На видном месте, в простенке между окнами, висел маленький компас-талисман, подарок весьегонского учителя географии. Таратута и Васечка заботливо увили его венком из красновато-бурого мха.

Я с удовольствием наблюдал за тем, как развивается и крепнет дружба между ними. Мне представлялось иногда, что я наблюдаю за собой и за Андреем — такими мы были после первой своей зимовки.

А сам я, несмотря на то что был старше Синицкого и Таратуты всего лет на пять, казался им, наверное, очень взрослым, чуть ли не старым. Легко сказать! Я ведь лично знал Ветлугина, встречался с ним, беседовал с ним!…

Устроившись поудобнее на диване под компасом и дымя папиросами, мы вели нескончаемые разговоры: о двух походах «Пятилетки», о магнитных бурях, о проклятых песцах, опять проскочивших в дом мимо зазевавшегося Тынты и слопавших ящик свечей, о новых книгах, о полюсе относительной недоступности — нашем соседе, и о трагической судьбе Ветлугина, указавшего путь к архипелагу и погибшего где-то среди плавучих льдов.

Но все чаще то один, то другой зимовщик подходил к настенному календарю и нетерпеливо перебрасывал листки: скоро ли утро, скоро ли начало февраля, когда в этих широтах появляется солнце?

Хотелось поскорее взглянуть на открытую нами землю, обойти ее всю кругом…

…Кто не любит раннего утра? И как можно не любить его?

Но ни с чем несравнимое, блаженно-радостное, почти благоговейное чувство охватывает зимовщиков, когда наступает рассвет в Арктике.

Мне довелось наблюдать его в различных широтах: на Челюскине, на Северной Земле, в Океанске.

По-моему, лучше всего он на Земле Ветлугина!

Вот на южной стороне горизонта появилась узкая светлая полоска (ее называют «краем дня»). Проходит несколько дней, наполненных томительным ожиданием. Постепенно «край дня» увеличивается, захватывает все большую часть неба. Впечатление такое, будто кто-то невидимый медленно приподнимает край тяжелой бархатной портьеры.

Снег вокруг делается розовым. С каждой минутой ярче, интенсивнее краски. Людьми, собаками, медведями, песцами овладевает лихорадочное волнение. Зимовщики толпятся на пороге своего бревенчатого домика, не спуская глаз с медленно светлеющего неба.

День, день спешит к нам из-за гор, из-за торосов и полыней, из-за морей и материков!…

И вот солнце наконец выкатывается на неровный, всхолмленный лед Восточно-Сибирского моря.

Нет, это еще не шар и не полушарие, даже не сегмент. Это оранжево-красный клин, что-то вроде факела или протуберанца. Таково действие рефракции на Севере. Она искажает, приподнимает над горизонтом край восходящего солнца.

Мы осматриваемся с удивлением, с наивным ребячьим восторгом. За долгую зиму, проведенную в потемках, мы уже успели забыть, какой он, архипелаг (ведь и видели-то его почти что мельком, в течение нескольких дней, и каких суматошных!).

Так вот, стало быть, он какой, наш архипелаг! Неплох. Ничего не скажешь, совсем неплох. Особенно в этом причудливом розовом освещении.

Остроконечные ледяные пики как бы восприняли огонь на расстоянии. Они пылают, как факелы. Длинные багровые блики ложатся на лед. Оцепеневшие водопады, вернее — ледопады, превратились в багряные потоки.

Я никогда не представлял себе, что красный цвет так богат, что он имеет столько разнообразных красивых оттенков. Наш ледяной остров как бы светится изнутри.

Не мешкая, я, Синицкий и Тынты в тот же день отправились на собаках в объезд наших владений.

Как я и думал, большой остров отделялся от трех остальных неширокими проливами. Сейчас они были заполнены снегом. Не представляло никакого труда перебраться через них.

Мы теперь совершали такие вылазки почти каждый день — сначала на нартах, потом, когда потеплело и из-под снега показался мох, пешком.

Нужно было использовать для науки тот короткий промежуток времени, который оставался еще в нашем распоряжении.

Острова доживали последние годы, возможно даже месяцы своего существования.

То грандиозное потепление Арктики, которое началось несколько десятилетий назад и все еще не разгадано до конца учеными, было смертельным для архипелага.

Океан наступал на него.

В связи с потеплением усилилась циркуляция льдов. Все процессы в море стали совершаться быстрее, энергичнее.

Гибель древней Атлантиды произошла, по утверждению Платона, в одно мгновенье. Поднялась гигантская волна, ринулась на материк и смыла все начисто. Волны, разрушавшие наши острова, были самые обычные и ничуть не страшные на первый взгляд, но они накатывались на берег, как атакующие цепи, одна за другой.

Мы с огорчением наблюдали этот процесс, продолжавшийся все теплое время года.

То и дело прокатывался зловещий грохот. Это откалывались подмытые глыбы ископаемого льда и с тяжелым гулом обрушивались в море. Будто сверкающее облачко, взлетали потревоженные чайки.

Очень трудно было класть архипелаг на карту.

Вчера еще какой-нибудь мыс был положен на карту и окрещен, а завтра, придя на то же место, мы не находили больше мыса. Там, где он был, появлялась бухта или лагуна.

Просто голова шла кругом от этих перемен!

Случалось, что изменения на карте происходили буквально на глазах.

Зазевавшись, я попал как-то в опасную переделку. Занимался измерением температуры на одном из мысов, выступающем далеко в море, и вдруг почувствовал, что теряю опору. Край берега качнулся и сполз в воду. Мыс неожиданно перестал быть мысом: отодвинувшись от острова, он сам превратился в маленький пловучий островок, наподобие айсберга.

К счастью, поблизости оказалась шлюпка, с которой Синицкий и Тынты производили промеры дна. Увидев меня на айсберге, они поспешили ко мне на помощь и сняли с моего белоснежного, как лебедь, корабля.

Архипелаг неотвратимо уходил под воду, таял, рассыпался.

Если мы с огорчением наблюдали это, то что же сказать о щебечущем, ворчащем и лающем населении архипелага — обо всех его многочисленных птицах, медведях, моржах, песцах? С какой жадностью, с каким отчаянием цеплялись они за клочок суши, уходивший у них из-под ног!

Много лет подряд птицы, целые поколения птиц, прилетали на уединенную, безлюдную землю в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря, землю, которая превратилась в своеобразный арктический заповедник. Здесь, на приволье, летовали, гнездовали, выводили птенцов гаги, кулики, гуси, снегири и пять видов чаек (среди них — розовая).

Гнетущая тишина пустыни нарушалась в начале лета, воздух наполнялся невообразимым птичьим гвалтом, когда весь этот пернатый народец, хлопотливо треща крыльями, появлялся над архипелагом. Это была их «дача».

Что делалось с «дачниками», когда, приблизившись к островам, они замечали, что привычные, насиженные места исчезли, ушли под воду! Даже обрыв, где птицы из года в год устраивали свои шумные базары, осел, сполз к самому морю.

Чайки-мойры встревоженно вились над оползнем, оглашая воздух звуками, похожими на плач. Тяжело взмахивая крыльями, поднимались и опускались на мох пушистые гаги. А высоко в бледно-голубом небе вились гуси, делая большие круги над островом. Они ничего не могли понять. Кто похитил их прекрасные гнездовья? Почему остров стал таким маленьким?

Мы подсчитали, что за лето самый большой остров, площадь которого составляла полтора квадратных километра, теряет свыше двухсот пятидесяти квадратных метров. Год от году разрушение будет идти интенсивнее.

Сколько же времени протянет архипелаг?

Полярная станция на большом острове продержится ближайшую зиму. Ну, может быть, еще две-три зимы…

А дальше?

Но ведь наша полярная станция была нужна! Мы регулярно давали погоду и ледовые прогнозы кораблям, которые шли по самому трудному, последнему, участку Северного морского пути. И наша доля была в нормальной и четкой работе этой важнейшей магистрали.

Мало того. Открытие островов в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря вплотную подводило ученых к одной из наиболее таинственных областей Арктики — к полюсу относительной недоступности.