Улыбнувшись, Кузьма закончил рассказ шуткой:

– Так что купальный сезон в Берлине открыт, Алексей Прокофьевич. Ледяная апрельская водичка, а терпима…

Щербина принес обмундирование и фляжку с водкой. Решительно отстранив фляжку, Гусев поспешно переоделся.

– Это же для пользы, чтобы не заболеть, товарищ старший лейтенант, – упрашивал ординарец.

– Сделай исключение, Кузьма Владимирович, – поддержал и Берест. – Предоставь нам с Петром возможность вину загладить. Ведь заживо тебя похоронили. – Глядя, как Гусев, морщась, выпил, добавил: – А я, Кузьма Владимирович, тоже чуть на тот свет не отправился. На вокзале, перед штурмом Шпрее, стену снаряд обрушил. Человек десять нас завалило. Сами бы не выбрались. Спасибо, бойцы вовремя увидели и откопали.

В городе бои велись в самом близком соприкосновении с противником. То и дело вспыхивали рукопашные схватки, и теперь, как никогда, возросла роль мелких подразделений – отделений, расчетов, взводов, групп. Именно они приносили успех батальонам, полкам и даже дивизиям.

Управление подразделениями усложнилось. Степан Неустроев часто со своим КП перемещался из одного подвала в другой, и нигде не было нужного обзора. Выводили из равновесия и перебои связи. «Сидишь, будто в клетке, от всего отрезанный», – ворчал он по поводу неудачного, как ему казалось, выбора очередного КП. Капитан Ярунов, в обязанности которого входил выбор командных пунктов, и начальник отделения телефонной связи сержант Ермаков отмалчивались, знали: комбат ворчит, чтобы разрядиться. Ведь ему самому хорошо известно, как опасно устраивать КП на верхних этажах и какой ненадежный помощник телефон в уличных боях.

А тут еще сообщили, что тяжело ранен капитан Гусельников. Умелый командир, добрый товарищ. А как песни, бывало, пел!.. Обидно, даже не представилось возможности проститься – эвакуировали прямо с поля боя.

Когда штурмующие роты перешли Шпрее, Неустроев собрался на тот берег, но Ярунов, вернувшийся с моста, отговорил:

– Адский огонь… не проскочишь… Надо обождать. Наша артиллерия вступила в единоборство. Подавит, тогда пойдем.

Но когда с того берега донесся по телефону голос Береста, Неустроев не выдержал… Словно ножом резануло его известие: погиб Гусев. На глаза навернулись слезы.

– Идем, Василий Иванович, – жестко сказал он, схватив автомат, – идем сейчас же!

Ярунов не стал возражать, зная, что теперь комбата не остановить.

Выбрав момент, когда обстрел моста несколько поутих, Неустроев побежал первым. Сзади, не спуская с него глаз, бежал Пятницкий. На середине моста капитан на мгновение остановился. Уж не ранен ли? Только что впереди разорвался снаряд. Петр ускорил бег, Неустроев тоже. Ух, отлегло! Значит, все благополучно. Подбежав к тому месту, где только что остановился капитан, Петр увидел убитого командира батальонного медсанвзвода Бойко. Понял: комбат прощался с товарищем.

Не сразу удалось найти своих. Переходя из подвала в подвал швейцарского посольства, Неустроев неожиданно для себя встретил Гусева! Долго тряс его за плечи, не веря себе. Радовался, что жив этот бесконечно дорогой для него человек.

При переходе на новый КП майор Твердохлеб был остановлен стрельбой. «Откуда бьют?» Спрятавшись за железным столбом, начал приглядываться. В соседнем подъезде какой-то боец надел каску на автомат и выставил ее наружу. Тут же последовала очередь. Стреляли с уцелевшего балкона второго этажа. Солдат пустил туда очередь из автомата. Не помогло. Видно, фашист бронированным щитком прикрылся. Чем же его взять? Вдруг боец выскочил из подъезда, бросил на балкон гранату и скрылся. Гулко прозвучал вверху взрыв, подняв облачко серой пыли. Когда пыль улеглась, солдат вновь выставил каску. Все спокойно.

– Миша, выходи! – крикнул он. – Капут.

Из подъезда показался еще один солдат. Твердохлеб узнал полковых разведчиков Степана Орешко и Михаила Пачковского.

– За «кукушками» охотимся, товарищ майор, – сказал Орешко. – Я их повадки еще по финской знаю. Шюцкоровцы там на деревья с автоматами залезали, а здесь – на балконы и на этажи. Небось одни и те же инструктора их учили.

Твердохлеб поблагодарил солдат.

– Можете занимать дом, то бишь эту развалину, под штаб. Она обезврежена, – заверил Орешко. – А мы тронем дальше.

Как только связисты установили полевой телефон, майор Твердохлеб позвонил командиру полка. Оказывается, того вызвал комдив. Начальник штаба полка Жаворонков предложил ждать возвращения подполковника и пока не переходить через Шпрее. «Наверно, войдем в первый эшелон, – подумал Твердохлеб. – Пора. Уже пять дней во втором. А может, что-нибудь другое? Вдруг свежую дивизию введут вместо нас? У людей такой порыв…»

Комбат по себе судит. Тянет в первый эшелон, тянет, несмотря на то что в уличных боях «второй эшелон» – понятие условное. Если в поле второй эшелон встречается лишь с недобитыми остатками противника, да и то не всегда, в городе зачастую приходится снова отвоевывать чуть ли не каждый дом, уже взятый до этого. Дело в том, что наступление ведется, как правило, вдоль улицы, захватываются лишь прилегающие к ней дома, но, как только первый эшелон проходит вперед, эти дома снова занимают гитлеровцы, выбирающиеся из глубины дворов. Они устраиваются на чердаках, в подвалах, среди развалин и бьют уже по второму эшелону.

Из роты Греченкова вернулся адъютант старший Чепелев.

– Наших девушек из концлагеря рота освободила! – взволнованно доложил он. – Больно было смотреть на пленниц: полураздетые, изможденные, грязные. Рабов в древности и то содержали лучше!

Девушек сразу же отправили в ближайший магазин. «Приведите себя в порядок, оденьтесь…» Выйдя из магазина, они благодарили бойцов за освобождение, рассказывали о своей тяжкой жизни в неволе. Из ближайшего продмага доставили хлеб, печенье, конфеты. Но девушки, забыв про голод, продолжали свои страшные рассказы.

– Да ешьте вы, девчата. Иначе и слушать не будем, – уговаривали бойцы.

Но девушки не могли успокоиться.

– Проклятые фашисты! Весь магазин перерыли, а красного материала нигде не нашли! – воскликнула вышедшая из магазина последней высокая миловидная девушка.

– Зачем он тебе?

– Флаг бы сделали. И с ним бы по улицам пошли. Вместе с вами.

– Куда уж вам! В госпиталь на койки, а не в бой.

– Глядя на радующихся девушек, я как-то по-новому, глубоко и остро, вдруг понял, что наши лишения и жертвы, пролитая нами кровь были не напрасны, – серьезно закончил Чепелев.

– Освобождать людей из неволи – что может быть выше и священнее этого подвига, Коля? – задумчиво проговорил комбат.

Зазуммерил телефон.

«Ага, комполка», – обрадовался Твердохлеб. Но нет. В трубку кричал Греченков: рота выходит к Шпрее, уже виден мост, можно ли перебираться на ту сторону? Комбат не разрешил и услышал недовольное покряхтывание в трубке. Понятно. Тоже кипит парень, не терпится. Но что поделаешь? Начальству видней.

Положив трубку, майор закурил, прошелся из угла в угол; под ногами хрустел битый кирпич. Где-то недалеко слышался треск автоматов, заглушаемый доносившимся со всех сторон гулом боя. Вновь зазвонил телефон. На этот раз – подполковник. Вызывал к себе. Твердохлеб отдал указания капитану Чепелеву и поспешил к Плеходанову. Он был уверен, что командир полка получил приказ о переходе в первый эшелон – голос у него был веселый, молодой. За войну Твердохлеб хорошо изучил своего командира, по голосу безошибочно определял его настроение.

– Значит, будем брать рейхстаг!

Ординарец Иванов следовал за комбатом. Дворами прошли уже квартала полтора, скоро должен быть КП полка. Майор свернул вправо, чтобы выйти на улицу Моабит, сориентироваться. Немного задержался на углу. Хоть здесь уже основательно поработали батальоны, осторожность не мешает. Вроде тихо. Прижимаясь к домам, пошел по улице. Миновали один дом, второй, подошли к третьему. Вон в том, сером, с сохранившимся шпилем – КП полка.