Каждый день приходят к нам печальные слухи. То говорили, что Красная Армия оставила Житомир, но мы с Наташей не верили, пока не прочитали в газете. Теперь говорят, что сдали Смелу и Умань и будут отступать до самого Днепра. Не знаю, верить этому или нет. Если правда, тогда в нашей Знаменке будут бои.

Вчера ходила от колхоза работать в степь. Колхол сильно запоздал с уборкой. Скосили все, но молотить, сказал председатель, придется аж до белых мух. Народу не хватает: мужчин позабирали в армию, а жены, провожая их, неделями жили в Каменке, где мобилизованных долго держат на формировочном пункте. Сейчас в степь гоняют всех, учеников тоже, чтоб быстрей закончить скирдовку. Но работа продвигается медленно — думки у всех заняты другим. Тревога за родных и близких, которых побрали в армию, не отпускает ни на минуту, и это прямо-таки написано на лицах у женщин.

Сегодня на скирдовке повидала Нюсю Лущик, Надю Рогулину и Петю Бойко. Держатся они гуртом. Они вместе окончили Хортицкий педтехникум и скоро поедут на работу. А я так и не знаю, что мне делать с моей десятилеткой. Мама запретила и думать, чтобы в нынешнем году поступать куда-либо учиться. Когда мы с Наташей собрались в райком комсомола узнать о военно-санитарных курсах, мама отпустила без разговоров, а как вернулась я, она в слезы. В тот день она встретила на базаре женщину, у которой погиб на фронте муж, днями прислали похоронное извещение, ну и испугалась за меня.

Бедная мама! Она так переживает за Георгия, и, за меня, и за отца, что даже в лице осунулась. Отца уже два раза вызывали на комиссию в Каменку, на по здоровью он не подходит. Сейчас его взяли на окопы. Роют окопы на Мамай-горе и в степи за Алексеев-кой. Значит, будут у нас бои!

Опять работала с хортицкими студентами. Они беспокоятся: скоро начало учебного года, а им до сих пор нет назначений. Послали письменный запрос в педтехникум, но ни ответа, ни привета.

Петя Бойко старался работать рядом со мной. Отказался возить снопы, а стал, как и я, подавать их навильником. А девчата почему-то злились. Больно нужен мне их Петя Бойко! Пусть берут своего Петю с его прыщавым носом.

Когда возвращалась со степи после работы, повстречала нащего учителя физики Николая Михайловича Ступака. Я ему обрадовалась как родному. Далее не ожидала, что так обрадуюсь. Из троек я у него не вылезала, и вот поди ж ты!..

Так грустно и приятно вспоминать о школьных днях. Видно, никогда не забудутся школьные друзья-товарищи, комсомольские собрания, наши веселые вечера. А наши споры! Боже мой, о чем только ни спорили. На литературном кружке Петя Орлов однажды доказывал, что пушкинская Татьяна не должна была первой признаваться в любви, потому что девушке неприлично первой говорить о своих чувствах. А Наташа Печурина на это сказала, что у Пети старорежимные взгляды на отношения между мужчиной и женщиной и что Пушкин по сравнению с Орловым более передовой человек. Орлов тогда спросил, не знает ли Наташа, случаем, был ли Пушкин в лицее членом комсомольского комитета?.. Ох, и было тогда смеху!

Счастливое было времечко, беззаботное. Теперь совсем не то. Сейчас каждый по отдельности живет, распалась наша школьная семья.

Покуда писала это, всплакнула. Так захотелось вернуться в прошлое… С удовольствием начала бы снова учиться в школе, только не с первого, разумеется, класса, а с восьмого или девятого, когда мы начали мало-мальски понимать жизнь.

Пришла Наташа и разругала меня за то, что я не оформляю боевых листков и не провожу громких читок газет. Она пилила меня так же нудно, как секретарь райкома в прошлый раз: «Ты комсомолка, а недооцениваешь политико-воспитательную работу среди населения…» Я ответила, что считаю более важным убирать хлеб, иначе он погибнет, если пойдут дожди. А она: «Умей сочетать то и другое». Разорваться мне, что ли!

Странная Наташа какая-то. Прямолинейно-угловатая, как параллелепипед. В школе ее звали идейной. Вот так всегда и во всем: знать ничего не желает — прет напролом и рубит с плеча.

Сейчас заглянула ко мне мать, просит помочь на огороде. Мне и в самом деле хоть разорвись.

Что случилось, что только случилось, боже мой! Не могу собраться с мыслями. Не знаю, что делать и как поступить. За сегодняшний день я несколько раз принималась плакать, и мама со мной плачет.

Всю ночь через наше село шли войска, и говорят, что Знаменка будет сдана немцам без боя. Семьи партийцев готовятся уезжать. Этой же ночью немецкие самолеты бомбили Никополь. Я была у Наташи, мы вместе оформляли боевые листки, засиделись допоздна, и я осталась у ней ночевать. Но куда там, глаз не пришлось сомкнуть! Когда стали бомбить Никополь, я сначала подумала, что это гроза: небо за Днепром озарялось багровыми вспышками, словно молнии сверкали.

На рассвете неожиданно появился Наташин отец. Кавалерийская часть, где он служит, — так счастливо получилось — проходила через Знаменку, и Петр Сергеевич на пять минут заскочил домой. Пока он пил молоко и ходил смотреть на спящего Гришутку, мы с Наташей держали под уздцы коня. Петр Сергеевич сказал, что их часть, вероятно, будет охранять в Каменке переправу, поэтому он надеется еще повидать родных. Но на всякий случай попрощался, поцеловал всех и меня тоже.

После его отъезда стало как-то спокойнее. Это потому, что Петр Сергеевич такой уверенный и спокойный. Нам он сказал при расставании: «Главное, не падать духом. А кто потерял надежду и выдержку, тот ни на что не способен, кроме предательства».

В школе я поражалась Наташиной выдержке и упорству. Теперь я поняла, это у нее от отца.

А про моего отца ничего хорошего в этом отношении не скажешь. Он у меня ноющий. Всегда жалуется: то ему плохо, это плохо. Всего боится и всему верит. От кого-то услышал, что при отступлении будут конфисковывать продукты и теплые носильные вещи, и теперь роет в сарае яму, чтобы все запрятать.

Эти слухи пускает враг, не иначе. Еще в начале войны председатель сельсовета Плешивенко проводил в школе беседу о бдительности. Говорил, чтоб мы помогали вылавливать шпионов и сообщали бы в сельсовет о подозрительных лицах. Но у нас в Знаменке не появилось ни одного шпиона. А вот в Никополе, рассказывала Нюся Лущик, поймали переодетого немецкого агента в очках и шляпе.

Вот и прекратилась паника. Жители повытаскивали свои монатки из погребов и водворили их на прежние места. И в степи возобновились работы. Прав был Наташин отец: главное — выдержка и поменьше верить всяким нелепым слухам.

Мы, наконец, получили письмо от Георгия! Он сейчас-вот новость! — в Москве на каких-то курсах. На каких — из письма не понятно. Пишет, что в сентябре ему обещают дать неделю отпуска перед назначением. То-то мать радуется!

Неподалеку от нашей Лиманной расквартировалась воинская часть. На пустошах поставили большие зеленые палатки. Там у них столовая, медпункт и еще что-то. По вечерам, когда красноармейцы ужинают, играет духовой оркестр. Я сейчас пишу, а они играют «Синий платочек». И подмывает меня пойти туда, но одной неудобно. Схожу за Лидкой Беловой, если в настроении — вместе пойдем.

Все эти дни работала в степи. На западном конце Знаменки усиленно роют окопы. Понаделали ходов, как кроты. Зато красноармейцам удобно будет воевать.