Война, гибель детей пришибли, ожесточили ее. И до встречи с раненым Канашовым она не могла и помыслить о мужчине, о своем несбыточном счастье, жажду которого разбудил в ней этот человек: только его могла она принять за мужа и друга. Но между ними все еще оставался тот, не любимый ею, отрезанный, как черствый ломоть, законный муж, о котором она после гибели детей думала, как о тяжело раненном, только с жалостью. Из-за этой жалости и опасения, как бы не нанести ему удар, она вынуждена была пока скрывать от него, что нет у него теперь ни жены, ни детей.

Канашова также одолевали мысли. Он теперь не сомневался, что любит только ее и может любить только такую женщину-друга. Мать Наташи оставила в его сердце добрый след. Простая, ласковая подруга жизни, она делила с ним и радости и невзгоды, но слишком коротким было их семейное счастье. И многим хорошим Нина напоминала ему сейчас первую жену. Была и вторая жена, но о ней и вспоминать неохота, как о тяжелой болезни. И вот судьба свела его на дорогах войны с Ниной. С явным недоверием и даже презрением встретил он ее: «Тоже красивая, как та артистка!…» Но она задела, его за живое и тем, что спасла ему в окружении жизнь, и своим независимым поведением, честностью и самоотверженностью. И хотя она по характеру бывает порой задиристой без причины и даже капризной, но даже эти слабости никогда не вызывали в нем чувства противоречия, а только возбуждали одно чувство - прощения. У Нины ясные, правдивые глаза. По ним он всегда может узнать, о чем она думает, что ее огорчает или радует. В них он, как в перископ, видел ее душу. Доверяя ему, она открывала честно свое сердце, не оставляя в нем темных закоулков. А сердце у нее было большое и щедрое. И любила она и ненавидела всей душой, отдаваясь своим чувствам сполна. Он очнулся, бережно и властно положил свою руку на плечо Аленцовой, как будто она собиралась уходить от него куда-то, а он не допускал и мысли о том.

- Не отпущу тебя, Нина. Никогда. И не думай…

Она обвила его шею молча горячими руками. И тут только они заметили, что мотор перестал шуметь, а шофер сидел и покорно ждал.

- Что, мотор заглох? - спросил комдив, не понимая, зачем они остановились.

- К штабу подъехали, товарищ полковник…

Вернувшись к себе в комнату после поездки с Аленцовой и будучи расстроенным, Канашов старался взять себя в руки. Но Ракитянский все же уловил, что с комдивом что-то произошло.

- Товарищ полковник, чего же это вы: обещали к обеду, а и на ужин не попали?

- Дела, старшина. Ничего, мы сейчас и отобедаем и отужинаем. Давай тащи чего-нибудь и… - Комдив показал условный знак двумя пальцами, что означало: «и стопочку».

Ракитянский тут же бросился опрометью к своему домашнему хозяйству, загремел тарелками, столовым прибором.

- Ну, товарищ Ракитянский, спасибо тебе за доброе предсказание: Наташка моя отыскалась.

Адъютант недоверчиво посмотрел на него: «Шутит или правду говорит?» Но, увидев в глазах комдива задумчивость, сказал:

- Я же чувствовал, товарищ полковник. Разве может такая девушка пропасть?

Канашов подмигнул ему.

- А тебе откуда знать, какая она?

- Как же, в одной части служили. Кто ее не знал? Настырная, боевая, никогда в обиду себя не даст. Вы меня извините, товарищ полковник, - вашей породы.

Комдив покачал головой, погрозил пальцем.

- Портишься ты, Ракитянский, расхваливаешь дочку начальника прямо ему в глаза.

- Я что думаю, и в глаза и за глаза скажу, товарищ полковник. И если по правде говорить, мне даже лучше, когда вы меня ругаете. Сам вижу, только польза мне от этого.

Канашов закивал головой:

- Ну, теперь держись. Буду тебя почаще ругать. Сам напросился - терпи. Давай же скорей на стол чего-нибудь! - прикрикнул он. - С голоду уморить хочешь, чтобы ругать было некому?

Мильдер подробно доложил командующему танковой группы о потерях дивизии при отступлении из-под Тулы и подчеркнул, что теперь она надежно удерживает оборону. Несколько попыток противника улучшить свое положение не дали успеха. Командующий остался доволен его докладом и поделился с ним мнением о причинах последних неудач немецкой армии.

Вначале Мильдер не понимал, чем вызвана такая откровенность командующего, однако вскоре ему стало ясно, что она имеет деловую основу. Зная Мильдера как одного из опытных военных теоретиков, командующий приказал ему написать оперативно-тактические выводы по опыту боев на советско-германском фронте. И просил это сделать как можно быстрее, так как он собирал материал для доклада командующему группой армий «Центр».

Мильдер был польщен вниманием и доверием, которое ему оказывали. В его личном дневнике найдется достаточно материала.

И вот Мильдер в дороге. Обратный путь из штаба тянулся бесконечно долго.

Генерала убаюкивал гул мотора, и он начал дремать, «Видно, улучшилась дорога… И как это русские терпят плохие дороги? Пропадает всякое желание думать о чем-либо». Судя по времени, они уже где-то близко от штаба дивизии. Сейчас ужин - и спать. Как он смертельно устал сегодня!… Резкий толчок, крен вправо, затем влево, генерал ударился головой о боковую стену и упал на дно танка.

«Боже мой, не на партизанскую ли мину угодили?»

Мотор заглох, несколько минут звенело в ушах. Мильдер почувствовал, как танк, накренившись куда-то, медленно сползает. В наступившую тишину ворвалась воющая по-волчьи вьюга, Генерал вздрогнул от этого холодящего тело звука.

- Что случилось? - кричит он водителю. - Вы ранены?

- Нет, господин генерал, - доносится глухой голос, прерываемый кашлем. - Мы, кажется, сбились с пути…

- Этого еще недоставало. Где мы? Куда попали?

- Не беспокойтесь, господин генерал, сейчас я все выясню…

«До чего странный человек: «Не беспокойтесь», - думал Мильдер. - Что же, мне по этому поводу кричать «ура»?!»

Водитель вылез и вскоре вернулся. Он объявил с безмятежным спокойствием:

- Господин генерал, мы свалились в овраг. - И добавил: - Самим нам из него не выбраться.

У Мильдера мелькнула тревожная мысль.

- А не попали ли мы в расположение русских? - спросил он.

- Не знаю… может быть, - отвечал тот же спокойный голос водителя.

Мильдер взорвался:

- Не разыгрывайте идиота! Все равно Швейка из вас не получится. Немедленно разведайте, где мы, и доложите.

Водитель снова вылез из танка. Мильдер вынул пистолет и приготовил гранаты. «Бывает ли что-либо худшее на войне, чем неизвестность? Почему я не взял с собой обер-лейтенанта Геля?»

Генерал пытался включить рацию и установить связь со штабом. Но рация не работала. Видно, от резкого удара повреждено питание, а возможно, и лампы. Так он сидел в напряженном бездействии пять, десять, пятнадцать минут, которые тянулись долгими часами. Тело коченеет, и порой кажется, прислонись к броне рукой, и она мгновенно примерзнет. Голод начинал мучать все больше и больше.

«Куда пропал водитель? Не попался ли он в плен к русским? Или заблудился и не может найти танк?… Сейчас хорошо бы рюмочку коньяку с семгой, а потом жареную курицу».

От этих мыслей рот наполнился слюной и появилась боль в желудке. Он так торопился на доклад к командующему, что не успел пообедать. А у командующего отказался из вежливости… «Как в России неуютно, - думал Мильдер. - И эти холодные, страшные зимы с морозами и вьюгами и очень короткие дни. Нет, мы с Мартой не будем жить в России зимой. Пусть занимается хозяйством управляющий, а мы будем приезжать только летом. Тут все-таки есть удивительно красивые места. Можно и поохотиться. Марта и не подозревает сейчас, в каком страшном положении я нахожусь».

Думы о семье и доме пробуждали в нем жажду к действию. «Водитель, видно, где-то заблудился, и ждать его возвращения напрасно».

Мильдер положил пистолет в нагрудный карман, несколько яйцеобразных гранат - в боковые карманы и вылез из танка. Яростный ветер с колючим холодным снегом набросился на него, и он втянул голову в плечи. Осмотрелся. Вокруг нет ни жилья, ни дороги, ни водителя. «Уходить далеко от танка нельзя», - решил генерал. И чтобы дать о себе знать, бросил гранату и упал в овраг. Взрыв гранаты потряс воздух. «Ну, а что, если мы попали к русским? Это привлечет их, и они возьмут меня в плен». Он поднялся, дрожа весь от холода и страха. В стороне показался свет фар. Кажется, они кружат на одном месте и кого-то ищут. Но кто они - свои или враги? Мильдер всматривался в приближающийся силуэт. Сомнения быть не может: это танк. Он шел в направлении оврага. Вот опять остановился. Кажется, из люка кто-то вылез. Ну, конечно, это разыскивают его. Как же может быть иначе?