С горы с большой скоростью мчалась четвертая машина.

Кузов был переполнен немцами. Они пели какую-то бравую песню. Вдруг на повороте машина круто вильнула вправо. Раздался звук, похожий на выстрел, — лопнула камера переднего правого колеса. Машина, круто накренившись, с разгона ударилась о скалу, перевернулась набок. Немцы с криком попадали на дорогу. Два фашиста кубарем покатились с крутого берега прямо к Латорице.

— Ага, попались! Это вам за пана учителя! — прошептала Маричка. Щеки ее горели. Глаза лучились.

Мальчики тоже хотели было что-то сказать, как вдруг раздалась автоматная очередь. Подъехала еще одна машина, за ней другая, третья…

Остановилась вся колонна. Солдаты стреляли в разные стороны. Они с перепугу подумали, что это очередная диверсия партизан.

Дети притихли, прижались к земле. Петрик закрыл лицо фуражкой, он боялся дышать.

Фьюить, фьюить! — свистели пули. Потом все стихло.

Мишка чуть-чуть высунул голову из-за камня.

— На носилках несут гитлерюк! — шепотом сообщал он друзьям. — Видно, так ушиблись, что сами встать не могут.

Ликование перебороло страх. Стали все выглядывать из-за укрытия. А Мишке хотелось крикнуть в сторону леса: «Эй, Анця, Юрко-о! Это мы вам помогли немножко!»

Неожиданно в воздухе над их головами повис тяжелый гул. В слепящих лучах солнца показались самолеты.

— Русские. Я… я знаю, как они гудят, — убежденно сказал Дмитрик.

— Смотрите, один снижается! — с удивлением вскрикнула Маричка. — А гонведы как забегали, божечки!

И действительно, один самолет резко накренился и почти отвесно пошел вниз. От страшного рева заломило в ушах. Дети успели заметить, как от самолета отделилась черная точка, будто птица, и полетела вниз. Раздался пронзительный свист, словно что-то сверлило воздух. Земля затряслась от взрыва. Ребята ахнули. Закрыли глаза, уши. Еще один взрыв. Еще… Казалось: на свете ничего больше не существует, кроме этих взрывов и ужасного рева моторов.

Что-то тенькало около детей, жужжало, как шмель, вгрызалось в траву. Им хотелось в эти минуты срастись с землей.

— Ой, святая Мария, помогите! — пропищал Петрик, судорожно крестясь, не понимая, что происходит на дороге.

— Божечки! Она уже нам помогла! Услышала! Самолеты как раз подоспели! — Маричка старалась перекричать неимоверный шум. Неожиданно девочка поднялась во весь рост, словно не замечая жужжащих осколков. — Глядите! Горят фашисты!

Мишка дергал ее за руку:

— Ложись, говорят! Убьют!

— Меня не убьют! А фашисты горят! Горят!

Мишка поразился ее смелости. Девочка была неузнаваема. Лицо торжественно. И на нем улыбка светлая и какая-то загадочная, вроде как на той иконе, которую мама купила у маляра. Теперь Мишка разгадал, что скрывалось в ней — радость победы над вражьей силой! Наверно, тот, кто рисовал икону, тоже мечтал о мести фашистам. Вот почему они с такой злобой накинулись на маляра!

— Глядите! Самолет еще возвернулся! Круг делает!

— Да ложись ты, упрямая! — Мишка не на шутку испугался за девочку. Он схватил ее за плечи, заставил укрыться за камнем. И вовремя: в синеве неба застрочил пулемет. Самолет обстреливал дорогу.

Но удивительное дело! Мишка почувствовал, что страх уходит. Может, потому, что рядом Маричка? Она вся так и светится! С нею даже стрельба кажется глуше.

О, если б Мишка умел рисовать! Он намалевал бы смелую Маричку, тоненькую, как смеречка. А в синих глазах — торжество. Нарисовал бы ее ясную улыбку.

Самолеты скрылись так же внезапно, как и появились. Наступила тишина. Только птицы пели в роще, у реки.

Мишка опомнился первый. Рывком поднялся, посмотрел на дорогу и… не поверил своим глазам: где колонна? Машин было так много! Теперь их несколько. И то две из них пылают огнем.

— Глядите! И вправду фашисты горят! Самолет их всех перебил и поджег! — с восторгом закричал он.

— А чего машины стали? Чего? — размахивал руками Петрик. — Мы их задержали!

— Так мы же — партизаны! — будто сделав великое открытие, воскликнул Мишка. — Мы — партизаны! — повторил он.

Дети принялись обнимать друг друга. Эти слова как бы утверждали их место в борьбе, окрыляли.

Неожиданно Маричка запела коломыйку, которую, наверно, только сейчас придумала.

Мишка прислушивался к словам, к ее звонкому голосу, и ему казалось, что вернулась та, прежняя Маричка — певунья. И еще светлее стало на душе.

Петрик, забыв все страхи, сделал стойку — стал вниз головой, мелко перебирая ногами в воздухе.

— Это им мой гвоздь все наделал! — радовался он.

Дмитрик стоял бледный, с горящими глазами:

— Это им за вас, нянё!

Шум на дороге опять заставил детей скрыться. Кричали офицеры, собирая оставшихся в живых солдат.

— Тихо, вы! — Мишка старался сдержать пыл друзей. А у самого в глазах так и плясали озорные искорки. — Давайте побежим вон до тех кустов.

— Лучше по… поползем, — посоветовал Дмитрик. — А то еще увидят нас да как… бабахнут!

— И то правда, — согласился Мишка. — Давайте поползем!

Переплыв реку совсем в другом месте, дети зашли в село с другой стороны.

— Только никому ни слова! — предупредил всех Мишка.

— А я что! Пусть мне святая Мария язык отнимет, если я хоть бабусе скажу!

— А я… я няньком клянусь!

— А если я кому скажу, то пусть никогда не увижу красных конников! Айно? — обвел всех взглядом Мишка.

— И я тоже! — как эхо, повторила Маричка.

С того дня, после бомбежки колонны, советские самолеты стали появляться над Карпатами все чаще. Они летали большими группами, ослепительно сверкая в голубом небе.

Дубчане, работая на своих полосках, поднимали головы и долго смотрели вслед серебристым могучим машинам.

— Счастливо вам, орлы!.. Прилетайте к нам скорее… — шептали они.

Вскоре по селу прошли слухи, что в горы на помощь партизанам спустились советские парашютисты. Партизаны теперь часто вступали с фашистами в бой: обстреливали колонны машин, мешали хортистам строить укрепления на перевалах.

Незаметно пришла и осень. Октябрь стоял солнечный, теплый, с короткими, как летом, грозами.

Ночи были темные, звездные.

В одну из таких ночей Маричкина мама вдруг заметила, что горизонт так полыхает, будто там зажглась утренняя заря.

«Небось играют поздние зарницы», — решила она.

Но на второй день повторилось то же самое. И на третий… И всем стало ясно: не так уж далеко идут бои. Тяжелые…

Дубчане, привыкшие укладываться спать рано, теперь ложились поздно. Собирались группами возле своих хат и с ожиданием смотрели на огнистый восток.

— Кажется, уже близко. Помоги им, боже! — молились женщины.

На запад круглые сутки и по большаку и через Дубчаны шли и ехали оккупанты. Уже никто не сомневался — фашисты отступают. Хортисты несли огромные потери на фронте. Стараясь пополнить армию, они насильно забирали юношей и даже пожилых мужчин и отправляли на восток.

Многие закарпатцы убегали в горы.

Дедо Микула часто уходил среди ночи — провожал людей к партизанам. Ему наконец удалось узнать, где хортистские прислужники спрятали оружие: в конце огорода старосты.

— Во все глаза надо глядеть, чтоб песыголовцы не перепрятали винтовки, — наказывал он всем, кто собрался сегодня вечером у братьев Ковач. — В завтрашнюю ночь мы должны вывезти оружие. Оно партизанам до зарезу нужно!

Мишка долго сторожил у калитки. А когда вернулись с дедом домой, тот положил ему руку на плечо и спросил:

— Ну, партизан, сможешь ночку не поспать?

— А что мне, впервые! — зарделся мальчик.

— Тут поручение есть одно… партизанское.