— Значит, не существует в деревне рода Доноровых? — спросил Агатов.

— Перевелся. Да и род, я вам говорю, поганый был. Кулачье, мельницу имели, раскулачили их, выслали, потом они вернулись. Дом им возвратили. Только злобу они затаили на Советскую власть.

— А как он. Мишка-то, был сам в деревне? Что делал?

— Председатель колхоза рассказывал, что работник он был нужный в артели. Кузнец. На все руки мастер. Любую кузнечную работу выполнял. Весь инвентарь перечинил. Особенно сразу после войны, мужиков еще было мало, а тут кузнец. Грамотами его награждали, денежными премиями, на Доске почета фотография его висела — вот он какой был, Михаил Доноров, — с сожалением закончил участковый. — Выходит, маскировался?

— Нет, думаю, просто жил обыкновенной, спокойной жизнью. Уверен был, что все позади. А раз нервы сдали, вот и стреканул от милиционера, — употребил слово «стреканул» и майор Агатов.

— Ушел от наказания, поганец! — заключил участковый.

— Выходит, ушел, — согласился майор. — Справедливость восторжествовала, как говорится в таких случаях.

— А как же анонимка? — не удержался Петренко.

— По анонимке выходит, что он жив, — согласился с ним Агатов, занятый своими мыслями.

— Тогда кто же погиб под Калининградом?

Глаза участкового округлились, он с удивлением поглядывал то на Петренко, то на майора. Загадку они ему загадали, нечего сказать.

В райотделе им пришлось довольно долго ждать, пока был пересмотрен весь архив того года. Наконец, на стол перед Агатовым лег лист бумаги с расползающимся фиолетовым текстом, отпечатанным на машинке.

Майор сидел несколько минут, снова и снова вчитываясь в содержание документа. Петренко сгорал от любопытства, но ждал, что скажет Агатов. А как ему хотелось заглянуть через стол в эту злополучную бумажку, которая спутала все дело, практически отбросила назад все следствие! Придется им, видимо, начинать все сначала…

— Фатальный случай, — произнес Агатов, оторвавшись от бумаги. — Посмотрите — и прошу ваши соображения. — Он протянул документ капитану и вышел из комнаты. Отсутствовал он недолго и так же стремительно, как вышел, вернулся к столу.

— Товарищ майор, надо ехать в Калининград, — предложил Петренко.

— Полковник одобрил ваше предложение, — согласился Агатов.

— Да, но… — опешил капитан, совсем не ожидая такого поворота дела.

— Я знал, что вы предложите, и пока вы обдумывали ваше предложение, посоветовался с начальником управления по телефону, — он взглянул на обиженное лицо Петренко и, вдруг смягчившись, добавил: — Не сердитесь, товарищ капитан. Вам предстоит трудная работа, не тратьте впустую энергию. Что вы намерены делать в Калининграде?

— Познакомиться с уголовным делом. Боюсь, что не исключена эксгумация.

— Вот и хорошо. Остальное увидите на месте. У вас три часа до поезда. На машине успеете доехать до станции. Вы поедете один в Калининград и все проверите самым тщательным образом. Изучите дело, особенно обратите внимание на то, как обосновано постановление о прекращении дела. Не упускайте ни одной мелочи. Там должна быть какая-то зацепка. Не мог же человек сгинуть, не оставив хоть маленького следа? Внимательно разберитесь в обстоятельствах гибели Донорова. Может быть, там и получим ответы на многие вопросы.

По интонации и серьезности, с которой Агатов наставлял Петренко, капитан почувствовал, в какую сложную стадию зашел розыск. Но почему он посылает его одного в Калининград? И майор тут же ответил на молчаливый вопрос Петренко.

— Мне нужно поехать на Кубань. Там его бывшая жена и сын. Придется тоже поискать, фамилию-то, наверное, сменила, как замуж вышла. А она нам очень нужна. Знает его по довоенной жизни, да и после войны какой-то период времени он жил дома. Короче, эта женщина может принести нам пользу. Как ее имя, вы там в документе видели?

— Екатерина Николаевна! А сына звать Владимир, и выходит — он Михайлович. Родился в тысяча девятьсот сорок шестом году. Эти сведения мне дал участковый. Больше он ничего о них не знал.

Районный центр находился довольно далеко от Озерска. Дорога шла лесом и делала такие замысловатые виражи, что Перминов при всем желании не смог бы определить направления, в котором ехал. Вдобавок ко всему она была покрыта неимоверными ухабами, выбитыми лесовозами; «газик» подпрыгивал и шарахался из стороны в сторону весь трехчасовой путь. Усталый и издерганный, капитан вылез из машины на площади, если так можно было назвать относительно широкий участок улицы, где находились административные здания. Где-то здесь, в переулке Роскошном, живет последний из бывших полицаев, с которым предстояло встретиться капитану Перминову, а именно — Иван Сидоркин. Только встреча с Катрюховым дала ощутимый результат. Из разговоров с другими полицаями он не почувствовал, чтобы кто-либо из них пытался скрыть, что видел Мишку-палача. Обозленные долгим тюремным заключением, страхом за свою дальнейшую судьбу, одни встречали и провожали Перминова, униженно заглядывая ему в лицо, другие прятали в глазах волчий блеск, невытравленный суровым тюремным режимом. Но перминовская интуиция подсказывала, что не видели они своего дружка со времен войны…

Возле дома, под красной черепичной крышей, на манер молдавских хат, на лавочке сидела средних лет женщина, кутаясь в серый пуховый платок. Морщинистые, натруженные руки лежали на коленях. Она взглянула на приближавшегося к ней Перминова, и он увидел в ее глазах тоску и боль.

— Мне бы повидать Сидоркина, — избегая называть его товарищем и не желая говорить официальное «гражданин», спросил капитан.

Женщина помолчала немного, собираясь с духом, и тихо ответила:

— Ваня лежит в больнице. А вы кто будете?

— Мне хотелось бы с ним поговорить по одному делу, — уходя от ответа, начал Перминов. — Что с ним случилось?

— Хулиган напал ночью, когда он с электростанции шел. Весь живот изрезал.

Перминов насторожился. Не знал он, почему сообщение женщины встревожило его.

— Вы жена Ивана Романовича? — спросил он.

— Да. А вы, наверное, из милиции? — допытывалась женщина.

— Конечно, я из милиции, — согласился Перминов. — Хотел кое о чем поговорить с вашим мужем.

— Я рассказывала одному из ваших, как дело было, — занятая своими мыслями, сказала она. — Ушел это Ваня в пять вечера. Было это десять дён назад. Я жду-пожду, три раза чайник подогревать ставила, а его все нету. Думаю, выгляну за вороты. Только открыла калитку, а он, сердешный, у двери лежит без движения. Видать, полз по земле домой, да духу не хватило, потерял сознание. Утром целая дорога его кровинушкой полита оказалась…

— А сейчас как он?

— Лучше ему, да доктор не пускает. Носила ему початков, любит их очень. Назад все вернули, говорят, нельзя ему. Я и пол-литру носила, думала, выпьет — полегчает, — вздохнула женщина.

— И кто же его так? — поинтересовался. Перминов. — Может, поссорился с кем? Враги у него были.

— Да что вы, господь с вами! Ваня мухи не обидит, такой уж он добрый человек.

«Заблуждаешься, дорогая, — мысленно возразил ей капитан. — Видела бы ты его двадцать лет назад». Но вместо этого он сочувственно закивал головой.

— А кто приезжал к вам недавно? — рискнул задать вопрос Перминов.

— Был тут один, — задумчиво произнесла она слова, которые мигом всколыхнули воображение капитана. Чувствуя, что интуиция не подвела его, он попытался еще продвинуться в своих расспросах.

— Приятель Ивана Романовича? — как бы между прочим, почти безразлично спросил Перминов, хотя волнение, охватившее его, рвалось наружу.

— Вот и не пойму, кто он ему был. Встретились вроде как друзья, а разошлись молча, затаившись. И не поймешь, то ли навсегда, то ли ждать нехорошего. Вообще я поняла, — женщина понизила голос почти до шепота, — он из тех, что с Ваней у немцев на службе был. Вошел в комнату, зыркает блеклыми глазами, будто спрашивает, а нет ли у вас кого за печкой. Не люблю таких настороженных: в дом к людям пришел, веди себя по-людски, нечего озираться.