Сорока пяти лет.

Сорока пяти лет.

Через несколько месяцев развращающей скуки в моей голове созрела смутная идея увидеть этого мужчину. Я, словно играясь, повторяла его имя, с удивлением находя в нем новое, крайне скандальное звучание.

Рискнув обратиться к Facebook, я смотрела на единственный результат, который мне выдали по запросу этого элегантного имени, и понимала: мне необходимо найти какой-то повод, чтобы добавить его в друзья. Я собиралась незаметно проникнуть в его мир, вооружившись беспроигрышным предлогом — литературой, подобно очаровательному троянскому коню, скрывающему в своих предательских недрах мою версию Лолиты, возможно, уже перезрелой, но в полной боевой готовности.

Потребность все узнать о нем зудела в моем мозгу как укус комара; пара-тройка наводящих вопросов Филиппу позволили понять: еще в детстве я встречала его в коридорах клиники, когда он обходил своих больных. Мучительно пытаясь вытащить из себя хоть какое-нибудь воспоминание, я внезапно увидела день рождения моего дяди двухлетней давности: целый вечер я слонялась среди стариков, даже не замечая мужчину, которого мне описали как сексуально озабоченного, увлеченного теми же книгами, что и я, только опередившего меня во всем на двадцать пять лет. Двадцать пять лет — это много. Он уже вовсю ласкал женщин, когда я, еще невинное дитя, ручонками цеплялась за грудь своей матери.

Должна ли я говорить о той связи, что соединяла Месье с моей семьей, тонкой, но крепкой, как нейлоновая нить, и такой же острой? Девичьи головы в двадцать лет забиты нереальными штампами, романтикой и неслыханным сумасбродством: жили-были студентка и хирург, она ничего не знала о жизни, он знал все, и между ними стоял дядя, даже не подозревавший о надвигающейся драме (нет сомнений — узнай он об этом, эротический рассказ неизбежно превратился бы в трагедию Расина!).

Итак, сама не понимаю как, я причалила к этому берегу в марте сего года. Я даже не пыталась представить себе лицо Месье по одной простой причине: с некоторых пор он стал одним из персонажей моих эротических фантазий. Тот факт, что он был хирургом, отличался теми же наклонностями, что и я, а также имел жену и пятерых детей, выделял его из общей массы, поскольку все эти атрибуты ставили его почти в параллельный мир, называемый Миром Взрослых (настоящих — данный статус неприменим к моим сверстникам). «Один из персонажей» — не совсем верное выражение, скажем, одно только общее представление о Месье уже превзошло все мои ожидания, и мне не нужны были для того никакие физические параметры. Сейчас, когда я это пишу, я так и слышу, как он возмущается в своей театральной манере: «Получается, ты могла бы выбрать любого другого влиятельного любовника!» На что я бы ответила: вполне возможно. Но пусть Месье успокоится: продолжение истории ясно демонстрирует, что его ловушка была расставлена с высочайшим профессионализмом.

Однажды мне надоело кружить вокруг него, тогда как он о том даже не догадывался, — это было в апреле. Волнующем месяце апреле. Цвели каштаны, а я вся извелась от скуки. Забастовка продолжалась, я ни с кем не виделась — с приходом весны все мои друзья разъехались кто куда. А я целыми днями сидела на террасе, греясь на солнышке и умирая от желания видеть людей, встречаться с мужчинами, испытать — я не знаю — возбуждение, экстаз, страсть, все равно что, лишь бы вырваться из этого убийственного оцепенения. Я столько раз обдумывала ситуацию со всех сторон, что постепенно забыла о страхе: теперь я лишь поджидала благоприятного момента, когда смогу выйти из тени и показаться Месье.

Помню, как, отправив это послание, я испытала эгоистичный страх, порожденный моральными устоями, которым — как я поняла позже — Месье следовать не собирался: я представляла, как Филипп узнаёт от своего бывшего коллеги о моих коварных происках и возмущенно звонит мне по телефону: «Как тебе могло прийти в голову клеить мужика такого возраста? Погоди, вот расскажу все твоей матери, посмотрим, что она скажет!». А я, бледнея и краснея, словно грязная распутница, чувствующая, как на ее шее затягивается петля, бормочу: «При чем здесь „клеить“? Я просто хотела обсудить с ним эротическую литературу!».

Давай, оправдывайся, Элли! Попробуй объяснить своему дяде, менявшему твои пеленки и бросавшему неприязненные взгляды на твоих первых ухажеров, в чем состоит тонкая грань между обсуждением «Истории О»[6] и бесстыдным флиртом с мужчиной. Филипп даже не станет слушать твои жалкие объяснения. Он ответит сухим тоном, которого ты всегда боялась: «Ты что, за дурака меня держишь? Думаешь, хоть один мужик увидит разницу между обсуждением эротической литературы и возможностью заняться сексом?».

Ибо, действительно, грань между ними настолько тонка, что, возможно, и вовсе отсутствует: я никогда не была столь глупа, чтобы поверить: Месье ответит мне лишь из любви к литературе. Но мне хотелось в этом убедиться. Сравнить мои угрызения совести с его собственными. Оценить могущество моих двадцати лет, узнать, имеют ли они хоть какой-то вес против брака и детей. И чтобы избавиться от последних опасений, я пожелала поставить обольстительный постскриптум, заверив его в полнейшей конфиденциальности, лишь бы он согласился показать мне, что такое настоящий мужчина, тот, который заполняет собой и тело и душу.

Вначале я никому ничего не сказала. Хранить этот секрет было все равно что держать в кармане подарок и сдерживать себя изо всех сил. А потом, в тот вечер, когда Месье мне ответил, Бабетта пришла ко мне в гости с ночевкой. Никогда не забуду, как внимательно она читала первые два сообщения, взвешивая каждое слово, а я из-за ее плеча давала свои комментарии, высказывала опасения.

— Нет, серьезно, Бабетта. Серьезно. Полагаешь, он об этом думает?

— Полагаю, да.

Больше утвердившись в своих опасениях, чем успокоившись, я предоставила ей другие аргументы:

— Заметь, я просто предложила ему пообщаться по мейлу. Он первый заговорил о встрече.

— И он «испытал потрясение», — добавила Бабетта тоном детектива.

— «Испытал потрясение» — это не так уж безобидно. Если бы он хотел просто поговорить о литературе, то написал бы «меня это удивило» или «надо же, нечасто встретишь людей, читающих Мандьярга».