Солдаты отдыхали перед решительным штурмом днепровской преграды. И, несмотря на большую усталость, о сне никто не помышлял. Я подошел к группе бойцов, укрывшихся в невысоком, случайно уцелевшем от огня лозняке.
— По радио наше направление объявили, — услышал я голос лежащего ко мне спиной солдата. Как я узнал потом, это был гвардии рядовой Иван Семенов. — По командирской рации передавали, сам слышал. Так и сказали: «Киевское направление…»
— Значит, придется бежать фашистам из Киева, — заключил другой голос. Он принадлежал гвардейцу Василию Сысолятину.
— Наверное, уже пятки смазывают, — отозвался третий, Николай Петухов.
— Им теперь без передыху драпать придется, хай привыкают, — вставил еще кто-то.
— Не кажи гоп, пока не перескочишь! — строго, но беззлобно возразил пожилой боец и, подкрутив черные усы, свисающие тяжелой подковой, исподлобья посмотрел на сидящих вокруг него солдат. — Все же Днепр — это тебе не Битюг, где я родился. Вот так-то… Я уже второй раз на этом направлении. Еще в сорок первом довелось. Конечно, тогда нам было намного тяжелей. Немец захватил почти всю Украину, опустошил плодородные украинские нивы, уничтожил промышленность, превратил в руины села и города, истребил и замучил миллионы людей: русских, украинцев, белорусов. Это были трудные дни для всей дружной семьи наших советских народов. И вот: «Киевское направление» — слышим мы снова. Теперь эти слова наполнены другим содержанием. В них то, чем живут сейчас все: мы успешно наступаем, враг, словно раненый зверь, зло огрызается, но вынужден пятиться назад. Тут и я не мог удержаться: ведь в моем кармане находился текст той самой радиопередачи, которую, наверное, слышал и теперь пересказывал солдат. Пользуясь небольшой паузой, я вошел в круг беседующих и предложил гвардейцам послушать отрывки из статьи известного украинского писателя Юрия Смолича, которая так и называлась — «Киевское направление».
— Она, — пояснил я, — будет завтра напечатана в нашей фронтовой газете «За честь Родины», но боюсь, что нам ее не скоро доставят туда — на правый берег.
Солдатам понравилась моя уверенность в завтрашнем дне и они закричали:
— Конечно, трудно!
— Да и нам будет не до газет!
— Прочтите, послушаем…
И я безо всяких вступлений стал читать «Киевское направление», еще раз сделав ударение на названии статьи:
— «Не будем сдерживать чувств, пусть наши сердца бьются полной радостью. Пусть волнующие предчувствия теснят нам грудь, — мы так хотим этой минуты, так страстно мечтали услышать именно эти благословенные слова!
Ведь «Киевское направление» — это не просто засеченные на географической карте координаты. Киевское направление — это устремленность чаяний и деятельности украинского народа, и не только сейчас, — после Белгорода и Орла, после Харькова, Нежина и Мариуполя, — в «Киевском направлении» подлинный смысл жизни каждого украинца, начиная с сентября 1941 года.
Освобожден Харьков, отвоеван Донбасс, освобождены берега Азовского моря, это — «Киевское направление».
В огне патриотической народной партизанской войны пылает украинская земля от Пинских болот до Черного моря, это — «Киевское направление»…
…Великая партия Ленина, мудрое Советское правительство спасли от врага огромную часть богатств украинской земли, чтобы вернуть его Украине, когда ударит час, — в Киевском направлении…»
Все это прочитал я залпом и остановился, чтобы перевести дух. Вижу, солдаты притихли и внимательно слушают.
— Продолжайте, продолжайте, товарищ капитан!
Глубоко вздохнув, я с подъемом воспроизвел заключительные строки статьи:
— «…Киев! Мы уже видим твои Золотые Ворота! Святой Владимир высоко поднял гранитный крест над днепровской кручей навстречу красной кремлевской звезде.
Седая старина Руси, трепетно оберегаемая поколениями украинского народа, взлелеянная и обогащенная 25-летними заботами народной Советской власти, попранная и оскверненная гитлеровскими мерзавцами, оживает и расцветает в новом взлете народной советской культуры на освобожденных украинских землях.
Мы движемся в киевском направлении — это путь к долгожданной победе и к возрождению Украины».
— Нет, що не кажите, Иван Петрович, а на сердце радость одна, — быстро заговорил молодой безусый украинец. — Мы так ждали этой хвылыны, так мечтали услышать эти слова! И вот теперь лежим под самым Киевом… Возьмем его обязательно! А там и моя родная Житомирщина…
У каждого человека есть самый дорогой уголок на земле — место его рождения. Один появился на свет в столице. Другой родился в Новосибирске, в семье геолога, и мечтает о времени, когда вместо винтовки и военной выкладки взвалит на плечи не менее тяжелый, но такой романтичный рюкзак вечного бродяги — искателя даров земли. Третий, вот тот, что развалился в полузабытьи, с лицом джигита, наверняка родом из высокогорного селения. Он любит мечтать об орлином взлете на Эльбрус, о восхождении на Казбек или просто о прогулке по склонам пятиглавого Бештау, у подножия которого раскинулся Пятигорск.
Чуть поодаль лежит, запрокинув голову, сероглазый паренек, загорелый, с сильными потрескавшимися руками. Он, видать, жил в селе, может быть, даже недалеко от Киева. В одной руке у него какое-то растение, в другой — горсть супесчаника. Он вспоминает о пахоте, о тучных полях пшеницы…
Но все эти люди, собранные войной в это утро на берег великой украинской реки, смотрели на ее правый берег так, словно у каждого там остался клочок родной земли, стонущей под вражеским сапогом.
— До войны я учительствовал, — как бы сам с собой заговорил худой, с темными кругами под глазами солдат. — Детишек учил языку и литературе. Нравится мне это дело. Много книг перечитал. Особенно стихов.
И он на память стал декламировать из Лермонтова:
Учитель вдруг сделал паузу. Ему хотелось знать: слушает кто его или нет.
— Продолжайте, продолжайте, Григорий Петрович. Я тоже люблю стихи, — отозвался командир отделения.
Я незаметно прилег возле усатого украинца. Спать не хотелось. Но сами собой смежились веки. Я лежал в полудреме, прислушиваясь к бойкому и складному говору соседа.
А учитель, чуть приподнявшись и жестикулируя левой, свободной от автомата рукой, продолжал с еще большим вдохновением:
Между моим соседом и учителем лежал якут — житель тайги, потомственный охотник. У него была винтовка с оптическим прицелом. И я невольно подумал; он и здесь «белку бьет в глаз». И тоже, как все собравшиеся на берегу великой реки, слушает стихи и с лютой тоской смотрит на ее правый берег. И ему, советскому воину, видится сейчас одно — высокая, неприступная, как небо над тайгой, темно-рыжая от дождей днепровская круча!
Переплыть Днепр — это еще не все, это полдела, а то и меньше того. Но как забраться на кручу, когда противник будет поливать оттуда горячим свинцом? Поди возьми его там, наверху. Ему удобно: он всех видит, а его увидеть невозможно. Положение явно неравное. К тому же у него надежно подготовлены оборонительные позиции, пристреляны цели, расставлены наблюдатели, обеспечена связь, установлены соответствующие сигналы. Все заранее предусмотрено и организовано. У нас ничего этого пока нет. Вот о чем вольно или невольно думал каждый боец, лежащий на днепровском берегу.
Когда учитель умолк и тоже, видно, задумался о днепровских кручах, к нему тихо, чтобы не помешать беседе, подошел командир батальона Пишулин, высокий худой человек, и с уважением, как обращается ученик к учителю, подал ему печатную листовку, попросил: