- Разреши пистолет, - спросил он у брата.

- Зачем?

- Разреши!

- Не стрельбу ли ты думаешь здесь показывать? - спросил, улыбаясь, Миронов-старший. - Ну, возьми.

Евгений осмотрел пистолет, достал из кармана пятак, подбросил его на ладони.

- С кем на пари? С первого выстрела… - Глаза его горели азартным огнем. Он встал, положил пистолет на стол, отошел и, повертев пятаком в земляной стене, оставил его там.

Комиссар недоверчиво улыбался, искоса поглядывая на комбата. Евгений попросил сидящих занять место у двери землянки, оттянул затвор пистолета, прицелился и выстрелил. Дым рассеялся. Все разыскивали глазами пятикопеечную мишень. В землянке запахло пороховой гарью.

Евгений положил пистолет на стол и быстрым шагом направился к стене, зажег спичку, поднял пятак, подбросил вверх, поймал и молча показал всем. Один край монеты, где прошла пуля, был рваным.

- Не стрелок, а фокусник! - воскликнул комиссар. - Ловко у тебя вышло, сынок. Снайпер, ничего не скажешь.

Пятак с рваным краем заходил по рукам. Начальник штаба похлопал Евгения по плечу.

- Товарищи, в нашем полку прибыло! Еще один снайпер. Выпьем за то, чтобы Евгений Николаевич дырявил фашистов, как он продырявил этот пятак.

Все потянулись к нему чокаться, а Евгений стоял, немного растерянный, смущенный, но довольный своим успехом.

Миронов- старший гордился младшим. В его глазах можно было прочесть: «Молодец, Женька, доказал всем, на что ты способен». Евгений теперь не сомневался, что его приняли в солдатскую фронтовую семью.

Тем же вечером Миронов-старший написал стихи, посвященные родному брату:

Любил войну он в детстве рисовать,

Любил в войну с мальчишками играть,

Как будто знал, что так тому бывать,

Ему придется скоро воевать.

На другой, день Евгений стал просить брата отпустить его на передний край «поохотиться» [10] . Миронов-старший поддержал его желание. Но присутствующий при этом разговоре комиссар Ларионов, не возражая, все же сказал как бы между прочим:

- А ты, Евгений Николаевич, не спеши. Осмотрись, пообвыкни на фронте. Успеешь еще, навоюешься. На твою долю хватит.

Евгения снова обидели эти слова комиссара. Ему казалось, что Ларионов явно недоверчиво относится к нему, считая его «молокососом».

- Я же не в дом отдыха приехал. Пойду потренируюсь, а то засидишься и отвыкнешь. Там, на курсах, я по две сотни патронов в день жег.

- Пойди, пойди подразомнись, - поддержал его брат.- Покажи, чему тебя научили…

Миронов позвонил Натевадзе.

- Сограт Ильич, тут к тебе в снайперское пополнение просится один. На тренировку. Поддерживаешь? Завтра с рассветом он будет у тебя.

Докладывая к исходу дня о боевых действиях роты, Натевадзе не преминул случая, чтобы похвалить Евгения.

- Хорошее пополнение прислал, комбат. Сегодня он двух фрицев так красиво подковал. Намертво…

Так и начал вести боевой счет Миронов-младший. В середине недели Натевадзе сообщил, что Евгений уничтожил пятерых.

Как- то встретив усталого Евгения, возвращавшегося с передовой, Ларионов спросил у него:

- Ну как, «охотник», дела? С удачей сегодня?

- Есть немножко. Да вот что-то последнюю неделю не то. Перестали фрицы в рост ходить и головы любопытные высовывать.

- Прижал ты их, заставил гадов по земле ползать. Это хорошо. Поздравляю!

А придя в землянку, обратился к Миронову-старшему.

- Надо, комбат, наградной писать на Евгения Николаевича. Медаль «За отвагу» он вполне заслужил. Девять фашистов за две недели. Счет хороший…

- Успеется еще, товарищ старший политрук, - смутился Евгений.

- На орден сразу хочешь вытянуть? Давай, давай…

Евгений Миронов после удачной снайперской охоты отдыхал обычно в землянке ординарца брата, завзятого песенника Чайки. Раздобыв в трофейной команде полка у младшего лейтенанта Ежа гитару, Евгений наигрывал трогательные цыганские романсы, фронтовые песни.

Вокруг него нередко собирались любители музыки. А фельдшера батальона Валю Пятеркину песни настолько покорили, что она нередко забывала о службе. За это попадало ей частенько и от комбата и комиссара.

В один из вечеров, когда стали собираться песенники, Евгений неожиданно для всех объявил:

- Сегодня концерт отменяется. Завтра иду сдавать боевой экзамен.

На рассвете Евгений разбудил брата. Вчера вечером Натевадзе сказал ему, что перед позициями роты действует очень опасный немецкий снайпер.

- Ну, я его подкую, - сказал Евгений, обращаясь к брату. - Мне для круглого счета до дюжины, ох, как надо еще единичку.

- Ты не особенно бравируй, - ответил комбат. - Осторожно действуй, с умом.

- Будь спокоен, - уверял Евгений. - Он от меня не уйдет.

Миронов- младшнй вскоре отправился на «охоту». В землянку заглянул комиссар батальона Ларионов.

- Я к тебе насчет брата, Александр Николаевич.

По взволнованному голосу Миронов почувствовал, что он пришел не случайно.

- Что насчет брата?

- Напрасно ты в роту Натевадзе его отпустил…

- Почему напрасно? Там немецкий снайпер появился, житья не дает. Я только недавно звонил Натевадзе. Этот фашистский волк за два дня убил и ранил двенадцать наших бойцов.

- Вот, вот, я потому и пришел к тебе. Евгений очень горячий. Да и нет еще у него достаточного фронтового опыта. Полезет на рожон по мальчишеской задиристости. Возьми его пока в штаб. Ну, поживет месячишко, второй, обстреляется, обвыкнется, тогда и на передовую можно. А ты выпер шестнадцатилетнего парня на второй же день после его приезда в полк в самое пекло.

Миронов хмурился, морщился, бросал на комиссара сердитые взгляды.

- Ну чего ты меня уговариваешь? Он не на курорт приехал, а воевать. И тем более он мне брат. Я не могу создавать для него особые условия.

- Особых не надо, но для чего же сразу на передовую?

Миронов даже подскочил.

- Ну чего ты пристал, будто у меня в батальоне других дел нет. Немцы, вон, не сегодня, так завтра в наступление перейдут, а ты - с братом. Сказал, не возьму в штаб, значит не возьму, - отрубил Миронов и, считая разговор оконченным, развернул карту и сел за стол.

- Эх, и упрямый же ты, не слушаешь старших, а попомнишь еще мое слово - пожалеешь.

Ларионов ушел. А вскоре прибежал запыхавшийся Чайка и выпалил:

- Товарищ старший лейтенант, вашего брата ранило.

- Где он сейчас?

- У Натевадзе в блиндаже лежит.

К вечеру Евгения Миронова перенесли в землянку комбата.

Миронова- старшего мучила совесть. Он сидел у изголовья побледневшего Евгения растерянный и подавленный и долго не мог прийти в себя. Он доставал несколько раз и прятал обратно портсигар и, поправляя подушку и снимая с повязки соломинку, спросил:

- Больно?

- Нет… В голове только шумит, - стараясь быть спокойным, ответил Евгений. Ранен он был в голову. Судя по пробитой каске, стрелял опытный снайпер. К счастью, пуля прошла касательно, рикошетом, сорвала лишь на лбу и выше виска кожу.

Миронов поглядел в приоткрытую дверь. С вражеской стороны доносился приглушенный гул. Вечерние сумерки наплывали, сгоняя с горизонта кровяные сгустки зари. «Что же это никто не звонит: ни командир роты, ни из штаба полка,- забеспокоился он. - Или передумали и отменили предстоящую разведку?»

Но тут же позвонил Натевадзе и сообщил, что разведка полка уже начала поиски и что начальник штаба капитан Верть находится у него на наблюдательном пункте.

У Миронова от души отлегло. «Значит, все в порядке. На этот раз обошлось без меня»… Но только он успокоился и решил предложить брату поужинать, как вражеская артиллерия открыла такой интенсивный огонь по обороне батальона, что Миронов вынужден был немедленно бежать на свой наблюдательный пункт. «Что там случилось?» Немцы редко ходили в атаку ночью. Может, разведчики растревожили немцев, вот они и обрушились в отместку? Позвонил Изнанкин.