— За успешную учебу в школе, за прилежание и способности ученик Касьян Кукушкин награждается сочинениями русского народного поэта Николая Алексеевича Некрасова, — и подал Кукушкину книгу в толстом переплете.

У тети Поли, когда к ней подошел Кукушкин и протянул удостоверение, глаза были мокрые.

После выдачи удостоверений Алексей Иванович позвал тетю Полю и Кукушкина к себе в комнату, усадил за стол, угостил чаем, а потом сказал:

— Знаю, что вам тяжело, дорогая Пелагея Никитична, а парня надо учить дальше. Если вы не возражаете, я помогу его устроить в клюкинскую сельскохозяйственную школу. Там его примут без экзаменов, там и стипендия, и общежитие есть. Как вы на это смотрите?

— Да уж что тут смотреть-то… — замялась тетя Поля. — Век не забудем вашей заботы.

— Ну что ты, тетя Поля, такая невеселая? — спросил на обратном пути Кукушкин.

— А в чем ты на чужие люди поедешь-то, у тебя и одежонки-то нет. А ты вон какой вымахал…

— Утро вечера мудренее… — успокоил ее по-взрослому Кукушкин.

Дядя Саша весь как-то высох. Глаза и щеки ввалились. Нос заострился. Он ничего не просил и ни с кем не разговаривал. Входила к нему только тетя Поля. Он смотрел на нее широкими глазами, и крупные слезы текли по его небритым щекам, бледным, как подушка. Умер он ночью на постели деда Павла. Когда он лежал в гробу, прямой и строгий, Кукушкина поразили руки дяди Саши.

Скрещенные на груди, на синей косоворотке, они придерживали маленькое распятие. Это были большие рабочие руки, с твердыми ногтями, с каменными мозолями, с неотмывающимся следом от черного вара, от бесконечного сучения концов. Эти руки умели делать и делали все. Пахали землю и сеяли жито, кололи дрова и косили траву, нянчили ребят и держали винтовку.

Кукушкин позавидовал этим рукам и запомнил их навсегда. Он невольно взглянул на свои еще небольшие ладони; они были тоже в ссадинах и шрамах, в земле и смоле, в твердых подушках мозолей от топорища, косы и плуга.

После смерти дяди Саши он остался единственным мужиком в семье тети Поли и старался по хозяйству изо всех сил. Ни о каком ученье, по его мнению, теперь и думать не приходилось. Иначе думала тетя Поля.

Она выпросила в лесничестве пустырь для покоса. Они вдвоем за один день выкосили его и высушили сено. Целый воз этого сена свезла тетя Поля в город и продала. На вырученные деньги купила Кукушкину пальто, штаны и ботинки.

— Теперь тебе есть в чем людям на стороне показаться.

Наступила осень. Кукушкин получил из клюкинской школы известие, что он зачислен учеником пятого класса, что ему дается стипендия в размере десяти рублей в месяц и место в общежитии при школе.

И вот он собирается в дорогу. Дает ему тетя Поля одеяло и подушку из своего девичьего приданого, кладет в отцовский сундучок, крест-накрест обитый железом, две смены белья, полотенце и чистую сатиновую рубашку. Кукушкин укладывает сочинения Некрасова, берет в руки глобус, раздумывая, взять его или оставить. Глобус начинает медленно поворачиваться. Он оставляет глобус дома.

Тетя Поля провожает его за деревню на михалковскую дорогу. Обнимает его, плача целует:

— Не забывай нас.

Чтобы не заплакать, Кукушкин решительно поворачивается и идет не оглядываясь. Из низких, застлавших все небо туч, сеет медленный нудный дождь. Кукушкин идет мимо изгороди. На жерди в трех шагах от него сидит ворона. Она провожает Кукушкина недобрым косым взглядом.

У каждого человека есть свой колобок. Рано или поздно он все равно выкатывается за порог и по тропинкам, по дорожкам, через реки и леса выводит человека в большой мир; и тут он оставляет свой колобок и начинает искать дорогу сам.

Есть у колобка святое правило: никогда не возвращаться. Так уж он устроен, этот колобок.

Кукушкин пошел за ним не оглядываясь.

Он шел по лесным дорожкам, вдоль посадов, мокрых притихших деревень с одинокими, поскрипывающими на ветру журавлями; иногда он присаживался на завалинку; из окна выглядывала сердобольная баба, похожая на тетю Полю, он просил у нее воды, баба выносила ковшик, Кукушкин пил, сердобольная баба спрашивала:

— Куда ты, родимый, в такую непогодь путь держишь?

— Учиться! — отвечал Кукушкин и шел за своим колобком.

Колобок, как многими проверено, ждать не умеет.

А время было такое, что много людей поднимались с насиженных мест и шли за своими колобками. Множество дорожек сливалось в одну. По большой дороге идти было не легче, а веселей, потому что на миру и смерть красна.

До Клюкина оставалось версты четыре. С пригорка хорошо были видны в матовой дымке затяжного дождя клюкинские поля, крыши домов под голыми ветлами и справа, немного на отшибе, белое двухэтажное здание с красной крышей.

Кукушкин пошел напрямик по стерне; миновав поле, вошел в осинник и, спустившись с горки, остановился у тишайшего ручья с черной как деготь водой.

На противоположном берегу росла сосна. Но какая это была сосна! Могучая, обхвата в два, она росла на обомшелом валуне, обхватив узловатыми корнями, похожими на куриную лапу, дикий камень с такой силой, что он не выдержал и треснул в нескольких местах. Вершина сосны пропадала в облаках и глухо шумела.

Кукушкин перескочил ручей и, сняв с плеч сундучок, присел на треснувший камень. Под сосной было сухо. Две синицы, тихо попискивая, копошились в темной замшелой коре. Кукушкин развязал узелок, приготовленный тетей Полей на дорогу, вынул сдобную лепешку, разломил ее и аппетитно стал пережевывать. Синицы спустились ниже. Одна из них, осмелев, села Кукушкину на плечо и тихо пискнула. Кукушкин протянул ей ладонь с крошками. Синица села на ладонь и стала клевать.

Кукушкин знал лес очень хорошо и безошибочно угадывал тропинку под опавшими листьями. Смеркалось, когда он наконец, усталый, подошел к двухэтажному белому особняку под красной крышей. Это была школа. Вокруг был разбит небольшой липовый парк, пестревший песчаными дорожками и круглыми клумбами с высокими яркими цветами.

В школе было странно тихо. Кукушкин обтер ноги о мокрую траву, сковырнул из-под каблуков грязь щепочкой и постучал в дверь. Ему никто не ответил. Тогда он поставил около двери свой сундучок и присел на него, ожидая, что кто-нибудь да появится.

От усталости он задремал и проснулся от прикосновения чьей-то руки.

Перед ним стоял высокий мужчина в кожаной куртке. Без фуражки. Черные прямые волосы были аккуратно зачесаны назад. Под густыми совиными бровями блестели живые острые глаза. У человека был низкий грубоватый голос.

— Спят не здесь, — коротко сказал он. — Идем!

— Идемте… — ответил Кукушкин, вставая.

Они поднялись по лестнице на второй этаж.

Незнакомец остановился возле двери с надписью «Учительская», ключом открыл дверь. Комната была просторной, с двумя окнами, по стенам расставлены книжные шкафы, около правого окна стоял письменный стол. Человек разделся, повесил тужурку за книжный шкаф и сказал:

— Давай знакомиться.

— Давайте, — ответил Кукушкин.

— Меня зовут Петр Иванович Филин. Я директор школы.

— Меня зовут Кукушкин, — ответил Кукушкин.

— Отлично!

Петр Иванович провел Кукушкина в соседнюю комнату, где было расставлено семнадцать железных кроватей, заправленных лоскутными одеялами. На восемнадцатой койке был один полосатый матрац.

— Вот это и будет твое место, — сказал Петр Иванович. — Располагайся! Подъем — в восемь. Отбой — в десять. Расписание и распорядок на доске объявлений. Через полчаса ужин.