Поп заставил Наташу дважды отдрочить себя, и его экклезиастическая малофья пролилась на тело прекрасной полковничихи.

— Пусть введут молодоженов, — вскричал поп.

       Ввели странную пару: мальчика лет десяти — в костюме, зажавшего под мышкой шапокляк, — и очаровательную девочку, которой было от силы лет восемь; она была наряжена невестой — в белое атласное одеяние, все изукрашенное флердоранжем.

       Поп прочел над ними нужные формулы и сочетал браком, заставив обменяться кольцами. После чего их стали побуждать к случке. Мальчик вытащил схожую с мизинчиком писюльку, а новобрачная подобрала свои юбочки в оборках, обнажив миниатюрные беленькие бедрышки, под которыми разевала рот голенькая розовая щелочка, напоминающая разинутый клюв только что вылупившегося из яйца галчонка. На собравшихся спустилась благоговейная тишина. Мальчик попытался воткнуться в девочку, но у него ничего не получалось, и чтобы ему помочь, с него спустили штаны, и Моня принялся пошлепывать его по попке, а Наташа начала щекотать кончиком языка его крохотную залупочку и яички.

       Пальчик мальчика начал топорщиться, и он сумел наконец сломать девочке целку. После того как они поупражнялись минут десять, их разъединили и Рогонель, вцепившись в мальчугана, буквально вломился ему в попку своим мощным елдаком. Моня не мог сдержать желания оттрахать девочку, он усадил ее верхом себе на колени и погрузил в крохотное влагалище свой пышущий жизнью прут. Оба ребенка жутко кричали, а в пах Моне и Рогонелю стекала кровь.

       Потом девочку уложили сверху на Наташу, и поп, как раз закончивший обедню, задрав ей юбки, принялся вдругорядь шлепать ее белоснежный и соблазнительный задик. Поток Наташа встала и уселась верхом на расположившегося в кресле Андре Бара, воткнув в себя огромный штырь заговорщика. После чего они принялись яростно трахаться на манер Святого Георгия, как говорят англичане.

        Встав на колени перед Рогонелем, мальчик, обливаясь горючими слезами, отсасывал у того набухшее жало. Моня пердолил в крохотный задик отчаянно, как кролик, которому вот-вот перережут глотку, отбивающуюся девочку.

        Остальные заговорщики с перекошенными лицами содомизировали друг друга. Потом Наташа встала и, отвернувшись, выставила свой зад, чтобы все заговорщики могли к нему по очереди приложиться. В этот момент внутрь ввели кормилицу с лицом мадонны, огромные сиськи которой распирало изобильное молоко. Ее заставили встать на четвереньки, и поп принялся доить ее, как корову, в святые сосуды. Моня тем временем трахнул кормилицу в такой тугой, что казалось, он вот-вот лопнет, зад ослепительной белизны. Потом девочку заставили пописать в чаши, чтобы заполнить их доверху. После чего заговорщики сподобились причастия молоком и ссаками.

        Затем, похватав кости, они поклялись, что смерть настигнет Александра Обреновича и его жену, Драгу Машину.

        Вечеринка закончилась самым гнусным образом. Привели старух, младшей, из которой было семьдесят четыре года, и заговорщики перетрахали их всеми возможными способами. К трем часам утра полные отвращения Моня и Рогонель покинули сборище. Вернувшись домой, князь тут же скинул всю одежду и подставил свой прекрасный зад жестокому Рогонелю, который семь раз в него примерился, прежде чем в первый раз от него оторваться. Подобные ежедневные сеансы они называли проникновенными усладами.

         Какое-то время Моня продолжал вести в Бухаресте подобное размеренное существование. В Белграде убили короля Сербии и его жену. Их убийство вошло в историю и неоднократно обсуждалось на самые разные лады.   Потом разразилась война между Японией и

Россией.

         Однажды утром князь Моня Вибеску голышом, ничуть не уступая в таком виде Аполлону Бельведерскому, исполнял с Рогонелем 69. Оба жадно обсасывали друг у друга леденцы на палочке, взвешивая свои тяжеленные валики, ничуть не напоминающие валики фонографов. Они спустили одновременно, и у князя был полон рот малофьи, когда в комнату вошел предельно корректный английский камердинер, неся на золоченом серебряном подносе какое-то письмо.

          Письмо это оповещало князя Вибеску, что, как иностранец, он был зачислен в России лейтенантом в армию генерала Куропаткина.

          Князь и Рогонель выказали своей энтузиазм по этому поводу, взаимно пропедалировав друг друга. Потом они собрались и отправились в Санкт-Петербург, чтобы попасть в свою воинскую часть.

—   Война мне подходит, — провозгласил Рогонель. — Да и задницы у японцев должно быть, что надо...

— Ну, уж п.. .ды японок — те точно удовлетворят самый придирчивый вкус, — добавил князь, покручивая ус.

Глава V

—   Его Превосходительство генерал Кокодрев не может принять в данный момент. Он макает свою сосиску в яички всмятку.

—   Но,— отвечал   Моня привратнику, — я же его адъютант. До чего вы, петербуржцы, нелепы со своей всегдашней подозрительностью... Вы же видите мою форму! Если меня вызвали в Санкт-Петербург, то я, полагаю, не для того, чтобы получать у привратников от ворот поворот?

—   Вы не предъявите свои бумаги? — сказал цербер,   огромный татарин.

—   Вот! — сухо откликнулся князь, сунув под нос перепугавшемуся халдею свой револьвер, и тот с поклоном пропустил офицера внутрь.

       Моня быстро взбежал, позвякивая шпорами, на второй этаж дворца, принадлежавшего генералу князю Кокодреву, с которым ему предстояло отправиться на Дальний Восток. Нигде не было видно ни души, и Моня, впервые увидевший своего генерала лишь вчера на приеме у Государя, удивился такому приему. Генерал, тем не менее, назначил ему рандеву в точности на этот час.

         Распахнув дверь, Моня вошел в обширный сумрачный салон, в котором тоже не было ни души; он пересек его, бормоча себе под нос:

—   Ну что ж, тем хуже, вино налито, нужно его выпить. Продолжим наши изыскания.

        Он вошел в очередную дверь, которая сама за ним закрылась. Эта комната оказалась еще темнее предыдущей.

       Нежный женский голос произнес по-французски:

—   Это ты, Федор?

— Да, это я, любовь моя! — тихо, но решительно произнес Моня; сердце, казалось, вот-вот выскочит у него из груди.

       Он быстро направился в ту сторону, откуда доносился голос, и наткнулся на кровать. На кровати лежала одетая женщина. Она страстно обняла Моню и просунула ему в рот язык. Князь охотно отвечал на ее ласки. Он задрал на ней юбки; она раздвинула ляжки. У нее были голые ноги, и от ее бархатистой кожи исходил изысканный

запах вербены, смешиваясь с насыщенными odordifemina парами. Вульва, которую Моня тронул рукой, оказалась влажной. Она пробормотала:

—   Пое...мся... Я больше не могу - Злодей, уже неделя, как ты

не приходил.

       Но Моня вместо того, чтобы отвечать, извлек наружу свой грозный штык и во всеоружии взгромоздился на кровать, втыкая разбуженного парня прямо в волосатую щель незнакомки, каковая тут же начала подмахивать, приговаривая:

—   Глубже, глубже... Мне хорошо...

       Одновременно она схватилась рукой за корень чествовавшего ее удилища и принялась щупать два маленьких шарика, служащие довеском и называемые тестикулами — не от, как обычно полагают, латинского testis— свидетель, — поскольку они служат свидетелями расходованию любовной энергии, а, скорее, от французского tete, голова, поскольку они и есть крохотные головы, таящие в себе мозговое вещество, выделяющееся в процессе сношения, — точно так же, как в ходе общения проявляется и содержащийся в голове мозг.

        Рука незнакомки старательно прощупывала Монину мошонку. Вдруг раздался крик и, взбрыкнув задом, девушка сбросила с себя е...ря.

— Вы, сударь, обманули меня, — вскричала она, — у моего любовника их три.

      Она спрыгнула с кровати и включила свет.

      Меблирована комната оказалась весьма скромно: кровать, стулья, стол, туалетный столик, печка. На столе виднелось несколько фотографий, на одной из них был изображен свирепого вида офицер в форме Преображенского полка.