Пиапон и позже несколько раз встречал его в городе, видел вблизи дома приезжих, но старик ни разу больше не заговаривал с ним. Теперь он смело подсел к Пиапону.

— Не сердись на меня, храбрый охотник, — сказал он на ломаном нанайском языке. — Давно хотел с тобой поговорить, да как-то не осмеливался. Скоро уезжаешь?

— Не знаю.

— Теперь уже скоро, должно быть. Раньше в это время приходили баржи с дешевой мукой и крупой. Все мы, торговцы, ждем эти баржи. Я тоже в свое время ждал…

Пиапон молчал. «Пусть говорит», — решил он.

— Я ведь торговцем был, меня многие боялись, я был выше их. Ударю кого, они хвост поджимали и убегали. Потом вместе собрались и… Последний раз я десять лет назад ездил к вам на Амур. Хорошо съездил. Богатую пушнину привез. Я заехал к озерским нанай, был в Гогда, Мунгали, Сэпэриунэ, Полокане. О, о, в Полокане у меня друг остался, Чонгиаки его зовут, крепкий охотник, жив, наверно, еще. О, о, это гостеприимный человек, для гостя ничего не пожалеет, — он улыбнулся, вспоминая прошлое, потом вдруг помрачнел. — Не надо было мне ездить к озерским нанай, но надо было. Это место охоты торговца У из стойбища Болонь. Ты знаешь, кто хозяин торговца У? Да откуда тебе знать. Это человек, который любого торговца может в один день сделать пищим. Вот он так и сделал, когда узнал, что я охотился на место охоты У. Теперь я совсем нищий. Был бы моложе, я бы еще поднялся на ноги. Да, поднялся бы! — старик замолчал, опустив голову.

«Старый волк, — неприязненно подумал Пиапон. — Немало косуль передавил в жизни». Он поднялся, но старик взял его за руку.

— Обожди, храбрый охотник, когда ты рядом, я будто молодею, вспоминаю хорошее прошлое и молодею. Я у тебя ничего просить не буду, не бойся. Посиди еще немного. С тобой, мне кажется, будто я опять на Амуре. Да, в Полокане жил еще один храбрый охотник. Вспомнил, звали его Токто. Ты его не знаешь?

Пиапона вдруг кто-то будто ударил по голове, он зажмурил глаза, потом открыл, оглядел длиннолицего китайца.

— Ты был в Полокане? Десять лет назад?

— Да, да, — закивал старик, но вдруг, почувствовав что-то неладное, тихо забормотал: — Но мы, но я ничего там худого не сделали, нас хорошо провожали, всем стойбищем провожали.

— А потом все стойбище вымерло!

— Как вымерло? Все, все? И мой друг Чонгиаки, и храбрый охотник Токто?

— Это ты привез туда болезнь! Ты привез! — закричал Пиапон, повернулся и быстро зашагал в дом приезжих. Он не слышал крика старого китайца, он не видел перед собой дороги: Пиапон бежал от того страшного видения, которое на мгновение возникло в его воображении. Сам Пиапон никогда не видел Полокана, не был знаком с его жителями, но он живо их представил, когда слушал много лет назад рассказ сестры Идари о гибели стойбища и его жителей. Тогда-то возникла в его воображении страшная картина людской смерти, и она теперь вновь появилась, будто отразилась на волшебном зеркале. Пиапон шел быстрым шагом по кривым переулкам, спотыкался и переходил на легкий бег. Если бы кто-нибудь спросил его, куда спешит, он не смог бы ответить. Возле дома приезжих он встретил Холгитона.

— Дака, ты знаешь, ведь китайские купцы болезнь напустили в Полокан, — сказал Пиапон. — Теперь я это узнал, старый торговец мне подал эту мысль.

— Какой Полокан, ты о чем? — удивился Холгитон.

— На реке Харпи десять лет назад стойбище Полокан погибло, помнишь? Идари…

— А-а, ты вот о чем. Да, погибло стойбище. А на Амуре разве мало погибало стойбищ?

— Теперь я знаю, болезнь привозили торговцы.

Холгитон оглядел Пиапона, будто впервые видел его. Потом уголки его рта скривились в улыбке.

— В чем это привозили, в бутылках или в мешках? — спросил он.

— Не знаю в чем, но многие болезни от них. Ты же сам вчера говорил, что плохой болезнью раньше не болели нанай, теперь один уже заболел…

— Сколько живу, никогда глубоко не задумывался об этом, да к чему это? Болезни сами появляются. Как трава из земли прорастает, так и болезни из земли выходят. Этот молодой охотник привезет свою плохую болезнь на Амур, а когда состарится и умрет, его болезнь с ним уйдет в землю. Потом может выйти из земли и пристать к кому-нибудь другому. Я думаю, все болезни так появляются, — Холгитон опять оглядел Пиапона и спросил: — Мио будешь покупать?

— Куплю.

— Вот и хорошо, — Холгитон понизил голос. — Я опять пошел в пагоду, сейчас я там молюсь, прошу, чтобы того жирного китайца, который людям головы отрубает, бог мио сделал росомахой. Как ты думаешь, можно молиться, чтобы он стал росомахой?

— Это твое дело.

— Только я вот что думаю, если он росомахой станет, то опять будет гадить людям. Однажды в тайге росомаха нашла мой лабаз с мясом, съела сколько могла, потом обгадила остаток мяса, понос был у проклятой.

Пиапон прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Ладно, пусть станет росомахой, — все же противный, вонючий зверь, — сказал Холгитон, приняв окончательное решение.

Холгитон довольно бодро зашагал по пыльному переулку и вскоре скрылся за ближайшими домами. А Пиапон стоял, смотрел вслед Холгитону и размышлял над его словами. Он почти готов был поверить Холгитону, что различные болезни, как травы, появляются из-под земли, не заставляли его сомневаться вспомнившиеся рассказы древних стариков о крепком пароде нанай, которые редко болели и умирали только от старости или от несчастных случаев. Ведь нанай все время живут на земле, и если из-под земли появляются болезни, то почему же они раньше не болели?

Нет, Пиапону самому не разобраться, будь тут рядом его друг, русский доктор Харапай, он бы все растолковал и разъяснил, что к чему. Воспоминание о далеком друге заставило Пиапона опять вспомнить Амур широкий, бесконечные озера, узкие речушки со звенящей водой, тайгу и сопки, и глубокая тоска петлей захлестнула горло. Он позабыл о старом китайце-торговце, вообще обо всех торговцах, привозящих на Амур вместе с товарами различные нехорошие болезни, о Холгитоне. Он всегда забывал все окружающее, когда вспоминал родной Амур, глухую тайгу, голубые сопки и зимнюю белую тишину. Как во сне видел широко разлившееся Джелунское озеро, где обыкновенно проводил лето, где готовил бересту на оморочки, хомараны и различного рода чумашки и туески. Там же ловил рыбу, готовил для зимы рыбий жир, на берегах горных звенящих речек подкарауливал осторожных изюбрей и лосей.

Пиапон весь ушел в воспоминания, словно окунулся в теплую приятную воду.

— С утра раннего пропал, ничего не ел. Ты так с голоду помрешь! — сказал появившийся рядом друг Холгитона.

Пиапон пошел в дом, и ему подали столик и на нем чашку остывшей похлебки из чумизы и ломоть пресной лепешки. Он доедал эту скудную еду, когда в дом вбежали двое молодых охотников и принесли радостное известие, что через три дня они отплывают домой.

Три дня прошли как в пьяном угаре, все охотники гурьбой ходили по магазинам, ларькам, покупали гостинцы детям, украшения дочерям и женам, потом получали за сданную пушнину у торговца муку, крупу, сахар, штуки дабы и другой материи на халаты. Торговец опять расщедрился, кормил охотников лучшей едой, поил водкой, как в первые дни, и неустанно повторял, что сами охотники золото и серебро, что он им не жалеет ничего, отдает последнее продовольствие, последнюю водку. В день отъезда на берегу появился толстый чиновник в сопровождении нескольких разодетых китайцев и маньчжур, за ними носильщики несли какие-то ящики, тащили повозки.

— Храбрые охотники! — обратился толстый чиновник. — Вы очень щедры, вы преподнесли городскому дянгиану щедрые подарки, теперь городской дянгиан отдаривает вас своими подарками. Городской дянгиан вас не мог принять вчера вечером, сегодня тоже не мог прийти сюда, он очень занятый человек, потому он поручил мне за него преподнести подарки. — Чиновник вытащил бумагу и стал вызывать охотников по именам.

— Смотри ты, когда это успел он запомнить наши имена! — удивлялись одни охотники.

— Когда соболя ты отдавал, тогда писарь записывал, — отвечали другие.