Что же это за гипотетические силы? Это «аутсайдеры», т. е. социальные группы, «неинтегрированные» в систему госмонополистического капитализма, отбросы «общества изобилия», не разделяющие интегрирующих «ложных» потребностей. К этим силам Маркузе причислял национальные меньшинства, население гетто, безработных – словом, всех тех, кто, по его мнению, имеет основания быть недовольным существующими в капиталистическом обществе порядками. «…Под консервативной народной базой, – писал Маркузе, – лежит слой отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых, тех, кто не работает и не может иметь работу. Они существуют за пределами демократического процесса; их жизнь есть наиболее непосредственное и наиболее реальное воплощение необходимости ликвидации нетерпимых условий и институтов. Таким образом, их оппозиция революционна, даже если их сознание не является таковым… это элементарная сила, которая нарушает правила игры и, таким образом, обнажает нечестный характер этой игры. Тот факт, что они начинают отказываться от участия в игре, быть может, является фактом, который знаменует начало конца периода»

[68: Заметим, что Маркузе не был единственным социологом, обратившим внимание на деклассированные слои как единственную «не-интегрированную» силу капиталистического общества. Аналогичную позицию мы обнаруживаем, например, у Л. Кроули и Дж. Кроули, видевших в этих слоях основную движущую силу антикапиталистической революции – «новый» революционный класс, характеризующийся общностью интересов и общим отрицательным отношением к существующему обществу (см. 69).].

Впрочем, это была лишь слабая надежда, и сам Маркузе не был уверен, что национальные меньшинства, люмпен-пролетарии и безработные действительно способны «взорвать» существующую систему. Единственно, в чем он не сомневался (и что уже в середине 60-х годов прочно связывало его с «новыми левыми»), так это в том, что искать «силы отрицания» нужно только на «периферии системы». Однако, пока эти силы не были найдены, вопрос об «агенте исторического действия» повисал в воздухе, и революция оставалась, по его мнению, «отложенной».

Студенческие волнения, охватившие мир во второй половине 60-х годов, усиливающееся проявление недовольства растущей бюрократизацией и милитаризацией буржуазного общества со стороны интеллигенции, казалось, давали наконец ключ к решению проблемы. В «Политическом предисловии 1966 года» к «Эросу и цивилизации», а затем в предисловии к французскому изданию «Одномерного человека» (1967 г.) Маркузе говорит уже о студенческой молодежи и об интеллигенции как о силах, обладающих революционным потенциалом и требующих внимательного отношения к себе со стороны «теоретиков» революции.

Эта ориентация на интеллигенцию и студенчество получает дальнейшее подтверждение в таких работах Маркузе, как «Конец утопии» (1967 г.), «Пересмотр концепции революции» (доклад на симпозиуме ЮНЕСКО, посвященном 150-летию со дня рождения Маркса, 1968 г.), «Очерк об освобождении» (1969 г.). Именно в этих работах Маркузе формулирует свою так называемую «новую концепцию революции», точнее, даже две взаимосвязанные концепции: концепцию мировой революции, где он ставит вопрос о процессах, протекающих в «третьем мире», и об их взаимосвязи с динамикой социальных изменений в «развитых индустриальных странах», и концепцию революции применительно к самим развитым странам.

Маркузе дает высокую оценку исторической роли радикального студенчества и примыкающей к нему интеллигенции. Они «детонатор», «катализатор» революции в «развитом индустриальном обществе», ее движущая сила, они «пробуждают» пролетариат и ведут его за собой. Более того, по его мнению, они способны начать антикапиталистическую революцию без пролетариата. Но способны ли студенты и интеллигенция, начав революцию, довести ее до конца?

В конце 1968 г. Маркузе давал на этот вопрос отрицательный ответ. «Меня постоянно спрашивали, считаю ли я, что студенческое движение как таковое представляет революционную силу. На этот вопрос… я бы ответил отрицательно. Я никогда не говорил и не думал, что студенческое движение может заменить пролетариат или рабочий класс как революционную силу. Об этом вообще не может быть и речи… оно… способно выступать как некая разновидность авангарда, прежде всего, конечно, в просветительском смысле, но также и в политической практике… Но сами по себе, изолированные, они не представляют никакой революционной силы. Только в совместной деятельности как теоретической, так и практической, в упорнейшем труде совместно с рабочим классом эта группа может действительно стать революционной силой» [70]. Годом позже, в «Очерке об освобождении», Маркузе не только подтверждает эту позицию, но и делает многообещающие на первый взгляд заявления о роли рабочего класса. «Радикальное преобразование общественной системы все еще зависит от класса, который составляет человеческую базу процесса производства. В развитых капиталистических странах это индустриальный рабочий класс» [71].

Не означает ли это, что Маркузе пересматривает свою прежнюю оценку роли рабочего класса и обнаруживает в нем действительную революционную силу? Нет, не означает: «проблема» рабочего класса в «развитом индустриальном обществе» остается, по его мнению, «неразрешенной». «В царстве корпоративного капитализма, – пишет он, – два исторических фактора преобразования, субъективный и объективный, не совпадают: они превалируют в различных и даже антагонистических группах. Объективный фактор, т. е. человеческая база процесса производства, который воспроизводит утвердившееся общество, существует в лице индустриального рабочего класса, как человеческого источника и резервуара эксплуатации; субъективный фактор, т. е. политическое сознание, существует в лице нонконформистской молодой интеллигенции» [72]. Поэтому рабочий класс может быть назван «революционным» лишь в потенции, но реально он уже не является таковым; более того, с точки зрения своей реальной функции «рабочий класс в период стабилизации принимает на себя выполнение стабилизирующей, консервативной функции» [73].

Таким образом, признание Маркузе рабочего класса в качестве «потенциальной революционной силы» никак не смягчает его отрицания роли пролетариата как реальной силы революции, ибо реализация потенциала представляется Маркузе весьма и весьма сомнительной. С другой стороны, его оговорки относительно «детонирующей», «катализирующей» функции интеллигенции (студенчества в том числе) тоже не меняют скептического отношения к революции. Ведь если пролетариат, как считает Маркузе, ничего не может сделать без интеллигенции и студенчества, поскольку ему «не хватает революционного сознания», то и студенчество и интеллигенция ничего не могут сделать без пролетариата: даже «начав» революцию, они не в состоянии ее завершить; а союз между пролетариатом и интеллигенцией, который позволил бы соединить объективный и субъективный факторы революции, – «далекая мечта». Где же новый «агент революционного действия»?

Ответ Маркузе на этот вопрос говорит сам за себя. «Там, где традиционный рабочий класс перестает быть «могильщиком» капитализма (т. е. в развитых капиталистических странах. – Э. Б.), выполнение этой функции остается, так сказать, временно отложенным, и политические усилия, направленные на изменения, остаются «пробными», подготовительными, не только во временном, но также и в структурном смысле. Это означает, что «адресаты», равно как и непосредственные цели и обстоятельства действий, будут определяться скорее изменяющейся ситуацией, нежели теоретически хорошо фундированной и разработанной стратегией. В то же время этот детерминизм – прямое следствие силы системы и диффузии оппозиции – подразумевает перенесение акцента на субъективный фактор; развитие сознания и потребностей приобретает первостепенное значение… В историческом плане мы снова переживаем период просвещения, предшествующий материальному изменению, – период воспитания, но воспитания, которое обращено в практику: демонстрацию, конфронтацию, восстание» [74].