Прихожу домой, моя любимая Манюня забирается ко мне на грудь, сначала потопчется от души, впиваясь когтистыми лапками мне в кожу. Кстати, коготки она выпускает аккуратно, не дай Бог сделать больно хозяйке.

Полижет мне шею шершавым язычком, помурзится, а когда я начинаю с ней разговаривать, кивает мордочкой, и издаёт странные звуки, как я говорю, скрипит.

Мне порой кажется, что у неё человеческая душа. Она словно понимает, что ей говорят, понимает, как я её люблю, и отвечает взаимностью. Ждёт меня у порога, ластится после долгой разлуки. Правда, от неё весь дом в шерсти, но это такая мелочь. Моя Манюня – мой аутотренинг. Моя пушистая любимица. Пушистая бестия, она рычит, если, по её мнению, мне угрожает опасность, кричит, когда я ванне.

Что твориться в мозгах у моей кошки, непонятно. Но, ей, видимо, кажется, что от ванной исходит скрытая опасность.

Удивительное животное, и такое умное.

Мяу, раздалось снизу.

Моя лапуля, как всегда, меня встречает.

- Ну, иди сюда, - я подхватила кошку на руки, швырнула туфли и сумочку, и пошла на кухню.

Умираю от голода, у меня сегодня утра маковой росинки во рту не было. Работа в театре отнимает почти всё время, на себя уже времени не остаётся. Да и роли у меня не ахти. Долгое время моя коронная роль была – « Ваш кофе, сер ». И всё.

Последнее время, правда, меня стали замечать, я снялась в сериале, но уже давно поняла, что выбрала профессию не по себе. Меня раздражает сцена, раздражает лицедейство, и я не ощущаю того, что испытывает любой актер, выходя на сцену. Я не рождена артисткой, и мне ею не стать никогда.

Я вытащила из шкафчика свой любимый кофе « Атташе », сварила ароматный напиток, приготовила бутерброды с семгой, и уселась перед телевизором. Маняшка забралась ко мне колени, выпросила кусочек рыбки, и уснула.

Я сама недолго бодрствовала, допила кофе, выключила

телевизор, и отправилась спать.

- Нет, это просто что-то немыслимое, - ругалась по телефону маменька.

Я ещё не до конца проснулась, хоть и приняла холодный душ, находилась в пространном состоянии и не могла полностью осмыслить, что говорила мне маман.

Обычно, когда она начинает верещать в диапазоне ультразвука,

я просто отключаюсь, лишь согласно киваю головой, словно марионетка.

Хотя я вчера и рано легла, но не выспалась, и сейчас вяло ковыряла свою любимую овсянку на молоке, и с ванилином, лакала чашками кофе, и пыталась привести себя в божеский вид.

Получалось это у меня плохо. Вообще-то я сова, могу бодрствовать ночью, спать до полудня, а потом встать свежей, словно майская роза. Но сегодня у меня встреча с одним режиссёром, потому я встала в восемь утра.

- Ты слышишь, что тебе говорят? Эвива! – заорала маменька, - как это понимать?

- Что понимать? – вяло отреагировала я.

- Боже мой, это немыслимо. Эвива, проснись, и ответь мне вопрос: почему тебя разыскивает милиция, и какие-то бандиты?

- А, бандиты, - протянула я, отпила из чашки кофе, зевнула, и потрепала Манечку за щёчкой. Кошка выразительно мяукнула, и я протянула ей кусочек ветчины. Пушистая красавица тут же проглотила его, и возмущённо муркнула: мол, ещё давай.

Но кошкам вредно есть ветчину. Кто, знает, что туда напихали. Потому я подхватила её под живот и опустила на пол, к блюдцу с мясом.

- Прекрати потчевать свою кошку, и ответь матери, - влетел мне в ухо раздражённый, громкий голос.

- Мам, поаккуратней, - поморщилась я, - так и оглохнуть недолго.

Маменька пропустила мою реплику мимо ушей, и продолжала добиваться от меня ответа.

- Почему тебя милиция разыскивает? – вопрошала она.

- Наверное, показания хочет снять, - проснулась я, наконец, - я тут в одну историю вляпалась, - и пришлось мне рассказывать, что произошло вчера.

Маменькиному возмущению не было предела.

- Подумать только, - вопила она, - Люся, Люся, немедленно,

корвалол, нитроглицерин. Моя любимая дочь меня в могилу

сведёт.

- А откуда ты про бандитов знаешь? – спросила вдруг я.

- Откуда! Оттуда! – фыркнула маменька, - они пришли к нам в дом. Заявили, мол, такая-то врезалась в их машину.

- Не правда, - заорала я, - это они в меня врезались. Стою себе спокойно, а эти негодяи впечатались мне в зад.

- О-о-о, - раздалось на том конце провода, - о горе мне, горе.

- Мама, прекрати, - решительно заявила я.

Прекрасно понимаю, что её так возмущает.

И на чью сторону, скажите на милость, мне встать.

Аська твердит, что белая ворона, выражаюсь, как древняя старуха, а мать начинает выть, как волк на луну, когда употребляю жаргон.

Асюте это почему-то сходит с рук. Тьфу, надоели.

- Короче, - прекратила вытьё маман, - я заплатила им десять штук, и мы расстались почти друзьями.

Ну, вот теперь моя очередь пришла выйти из себя.

- Мама, какого чёрта ты им платила? – зашипела я, словно разъярённая гюрза, - это они виноваты, и это они должны платить.

- Эвива, молчать, - рявкнула маман, - лучше разбирайся с милицией. И зачем ты дала им мой телефон?

- Э... – проблеяла я, но маменька тут же меня перебила:

- Впрочем, правильно сделала, что дала. Я же должна быть в курсе происходящего с тобой. И сегодня мы с тобой поедем на допрос.

- Может, я как-нибудь одна? – попыталась я было заикнуться.

- Да никогда, - возопила маман, - моя дочь, в милиции. Это кошмар. Что скажут обо мне мои подруги? Мало того, что ты невостребована как актриса, но ты ещё вляпалась в какую-то совершенно ужасающую историю с убийством.

Блин, она теперь с меня не слезет.

Что делать, придётся ехать с ней.

- И во сколько меня приглашали на допрос? – упавшим голосом спросила я.

- В два. Ты должна заехать за мной, заберём по дороге мою

машину из автосервиса, и прямиком в милицию.

- Ясно, - буркнула я, и отключилась.

- Ну, что, Манюня? – посмотрела я на кошку, - придётся ехать с

ней. Тебе вроде Марьяна Георгиевна не по вкусу? Мне тоже

трудно с ней общаться, но что поделаешь, она моя мать. А матерей не выбирают.

И я пошла собираться. Осень в этом году довольно тёплая, я

надела свой любимый, белый костюм, очень строгий, белые туфли на высоченных шпильках, уложила свои длинные волосы в изящную улитку, и последним штрихом были длинные серьги, единственный диссонанс в моём строгом одеянии. Эти золотые подвески потрясно смотрелись с моим обликом. Прихватив из шкафа кожаное, белое пальто, я щёлкнула брелоком зажигания, села за руль, и поехала к режиссёру. Переговоры были недолгими, договорившись обо всём, и подписав контракт, я поехала в посёлок к родителям.

Я не люблю бывать в родительском доме, он начинает меня душить.

Я провела там всё детство. И это детство было словно в тюрьме. Детские воспоминания самые... как бы это сказать, самые сильные, наверное. Я постоянно просиживала над книгами, не имела права выйти из дома, а за непослушание маман не давала мне конфет.

Только папа меня всегда жалел. Частенько, когда я уходила спать, оставшись без десерта, он тихонько прокрадывался в мою спальню с тарелкой моего любимого вишнёвого киселя в руках, и шоколадкой. Дожидался, пока я съем кисель, распаковывал шоколадку, забирал обёртку, и опустевшую тарелку, и уходил, целуя меня на ночь. Он единственный, кто понимал меня, и отца я люблю. Но он всегда был каблуком у матери, и всегда опасался, что мать узнает о том, что он втайне от неё кормит меня запрещенным шоколадом.

Один раз, правда, разразился скандал, когда мать заметила, что наволочки перемазаны шоколадом.

С тех пор отец приносил мне белый шоколад...

Я помотала головой, стряхивая с себя не нужные воспоминания. Кстати сказать, Аська до сих пор живёт с родителями.

Её почему-то маман никогда, и ни к чему не принуждала.

- Ну, наконец-то, - воскликнула маман, забираясь ко мне в

машину.

Меня затошнило от её духов. Она не знает меры в парфюме,

выливает на себя по полфлакона духов. На лице, как всегда, слой грима, чёрные волосы выбелены, пальцы унизаны кольцами, и одета, как всегда, в красное.