— Опять они налипли.

«Они» — это, конечно же, вязкие, синеватые глины, размокшие от дождя.

Добрались до кабины. Рядом замерло колесо величиной с цирковую арену, только поставленную вертикально. Блестели зубцы, ковши-черпаки были нацелены в обрыв.

— А-а, опять наука, — чуть фамильярно произнес человек, сидевший в кресле, и вопросительно покосился на меня. Но не успел я представиться, как «наука» завела с машинистом свой разговор.

Дело в том, что недавно на колесо при участии института поставлены дополнительные ковши. Предполагалось, что, рыхля породу, эти ковши изменят динамическую нагрузку, и экскаватор, в частности, будет гораздо меньше вибрировать, а, следовательно, дольше прослужит. «Наука» спрашивала машиниста о рабочем режиме, о температуре масла в редукторе, о том, как срабатывает тепловая защита. Выяснилось, что защита срабатывала до восьми раз за смену, вибрация же, по словам машиниста Алима Ивановича Полторака, «изменилась в лучшую сторону».

Загудел сигнал телефона. Звонил оператор.

— Галя! Грузим? — спросил Полторак и, получив утвердительный ответ, скомандовал себе:

— Поехали!

Колесо дрогнуло, ковши его начали снимать стружку глины. Казалось, медленно поползла вверх кабина. Но это рядом опускалось колесо, вгрызаясь в отвесный борт карьера.

— Беда с глиной, — пожаловался Полторак. — Чуть больше дашь на конвейер — хнычут по рации: слипается, проклятая!

Полторак на роторном второй год, до этого работал на гусеничном, восьмикубовом. Окончил курсы, стажировался на «Михайловке I». На роторном интереснее, но труднее, «чувствуешь за спиной» восемь километров конвейеров, по которым порода идет к отвалообразователю.

Мы направились вдоль этого потока. Поднялись на переходный мостик, перекинутый над конвейерами обеих «Михайловок».

Картина впечатляющая. Параллельно мчатся по роликам две ленты конвейеров. Скорость — пять метров в секунду. На одной охристо-желтые суглинки, на другой — синие глины.

И на обеих в потоке грунта переваливаются, подпрыгивают, как циркачи на батуде, здоровенные глыбы. Когда это глина — не так страшно. Гораздо хуже, если акробатику начинает обломок скалы, да еще с острыми краями: они режут завесу из толстой резины в пунктах перегрузки, портят ленту конвейера, сбивают ролики, по которым бежит лента.

Виталий Иванович Шмигирилов как раз и воюет с ними во всеоружии науки и практики. Он приехал на КМА в 1959 году с дипломом горного института. Начал мастером, был начальником участка, наконец, главным инженером рудника. На научную работу перешел лишь в 1971 году. Ему ли, вчерашнему производственнику, не знать на собственном опыте, сколько хлопот приносят глыбы-прыгуны!

Пока еще рано бить в литавры. Но лабораторные проверки установки, которая выбрасывает опасные глыбы из потока грунта, закончены.

— Если хорошо пройдут промышленные испытания, будем знать, что не зря едим хлеб, — замечает Шмигирилов. Он-то верит в успех, но последнее слово — за производством.

Поговорив о кампях, завели разговор о грязи.

В прошлом году роторный комплекс останавливался из-за ее налипания на ленты сотни раз! Иногда всего на несколько минут. Однако во что обходятся эти минуты для такой махины!

— Но это только видимая часть айсберга, — сокрушается Михаил Павлович Покушалов. — Главная — под водой. Остановки нарушают весь ритм. Очищающие устройства комплекса не справляются с вязким грунтом. Часть оставшейся грязи попадает под конвейер. А просвет там небольшой, только для лопаты. Бывает так, что к делу привлекают даже счетных работников. Как говорится, «контора закрыта, все ушли на комплекс!».

Лаборатория института разработала способ очистки. Он одобрен производственниками. Сейчас внедряется. Но до идеала далековато. Нужно кое-что доводить, совершенствовать, менять.

Тут невольно приходит в голову мысль: позвольте, а куда же смотрели конструкторы машины? Но кивать на них нечего: предусмотреть при конструировании все особенности грунтов, на которых придется работать машине, практически невозможно.

Да ведь и время не стоит на месте, творческая инженерная мысль — тоже. Научно-техническая революция непрерывно обогащает арсенал средств, применение которых еще вчера казалось невозможным или очень ограниченным. Так произошло, например, с перестановкой конвейеров.

После того как экскаватор роторного комплекса выбрал доступную его колесу часть грунта, он передвигается. Передвигают и конвейер с опорами и роликами — очень тяжелое сооружение, не менее громоздкое, чем, скажем, современный железнодорожный путь. Передвигают сверхмощными тракторами, стараясь не нарушить прямолинейность всей системы. Но как этого добиться при большой длине конвейера?

— Движется наша махина как бы мелкими шажками две, а то и три недели, — говорит Михаил Павлович. — Опытный тракторист должен на глазок определять, что вот тут надо еще на несколько сантиметров передвинуть, а там вроде бы все ладно. И вот мы после лабораторных проверок провели эксперимент. Вместо двух недель передвинули конвейер всего за двадцать часов, причем совершенно точно.

Институт использовал лазер. В кабине трактора оборудовали экран. Отклонение светового луча за пределы, ограниченные черными линиями, указывало трактористу, где он допустил ошибку.

Передвижка старым способом часто перекашивала конвейер. Лента сползала вбок, с нее ссыпалась часть грунта. Значит, снова человек с лопатой. Лазер покончил с этим.

Да, великану порой попадает заноза в пятку. Но ее стараются извлечь как можно скорее.

Надеюсь, меня не поймут так, будто я вижу роль науки прежде всего в оказании «скорой помощи» производству. Напротив, и ученые, и производственники говорят, что такая помощь сокращается год от году. Почему? Прежде всего возросла научная подготовка инженеров, работающих на шахтах, рудниках, комбинатах КМА. Они сами оправляются с проблемами, в решении которых прежде основательно полагались на людей науки. А в планах научно-исследовательских институтов теперь заметно преобладают дальноприцельные научные рекомендации, подталкивающие мысль производственников, поиски новой методики научных исследований, проблемы будущего, порой перешагивающие за порог нашего века.

Но не в сочетании ли умения видеть далеко вперед с умением практически, по-будничному, деловито помочь в борьбе за пятилетку заводу, шахте, руднику — подлинная связь науки с производством?

Железногорску всего пятнадцать лет. Город — юноша. В честь пятнадцатилетия у въезда сооружается монумент. Глыба руды, два устремленных в небо прямоугольника металла. И фигура созидателя, рабочего человека, пробившего дорогу к богатствам недр и построившего свой красивый Железногорск.

Он удачно вписался в природу, мало потревожив и потеснив ее. Воздух чист, не замутнен дымами. Много ли на белом свете промышленных городов, где, открыв на рассвете окно в гостинице на главной улице, услышишь кукушку и соловьиную трель?

Ось города — улица Ленина. Два года назад она уходила в чистое поле, над которым заливались жаворонки. Теперь там вырос новый микрорайон многоэтажных домов. У конца улицы открыли новый «Гастроном», самый крупный, самый современный в городе. Почему у конца? Потому что скоро здесь будет центр, город растет. Он раздвинулся вширь, он «пошел вверх», наращивая этажность. Он — заботится о красоте, создавая у перекрестков уютные микроуголки: фонтаны, скамейки, клумбы, цветные светильники, павильоны-читальни.

Зелень на улице Ленина — живая диаграмма застройки города. У начала высокие стволы, густые кроны: сажали сразу, когда строили дома, деревья росли вместе с улицей. У конца — молодые саженцы.

Приезжему кажется, будто попал он не в горняцкий, а в курортный город. Сто шагов от автостанции, и тропинка уходит в рощу, где столетние дубы и мощные березы, перекличка скворцов и дурманящий аромат таволги. Я шел по тропке, вспоминая знаменитую Винновскую рощу в Ульяновске — там такие же деревья-великаны и густой подлесок орешника. Недоставало только Волги. Но тут сквозь листву блеснуло серебро.