлопнулась.

Охрана осталась дожидаться окончания смены, а я беспрепятственно пошел к центру общины, где насколько я помнил, должна была располагаться местная церковь.

Значит я преступник — вор и дезертир.

Замечательная новость!

Вдобавок по подложному имени получил удостоверяющий личность документ.

Но это сущие пустяки по сравнению с первой частью инкриминируемых мне деяний. А чего я собственно ожидал. Утеря важного государственного пакета вообще расценивается как измена.

Изменник!

Вот подходящее слово.

А это значит, что я вне закона. И любой охотник за головами вправе меня пристрелить. Ну, уж дудки. Я проверил, как устроен мой арсенал и для надёжности украдкой переместил гранату в карман брюк. Долго я отбиваться не смогу, но хорошенького шума наделаю точно. Только вот не хотел я ни в кого стрелять. Нужно как можно быстрее реабилитироваться. Вернуть документы и восстановить тем самым доброе имя.

При всех тягостных мыслях я не мог также не думать над тем, почему охранник напрямую нарушил не только все возможные должностные инструкции, но и пошел против здравого смысла, пропустив на территорию общины укрывающегося от правосудия преступника?

Очередная загадка.

Вот только мой гнусавый приятель был абсолютно прав видок у меня сомнительный. В ближайшей подворотне я уже без всякого сожаления вывозил берцы в свином навозе и заодно присовокупил ко всем своим бесчисленным преступлениям ещё одно. Я стащил с верёвки, перекинутой с одной стены на другую вывешенный для просушки затёртый донельзя и кое-где залатанный кусок мешковины. Обернувшись в него, стал неотличим от многочисленных попрошаек, к банде которых я собирался примкнуть на время пребывания в общине.

Без затей и ненужных расспросов я добрался до церкви.

Пара убогих личностей уже заняла свой ежедневный пост на расчищенном тротуаре служащим своеобразной папертью пред церковью, дожидаясь пока немногочисленная паства потянется, неся им скудную милостыню. Я занял выгодную для наблюдения позицию, прикинувшись одним из них, и принялся ждать. Предстояло вычислить среди основной массы жителей, не занятых на работах и способных самостоятельно передвигаться, пару знакомых лиц. Эти наверняка придут к заутрени, чтобы попросить бога даровать им тучи и дождь. Единственный источник влаги, не считая пересыхающих год от года артезианских скважин. Залог хорошего урожая, без которого дальнейшая жизнь была бы сильно затруднена.

Расчет глуп и прост: если они окажутся среди толпы, тогда я прослежу за ними, вычислив логово, если нет — предстоит искать их самостоятельно, что было более рискованно. В глубине души, я все же надеялся, что ошибаюсь и не найду среди жителей родной когда-то общины тех, кого считаю преступниками.

Поселенцы начали понемногу стягиваться к старому зданию поменявшего своё изначальное назначение кинотеатра, служившего теперь храмом. В одиночку и группами они стекались к нему словно ручейки. Ручейки складывались в реки, а реки впадали в небольшое озеро людской толпы, смиренно ожидавшее появление пастыря.

Между тем, целиком превратившись в зрение и слух, я с мучительным напряжением изучал лица паствы. Некоторые казались знакомыми — размытыми призраками прошлого, существование которого вызывало сомнение. Надежда, что мои тайные желания оправдаются и я не найду среди людской толпы напавших на меня, расцветала в душе с каждой новой группой. Но, когда в импровизированных воротах отмечающих территорию церкви появилась женщина, держащая за руку маленького мальчика, мое сердце упало куда-то вниз: это был тот самый «Сеня». Благодаря его маленькой, но отлично сыгранной роли я попал в ловушку и провел несколько бессонных ночей в самоистязаниях. Все сомнения насчет непричастности жителей общины к нападению на меня рухнули, словно старая мачта освещения на ветру.

С другой стороны, для ищейки которой я и являлся на самом деле, это был правильно взятый след. Чувство долга для меня превыше всего, поэтому отметя все переживания по поводу прошлого, с глубоким чувством удовлетворения мысленно потер руки: опасное путешествие по Древнему городу не прошло даром.

Пока я отвлекся от окружающего мира, пристально следя за мальчиком, сердобольные граждане оставили рядом со мной скудное подаяние. Состояло оно из черствой кукурузной лепешки и полулитровой помятой пластиковой бутылки с мутной, сильно минерализованной водой. Хлеб я засунул за пазуху, решив, что он внесет в мой рацион знакомую с детства вкусовую нотку, а к воде не притронулся, оставив стоять бутылку на прежнем месте.

На ступени крыльца вышел священник в длинном запылённом одеянии служителя культа непокрытой в знак смирения головой и жестяной вырезанной из днища консервной банки девяти лучевой звездой на тяжелой шейной цепочке. Он провозгласил:

— Сообщество свободных душ. Мы собрались здесь, чтобы вместе воздать должное Божьей мудрости и его проведению. Веками человечество враждовало. Веками продолжалась рознь и междоусобица. Веками сущеглупые пытались подчинить себе стихии и нрав Божий. Пока гневная длань не прижала их непокорные выи к земле. И был сломлен дух гордый, ибо не стало чем гордиться, кроме божественного всесжигающего дыхания. И не стало жизни другой кроме той, что мы заслужили. И не будет награды больше чем прах за смирение.