— Пирожки! Горячие пирожки! — резанул сзади высокий женский голос. — Покупайте пирожки! Вкусные, горячие!

Виктор обернулся. Она стояла у деревянного лотка, в белом переднике и белых нарукавниках, с большой двурогой вилкой. Ей было лет за сорок по виду, хотя капитан знал, что сейчас Таськины годы перевалили за пятьдесят.

Подрумяненные щеки, будто глазированный пряник, мелкая сеточка морщин под глазами, которая многих женщин заставляет с ужасом думать о приближении старости, прямой, словно рисованный нос, в меру припухлые, но не в меру накрашенные помадой губы, зубам могла бы позавидовать любая кинозвезда — ровным и ослепительно белым.

Она стрельнула в Петренко оценивающим взглядом карих глаз и, усмехнувшись, выкрикнула:

— Пирожки! Горячие пирожки!

Капитан не сомневался — это была она, Таська Гольцева. Он подошел к ней сбоку и, остановившись, стал наблюдать, как она быстро и споро раскидывала свой незатейливый ходовой товар. Таська видела капитана, стоящего рядом с ее лотком, и несколько раз с обворожительной улыбкой косилась в его сторону. Она была уверена, что сейчас он с ней заговорит, потом, немного лавируя и заплетаясь в словесной сети, будет спрашивать ее адрес, узнавать, замужем ли она, с кем живет. И, только получив удовлетворительные ответы на все свои вопросы, а неудовлетворительных ответов на эти вопросы у Таськи не было, потому что она была не замужем и жила одна, без лишних глаз, он попросит разрешения зайти к ней сегодня вечером. Конечно, он спросит ее, что она пьет, в надежде, что она назовет водку. Да, она скажет, что пьет водку, хотя ее мучает и гастрит и катар, и от изжоги она избавляется лишь доброй порцией соды. Ну и что? Парень он ничего, интересный, статный, волевое строгое лицо, высок ростом и глаза, в голубизне которых можно утонуть, как в безбрежном море. Да, конечно, пусть будет водка. Парень заговорил:

— Анастасия Гольцева?

Она вздрогнула: этим именем ее не называли уже добрых двадцать лет. Для всех Гольцева умерла, исчезнув с глаз из города Е. Она вышла замуж за хромого банщика Назарова, осчастливив его своим красивым лицом, карими лучистыми глазами и горячим нежным телом. Банщик через год умер невесть от чего, оставив жене небольшой домишко на окраине города, к великому удивлению Таськи, более тридцати тысяч рублей и фамилию честного советского человека.

— Анастасия, да не Гольцева! — бледнея и пытаясь скрыть охватившую ее растерянность, ответила женщина. — Моя фамилия Назарова.

— Мне это известно. Но до Назаровой вы были Гольцевой.

Петренко говорил спокойно, твердо, и по меняющемуся цвету ее лица видел, что ей вдруг стало страшно. В глазах погас задорный, соблазняющий блеск, потухли искры, и голос стал обыкновенным, глухим и тусклым, голосом стареющей женщины. Теперь ей можно было дать столько лет, сколько было на самом деле.

— Что вам от меня надо? И кто вы такой? — все что она могла выдавить из себя.

— Сотрудник Комитета государственной безопасности.

— Вы дадите мне, наконец, пирожок! — не выдержал какой-то нетерпеливый голодный покупатель, суя ей в руку мелочь.

— Не умрешь! — повернулась к нему злым лицом Таська. — Нету пирожков!

— Как нету! А это что? Есть пирожки!

— Есть, да не про вашу честь! Убирайся отсюда! — Таська ругнулась и с силой захлопнула крышку. Это было все, что она еще могла сделать. Гольцева-Назарова обессиленно села на бокс с пирожками и закрыла лицо руками, не выпуская двурогой вилки.

Так продолжалось несколько секунд. Потом она встала.

— Куда мне идти? — Голос ее уже окреп.

— К машине, она стоит у входа на базар.

Они пошли рядом, обходя встречных людей. Таська спешила, ей хотелось поскорей выйти из этой толчеи и скрыться за дверцей машины. На ходу она сдернула нарукавники, развязала передник и перестала выделяться среди публики.

— Куда ехать? — спросил шофер, когда за Таськой закрылась дверца.

Петренко назвал адрес Гольцевой-Назаровой, что очень удивило Таську, но она промолчала. Мало ли что придумает КГБ, у него свои фокусы, и никогда не знаешь, что из этого получится.

Петренко пропустил ее вперед и, вытерев туфли о коврик у порога, вошел в комнату.

Таська усмехнулась. Она немного успокоилась и обрела опять свою нахальную уверенность. «Что же ты не радуешься? Ты как раз перед тем, как он назвал тебя Гольцевой, думала, чтобы этот парень пришел в твой дом. Да, придет с поллитровкой водки!» Ей это показалось таким забавным и смешным, что она рассмеялась. «А чем черт не шутит, когда бог спит, он ведь тоже человек». Она как бы мельком небрежно крутнулась перед зеркалом, показывая свою хорошо сохранившуюся фигуру, обтянутую простеньким платьем.

И все-таки в душе у нее поселился страх. Двадцать лет прошло, а память не забыла всего, что было тогда. Страх, который гнал всех полицаев, захлестнул и ее. Запуганная Таська собрала свое барахлишко, кое-какие золотые вещички, не увезенные Мишкой, и на попутной немецкой машине устремилась в льющийся на запад поток зеленых шинелей, повозок, автомашин. Устраивалась она легко благодаря своей заметной внешности и чересчур общительному характеру. Она без забот находила себе и пищу и жилье, держась поближе к немецким солдатам. Они везли ее на грузовиках до тех пор, пока ей не надоедали вся эта езда и ненасытные ухаживания солдат рейха. Тогда она делала остановку в каком-нибудь населенном пункте, набитом войсками, и располагалась на несколько дней. Так, на перекладных и на чужих коленях, она докочевала до какого-то городка. Теперь ей казалось, что она забралась довольно далеко, куда свои не дойдут, а если они и дойдут — никто ее здесь не знает. Чего она, собственно, боялась? Работы в немецкой комендатуре? Связи с немцами? Сарру и ее детишек? Нет, с таким грузом лучше не показываться никому на глаза. Первое время ей было страшно, она все боялась встретить кого-нибудь из знакомых, которые знали всю ее подноготную. После замужества она успокоилась, с годами возвратилась к ней и былая уверенность. Амнистия, объявленная тем, кто служил у немцев, совсем обелила ее в собственных глазах. В прошлом году ей встретился Катрюхов. Двенадцать лет в ссылке! Где-то на краю света живет. Таська не боялась, что встретилась с ним. Все позади, все забыто. Так нет, что-то, видимо, не забыто, кому-то потребовалась Таська Гольцева. Не в гости же пришел этот парень. А жаль!

— Садитесь, Гольцева! Мне нужно с вами поговорить, и я не хотел этого делать в официальной обстановке. Поэтому прошу извинить, что привез вас в ваш же дом. Так для вас спокойнее.

Начало Таське понравилось, на душе у нее отлегло, и мысль завладеть этим парнем еще сильнее закружила ей голову.

— Был у вас во время войны один знакомый, звали его Мишка… — начал медленно Петренко.

Словно током хлестануло по Таськиным нервам. Она ненавидела этого человека, как может ненавидеть обманутая женщина.

— Забыл уже, как его фамилия, — как бы между прочим, произнес капитан последние слова и сделал паузу, пытаясь вспомнить.

Таська решила помочь, она лучше его знала Мишкину фамилию. Чего заставлять человека думать?

— У него было две фамилии: все его знали как Лапина, а настоящая его фамилия была… Как же это? — Таська запнулась.

А Петренко, сдерживая волнение, затаил дыхание и с безразличным видом провел ладонью по скатерти.

— Вот которые дают кровь. Он еще мне всегда говорил: «У меня фамилия, будто я даю кровь, а я ее у других беру».

— Конечно, Доноров, — безразличным голосом подсказал Петренко.

— Во, во. Доноров! — обрадовалась Таська.

— Но я не об этом вас хотел спросить. Не помните, не говорил он, где у него остался отец?

— Там, на родине, и остался, где Мишка жил, в Псковской области, не то деревня Жердовка, не то Жадовка, а может, еще как. Все-таки два десятка лет прошло, выскочило из головы. Но что первая буква «Ж», так я запомнила. Там и отец и два брата у него были.

— Встретили бы Мишку, узнали бы?

— Узнала бы? Да я бы его и слепой узнала! — со злостью, непонятной для капитана, выпалила женщина.