Я посмотрел под ноги. Ну и чудо! Голубоватый нимб окружал мои подошвы!…

Я сделал несколько шагов, оглянулся. Да, снег искрился, будто я наступал на тлевшие подо льдом угли.

— Вот так так! В святые попал! — сказал я и засмеялся.

Андрей, стоявший у вездехода, ответил шутливо:

— У святых нимб вокруг головы, а у тебя вокруг подошв. Это значит, что благодать почиет только на твоих ступнях. Бедный Леша!…

Затем он вытащил часы и объявил деловито:

— Продолжительность свечения — три секунды. Так и занесем в бортовой журнал…

В свечении льда, понятно, нет ничего чудесного. Мы знаем с Андреем, что явления флюоресценции встречаются не только в бирюзовых водах южных морей. Светятся также морские организмы, находившиеся в воде и попавшие на поверхность льда под снежный покров.

Странная мысль пришла мне в голову, когда мы уселись на свои места и вездеход тронулся. Я подумал о том, что по светящимся следам полагалось бы найти Петра Ариановича. На льду Восточно-Сибирского моря мы с Андреем могли бы увидеть даже слова, начертанные нашим учителем географии, что-нибудь вроде: «Ищите меня к северо-западу», или: «Не ищите меня! Земля вместе со мной опустилась на дно»… Фу, какая чушь лезет в голову! От этой тряски и холода, что ли? А впрочем, внутренняя логика была бы в этом. На Земле Ветлугина нас должен был встретить сам Петр Арианович Ветлугин.

Я сказал Андрею об этом.

— В качестве нового заполярного Робинзона? — спросил он, не отрывая взгляда от эхолота.

— Да. Птиц там много, если верить догадкам Куркина-старшего. Летом Петр Арианович заготовлял бы и сушил мясо впрок. Можно предположить, что птицы не только кормили бы его, по и одевали.

— Как так? Что ты выдумываешь!

— Ну конечно, выдумываю! Но ведь это могло быть. Он сшивал бы жилами кожу птиц с перьями. Ходил бы в причудливой одежде, сам похожий на огромную птицу…

— Я поверил бы во все это, — сказал Андрей, — если бы Земля Ветлугина была ближе к берегу. Так далеко от материка Петр Арианович не мог бы добраться.

Суровый и рассудительный Андрей! Он никогда не давал мне заноситься за облака, отрываться от земли — от реальной действительности…

Я взглянул на часы и занялся рацией. Настал час радиосвязи.

— Ну, как дела, Алексей Петрович? Как самочувствие? — зазвучал в наушниках заботливый голос Степана Ивановича.

— В порядке! Как у вас на корабле?

— Благополучно. По-прежнему несет на северо-восток. Наше место такое-то… А ваше?

Я дал ему наше место. Степан Иванович сообщил, что о нас уже дважды запрашивали из Москвы. Член правительства, занимавшийся вопросами Арктики, приказал докладывать ему через каждый час о том, как идут поиски земли на вездеходе. Я пожаловался на то, что ухудшилась видимость.

Пошел снег — большие, тяжелые хлопья. Тынты включил фары, но качающаяся белая завеса придвинулась почти вплотную к вездеходу. Двигаться вперед приходилось с большой осторожностью и очень медленно.

— Думаю остановиться и переждать снегопад, — сказал я.

— Правильное решение, — согласился Степан Иванович. — Как бы между торосами гусеницу не заклинило…

Закончив разговор, я приказал остановиться и устроить короткий роздых, не выключая мотора.

— Подремлите немного, — сказал я Андрею и Куркину. — Я послежу за тем, чтобы мотор не заглох. Снег пройдет — разбужу…

Прошло, наверное, часа два.

Я неподвижно сидел, глядя на Тынты, прикорнувшего на спальных мешках подле Андрея. Почему-то мне пришла на ум Лиза. Какие все-таки странные эти женщины! Сама пригласила нас в Весьегонск, но когда Андрей приехал, обошлась с ним сухо, чуть ли не выставила за дверь. А меня так-таки и выставила, хотя я только хотел помирить их. И почему на аэродроме у нее были грустные глаза? Сама смеялась, а глаза были грустные…

Вдруг мною овладело неприятное ощущение. Показалось, что кто-то стоит за моей спиной и смотрит на меня. Я оглянулся.

Сутулая тень прыгнула в сторону.

Да, это был силуэт песца. Вот из-за гряды торосов вышло еще несколько песцов, хорошо видных на фоне серого неба.

Снегопад кончился.

Песцы гуськом протрусили мимо вездехода, то и дело останавливаясь и принюхиваясь к незнакомым запахам. Ушки их стояли торчком, хвосты были зажаты между ног. За силуэтами видна была пологая синеватая туча. Туча? Вот не везет! Значит, снова пойдет снег?

Я стряхнул с себя дремоту.

Туча?… Какая там туча! Ведь это земля!

Земля!

— Андрей! Андрей!… Тынты!… Вставайте! Земля! Песцы шарахнулись от вездехода и припустились бежать.

Я принялся расталкивать своих товарищей, еще не веря глазам, то и дело оглядываясь на синеватую полосу, боясь, что ее развеет ветром.

Андрей и Куркин испуганно вскинулись:

— Что?! Что случилось?

— Вот она!… Там!

Андрей трясущимися руками выхватил большой морской бинокль и торопливо приник к нему. А я в волнении и забыл про бинокль!

В сильных линзах, дававших восемнадцатикратное увеличение, земля на норд-осте как бы сделала к нам молниеносный прыжок.

Она была холмистой, Округлые очертания ее почти сливались с окружающими торосами. До нее было примерно двадцать — тридцать миль, то есть не более полудня пути.

Впрочем, при определении расстояния надо делать поправку на рефракцию. Из-за особенностей освещения в Арктике, из-за зыбкого марева, почти постоянно висящего над горизонтом, предметы как бы приподнимаются, парят, и расстояние до них сокращается. Они кажутся выше, больше и ближе.

— Три или четыре горы конической формы, — хрипло сказал Андрей, не отрываясь от бинокля.

— Конической? Что ты! Скорее типа плато, со срезанными вершинами… В седловине между двумя горами вижу лес…

— Это тень. Не может быть лесов под этими широтами…

Тынты взялся рассудить нас. Он долго глядел в бинокль на норд-ост.

— Лунная земля, — сказал он.

И это было лаконичное и меткое определение. То, что виднелось вдали, больше всего было похоже на суровый и мрачный пейзаж луны.

Однако через две или три минуты узкую полоску на горизонте затянуло туманом.

Но мы увидели наконец нашу землю!…

Почему же о близости ее заблаговременно не оповестил эхолот?

— Наверное, берега круто обрываются в воду, — предположил Андрей.

Но теперь это было уже не страшно: нельзя было заблудиться даже в тумане. Как ни трясло меня от волнения, я успел засечь направление по компасу.

— Разворачивай вездеход, Тынты, — приказал я. — Держи прямо на тот торос. Жми, жми! Выжимай все, что можешь, из своего вездехода!…

Мы продвинулись курсом норд-ост около трех миль, когда эхолот с запозданием донес о повышении морского дна. Видно, и впрямь берега земли очень круто обрывались в воду.

Тоненько, по-комариному, зазвенело над ухом. Нас вызывала «Пятилетка». Наступил час связи.

Я передал сообщение о земле, по настоянию Андрея, очень сдержанно:

— В восемь часов двадцать семь минут на таких-то координатах к стоянке прибегали песцы. Нам показалось, что к норд-осту лежит земля, но, быть может, это облако или гряда торосов причудливой формы. Эхолот показывает повышение дна. Продвигаемся в указанном направлении. До земли, по-видимому, не более тридцати миль.

В наушниках что-то зашуршало, закашляло. Потом раздался напряженный голос Малышева:

— Алексей Петрович, должен огорчить тебя… Надо немедленно возвращаться на корабль!

— На корабль? Почему?

— Начался поворот, смена направления дрейфа. Скорость его значительно увеличилась — до пяти миль в час, и продолжает увеличиваться. Корабль выходит из зигзага. Кроме того, прогноз погоды неудовлетворителен. Давление в районе «белого пятна» падает…

Все наши расчеты с Андреем полетели кувырком. Мы предполагали, что можем оставаться внутри зигзага еще три — четыре дня. Выяснилось, что мы не можем оставаться в нем ни одного часа.