– У вас большая семья? – с некоторой опаской спросил Престо.

– Я и племянница, – ответил хозяин. – Вот эту комнату я могу предложить вам.

Окна и дверь выходили в цветник, на холме росли сосны. Престо понравилась комната, и договор был заключен, чемоданы внесены, шофер отпущен.

– Как только Эллен вернется, она приведет в порядок вашу комнату. А пока идемте в кухню, я приготовлю чай. Наверно, с дороги пить хочется?

– Вы очень любезны, мистер…

– Простите, я еще не назвал своего имени. Джон Барри.

За чаем Барри рассказывал Престо, сколько в парке буйволов, оленей, серн, медведей, какие живут птицы. Со многими обитателями парка Барри жил в дружбе – некоторые медведи брали даже хлеб из его рук. Потом он начал рассказывать о деревьях, о необычайных растениях и не только Йеллоустонского парка. Кое-что из его рассказов было уже известно Престо по справочникам и путеводителям: о гигантском росте и толщине секвой, о том, как на одном срезе с пня секвойи стояло пианино, сидело четверо музыкантов и еще оставалось место для шестнадцати пар танцующих, как на другом срезе был поставлен домик, вмещавший типографию, где печатались «Известия дерева-гиганта». Как для Парижской выставки в 1900 году американцы изготовили из секвойи «величайшую в мире доску», и эта доска так и осталась в Америке: ни один пароход не брался перевезти ее в Европу целиком.

Подобные истории рассказывались всеми гидами падким на «колоссальные масштабы» американским туристам. Но ведь Барри был простым сторожем, и его знания, его правильная литературная речь удивляли Престо.

– Вы знаете историю названия секвойи? – спросил, улыбаясь, Барри. – Среди индейских вождей был один, которого звали Секвойя. Вы ошибаетесь, если думаете о нем, что это был дикарь, потрясающий томагавком, охотник за скальпами. Он был очень культурный человек, изобретатель индейской письменности. В его честь индейцы и назвали дерево секвойей. Американские секвойи были открыты учеными менее ста лет назад и названы «калифорнийскими соснами», или «мамонтовыми деревьями». Мамонтовыми, может быть, потому, что голые сухие суки старых секвой напоминают бивни мамонта. Первый изучивший секвойю ботаник-англичанин захотел увековечить имя английского героя, полководца Веллингтона и в честь его назвал дерево «Веллингтониа гигантеа». Но американцы обиделись, запротестовали: их американское дерево назвать именем англичанина, да еще генерала! И американские ботаники назвали дерево по имени своего национального героя, Вашингтона: «Вашингтониа гигантеа». Однако позднее выяснилось, что и то и другое название неправильно, так как новое дерево представляло собою новый вид, но не новый род. Поэтому вполне заслуженное название «гигантеа» могло быть оставлено, родовое название должно быть иное, какое имело уже ранее известное дерево того же рода – «Секвойа семпервиренс» – секвойя вечноживущая. Так вождь индейцев победил национальных героев Англии и Америки. Эту историю гиды не очень охотно рассказывают туристам – американцам и англичанам, чтобы не оскорбить их национальное самолюбие.

– Мистер Барри! – не выдержал Престо. – Вы так много знаете. Почему же вы служите сторожем, а не заняли место по крайней мере гида?

– Именно потому, что много знаю, – с печальной улыбкой ответил Барри. – Да сторожем и спокойнее. Надо быть благодарным судьбе и за это.

– Но ведь вы человек образованный! – горячился Престо.

– Это я перед вами, пришлым человеком, так разболтался. – И, помолчав, Барри спросил: – Вы не из Гарднеровского газетного треста?

– Нет, нет! Можете быть со мною совершенно откровенны! – поспешил успокоить Престо.

– Да, я имею высшее образование, – сказал Барри. – Биолог. Был учителем, но изгнан за вольнодумство…

Престо вспомнил портреты Дарвина и Геккеля и догадался, в чем заключалось вольнодумство умного, высокообразованного учителя.

Еще одна область жизни, которая не допускалась в киностудию Питча! Сценаристы если и слыхали о таких жизненных драмах и конфликтах, то не интересовались ими хотя бы потому, что хозяева кинопредприятий боялись подобных тем как огня.

«А между тем чем не сюжет? Взять хотя бы „обезьяний процесс“!» – подумал Престо.

– Администрация парка даже не подозревает, что я имею диплом Гарвард-колледжа, – продолжал Барри.

– Гарвард-колледж! Знаю. Как же. Старейший университет в Штатах, – сказал Престо. – Но вам, я думаю, нелегко живется и вы не один?

– Что же делать? Эллен – сирота. Дочь моей покойной сестры. В городах ей работы не найти. Пробовала, но безуспешно. Она ведет у меня домашнее хозяйство. Если случается, на стороне работает. Ей обещают место судомойки в отеле. Она у меня молодец! – сказал он с любовью и, посмотрев на стенные часы, добавил уже с некоторым беспокойством: – Что-то она запоздала, уже совсем стемнело.

В этот самый момент за окном послышались веселый собачий лай и детский, как показалось Престо, голосок:

– Тише, Пип! Сумасшедший!

– Вот и они! – радостно воскликнул Барри.

Через минуту в широко открытую дверь вбежала собака, запряженная в маленькую колясочку, и остановилась против хозяина, весело лая и помахивая хвостом. Вслед за собакой вошла молодая девушка. Ее каштановые, коротко остриженные волосы придавали ей мальчишеский вид. Привычным глазом артиста Престо окинул ее фигуру. Средний рост, безукоризненное сложение, крепкое, подвижное тело. На девушке была простая белая блузка с низким вырезом ворота и короткими рукавами, клетчатая короткая юбка. Голые загорелые ноги, обутые в сандалии. Почти бронзовый загар кожи южанки. Ее лицо нельзя было назвать вполне красивым: чуть-чуть вздернутый нос, полные губы, как-то по-детски сложенные, быстрый и умный взгляд карих глаз, но в этом лице была та миловидность, которая привлекает больше красоты. В каждом ее движении чувствовались избыток сил и жизнь. Вошла она, запыхавшись от быстрой ходьбы, и воскликнула, обращаясь к собаке:

– Безобразник! Едва не вывернул тележку… Купила муки, сахару… – Тут она увидела Престо и, ничуть не смущаясь, сказала: – Здравствуйте, мистер. Добрый вечер! – как будто была давно с ним знакома.

Престо с улыбкой раскланялся с ней.

Это неожиданное появление запряженной в тележку собаки в сопровождении девушки напомнило Престо цирковую сцену его юных лет. Ему вдруг стало радостно и весело.

А девушка прикрикнула на Пипа:

– Стой смирно! Сейчас распрягу! – и начала вынимать из тележки кульки и пакеты.

– Да ты познакомься с гостем как следует! – сказал Барри, ласково глядя на девушку.

– Ай, и правда. Все торопишься. Простите! – воскликнула она, немного смутившись. – Я только освобожу Пипа от его сбруи. А то он опять наделает бед.

Девушка быстро сняла ошейник-хомут. Пип тряхнул головой, захлопал ушами и, виляя хвостом, улегся у двери.

– Это наш жилец. Мистер Адам Смит, – отрекомендовал Барри. – Моя племянница, Эллен Кей.

– Я уже догадался, – сказал Престо, пожимая маленькую руку. При этом он почувствовал, что ладони Эллен были жесткие.

«Бедняжке немало приходится заниматься грубой работой», – с участливым сожалением подумал Престо.

И как бы в подтверждение этого Барри сказал девушке:

– Убирай продукты, Эллен, и поскорей вымой пол в гостиной, застели постель, поставь умывальник.

– Пожалуйста, не беспокойтесь! – воскликнул Престо. – Вы дайте только белье, я сам застелю постель, а остальное можно сделать завтра. Уже поздно, и мисс Кей, наверно, устала.

– Устала? – с удивлением и даже обидой повторила девушка. И начала с такой быстротой перекладывать продукты из тележки в шкаф, что у Престо в глазах зарябило.

«Ну и жизни же в этой девушке!» – подумал он невольно, наблюдая за ее движениями. Немножко быстрый темп для киносъемки, но сколько непринужденной грации в этих простых движениях! То, что киноартистам достается с большим трудом, после бесконечной режиссерской муштровки и сотен метров испорченной пленки, у нее выходит естественно, и она даже не подозревает об этом, думая о красоте своих движений не больше, чем игривый котенок.