Словно лётчик, идущий на посадку, он ясно разглядел кривые деревца за оградой, белёсоватые валуны, пути и переходы, полянки и ложбины за кустарником; сообразил, где — скучно, где — интересно, куда и как лучше пройти. Потом перевёл взгляд выше — и увидел самое главное. Перед ним открывался вид на верхнюю береговую тропу.

Тропа начиналась здесь, у самой ограды, и уходила вдаль, то поднимаясь над морем, то сбегая ближе к нему.

Собственно, никакой нижней береговой тропы и не было. Полумесяцы галечных берегов окаймляли бухточки. Но их отделяли друг от друга врезанные в море скалистые мысы.

И тропа, объединившая берег и открытая теперь Шуркиному взору, была самым близким к морю из всех возможных для пешехода путей.

Зимой по тропе ходили только пограничники, совершающие обход, но летом её утаптывали и расширяли неутомимые «дикие» туристы.

Шурка глядел, глядел… Какая-то мысль вертелась у него в голове, но никак не могла проясниться — и вдруг он понял, что эти самые вытоптанные в траве песчаные пятачки, так ясно различаемые отсюда — как раз и обозначают местоположение четырёх родников, или четырёх ключей, от которых весь здешний берег получил название Ключевского.

Тропа обрывалась перед группой больших и пышных деревьев. И когда Шурка присмотрелся к этим деревьям повнимательнее — среди стволов проступил новый контур, словно в загадочной картинке, — ни дать ни взять избушка на курьих ножках — зелёный, под цвет листвы, дощатый домик на четырёх опорных столбах. Зелёный домик с какими-то белыми штучками под крышей. Шурка догадался — это изоляторы для электрических проводов.

Позади домика поднимался обрыв — каменная стена высотой в пятнадцать или двадцать этажей. Граница земли и неба шла ровно, как ножом отрезанная, по верхнему краю стены, пока не обрывалась под прямым углом в море.

Ничего ласкающего глаз не было на этой ровной линии: ни дома, ни деревца — только одна крохотная чёрная точка. Чем напряжённее Шурка всматривался в эту точку, тем хуже её видел. Наконец у него в глазах зарябило, замерцало. Шурка отвёл взгляд, моргнул несколько раз — точка снова вынырнула…

И тут он обратил внимание: точка на горизонте приходится как раз над самым домиком! И значит, отыскав её глазами, Шурка наверняка будет знать, где домик! Ничего, что он скрыт за буграми, кустами, деревьями.

Кажется, какой пустяк — точка. Какая малость! Но для Шурки она приобрела теперь особое, новое значение. Она стала для него тем, что на языке географов и военных называется словом ориентир.

…Сколько времени он пробыл в башне? Пять минут или час? Шурка выскочил на приставные ступеньки, продел замок в петли, как было. Уфф! Кажется, обошлось!

Серёжу Девятова определили во второй отряд. Между ним и Шуркой как будто почувствовалось взаимное притяжение.

Генка Брыкин ревниво прислушивался к их разговорам. За ужином нарочно сел рядом с новичком. Вертелся как на иголках. Наконец, по-приятельски толкнув Серёжу в бок, выпалил:

— Слушай! А вот как ты думаешь: если взять пчёл и всё время скармливать им одно какао, будет у них получаться шоколадный мёд?

Серёжа на секунду округлил глаза, потом оглянулся и подвинулся к Генке. Генка с готовностью подставил ухо.

— А ты попробуй!.. — звенящим шёпотом выдохнул Серёжа.

Генка побагровел. Мысли его прыгали, как крышка на кипящем чайнике. Ну ладно, ладно… Ты у меня попомнишь… задавала… Ты у меня попомнишь Брыкина!

Он пыхтел и громко скоблил тарелку.

А выходя из столовой, орал и толкался сильнее, чем обычно. Видно было — сам себя разжигает. Он, как будто нечаянно, подставил ножку Пете Павлову, а тот, падая, схватился руками за Шурку, и оба повалились. Шурка отлично видел, как всё было подстроено, но тоже притворился, будто принимает этот случай за нечаянный. Поднялся с земли, не сказал ничего и стал долго отряхиваться, чтобы дать Генке уйти вперёд.

Судя по всему, Брыкин «напрашивался».

И вот, после отбоя…

Впрочем, сначала никто ни о чём не догадывался. Новенький занял койку, которая до сих пор пустовала — между Вовой Угловым и Шуркой. Серёжа открыл чемоданчик, выложил на кровать мыльницу, зубную щётку, две книжки, ласты и маску.

Быстро, чуть подпрыгивая на ходу, деланно размахивая руками, подошёл Генка. Лицо его изображало возмущение.

— Ты что, всегда так делаешь? — угрожающе крикнул он. — Пришёл на чужое, не спросил и раскладываешься?

— Да ведь я… — хотел было объяснить Серёжа.

— Не слышал, что я сюда перехожу? — повышая голос, перебил его Генка. — Тебе отдельно надо говорить?

Это было наглое враньё, ничего никому Генка не говорил о переходе. Но таков был расчёт: ошеломить!

— Что, уже руки не действуют? Помочь? — издевательски допрашивал Брыкин, надвигаясь на Серёжу. Тот, не понимая, в чём дело, пятился назад, пока не налетел на свою тумбочку.

Генка нехорошо усмехнулся и двумя взмахами руки смёл все вещи с кровати на пол.

— Подними! — вдруг приказал кто-то у него за спиной. Генка не спеша обернулся, увидел по-воробьиному взъерошенного Шурку. Медленно двинулся к нему. Теперь Шурка пятился назад, выманивая Брыкина из прохода между койками на широкую «улицу», покрытую полосатой дорожкой.

Шурка отходил до тех пор, пока Брыкин не ступил на дорожку. Решали доли секунды. Шурка плотным комком метнулся вперёд.

Не успев ничего сообразить, Генка грохнулся на пол. Он попытался тут же вскочить, но увидел перед собой ещё Арсения, Никифора и Вовку. Сидя на полу и задрав лицо кверху, плаксиво спросил:

— Четверо на одного?

И вдруг с необычайным проворством, словно неизвестное науке ракообразное, переступая руками за спиной и отталкиваясь пятками, отъехал к середине палаты. Там он вскочил на ноги и крикнул:

— Ну, всё, Горюнов! Только выйди завтра на улицу! Всё, конец! Пиши завещание!

— Вернись, подними! — негромко, но внятно произнёс Шурка.

Брыкин захлебнулся, не зная, какое из ругательств пустить в первую очередь.

— Подними, подними! — веско добавили Степановичи, а Вовка кивнул головой. Все они подвинулись в сторону Генки.

И тогда Брыкин вернулся. Шёл он теперь без подскоков и не махал руками. Ребята расступились, чтобы не мешать ему. Больше всего не хотелось Генке поднимать треснувшую крышку от мыльницы. И только он взялся за неё, Арсений заметил:

— Ничего, свою отдашь…

Под взглядами всего отряда Брыкин вторично дошёл до середины палаты. Остановился и сказал куда-то в потолок:

— Бандиты! Весь угол бандитский подобрался!

Тут он заметил рядом с собой Петю Павлова и грубо добавил:

— Протри очки, председатель! Бандиты людей избивают, а ты не видишь!

Петя улыбнулся и машинально протёр очки.

Шурка, нарочно повернувшись спиной, бросил через плечо:

— Слушай, Брыкин! Забыл сказать. Если будешь хвататься за выключатель, когда не просят — без рук останешься. Понял?

Вместо ответа палату огласило невнятное урчание.

В этот вечер Шурка особенно долго не мог заснуть.

Завтра Брыкин полезет мириться, будет предлагать союз. Это — как пить дать.

Теперь можно подумать и обо всём другом. Он вздохнул. Вспомнил: береговая тропа, зелёный домик среди деревьев…

Поделиться не с кем — вот беда! Если бы нашёлся человек, понимающий Шуркины переживания!

Степановичи хорошие мужики, но уж очень серьёзные.

Может быть, новенький? Но к нему надо ещё присмотреться…

Сюда бы теперь из города Лёшу Кузьмина. Эх, Лёшка, Лёшка, друг верный! Да, Лешке не надо было бы объяснять, что значит неисследованная береговая тропа…

И просто удивительно, что во всём Лёшином доме, когда понадобилось, не нашлось одной необходимейшей вещи: бинокля!

Однако на ловца, говорят, и зверь бежит. Как-то в классе отзывает их в угол Мишка Сигаев. Открывает ранец, а там — большой настоящий бинокль. Только у него соединение испорчено, обе половинки вокруг оси болтаются.