Гиммлер явно впал в очередной транс. Вся злоба, накипевшая в нем во время продолжительного визита Геббельса, теперь выливалась наружу. Манеру терять самообладание, когда это придает ему вес в глазах окружающих, Гиммлер весьма искусно перенял у фюрера, который в подобных случаях задыхался от гнева и буквально хрипел. Однако если Гитлер успокаивался столь же внезапно, как впадал в ярость, то рейхсфюрер надолго терял равновесие.

Для переводчика Шмидта это было не ново. Знаком был с этой повадкой и штандартенфюрер СС Штольц. Советником при германском посольстве в Бухаресте он стал совсем недавно, за предыдущую деятельность легионеров не был в ответе и потому, казалось бы, мог испытывать только наслаждение от того, как рейхсфюрер СС распекает презренного румына. Но Пуци трепетал. Дюжий рост, бравая выправка и два глубоких шрама на лице, полученных в открытых дуэлях, на этот раз не могли скрыть присущей ему трусости. Больше всего в жизни он дорожил карьерой и теперь чувствовал себя подопытным кроликом, испуганно таращил серые глаза на рейхсфюрера и в знак безоговорочного согласия в такт ему кивал головой.

Уловив короткую паузу в затянувшейся тираде рейхсфюрера, Шмидт стал переводить, и только тогда Гиммлер вспомнил, что Сима еще ни слова не понял из того, о чем он так горячо говорил. Это окончательно взорвало вождя эсэсовцев, и, едва дослушав перевод, он закричал:

— Запомните раз и навсегда, что мы либо германизируем, либо уничтожаем! Так и передайте своим коллегам, что лицам хорошей крови мы предоставим достойное их место среди нашего народа, если они безоговорочно во всем и всегда будут следовать за нами и вместе с нами; в противном случае, господа румыны, — можете называть это жестокостью, но сама природа жестока, — мы истребим и их!

Хория Сима оторопел. По мере того как Шмидт переводил, его лицо бледнело все больше. Ему уже было не до рапорта, которым он намеревался блеснуть перед рейхсфюрером; не могло быть речи и об увеличении ссуды на содержание зеленорубашечников, о чем он собирался просить. Более того: всего несколько минут назад он был твердо уверен, что удастся получить толику наград для «особо отличившихся» легионеров, урвать и для себя крест, учрежденный в рейхе специально для иностранных агентов. Но все рухнуло…

— Каждый легионер, ваше превосходительство, — отважился все же промолвить Сима, — готов жертвовать собой во имя идеалов фюрера!.. Очевидно, вашему превосходительству неизвестно, что большинство наших министров придерживаются прогерманской ориентации и, насколько это возможно в данное время, проводят соответствующую политику. И если ключи от тюрем, ваше превосходительство, пока еще не в наших руках, то и время, когда мы остерегались властей, прошло. Теперь они боятся нас, ваше превосходительство! Прошло и то время, когда правительство бесцеремонно расправлялось с участниками нашего движения; теперь каждый, от монарха и до последнего чиновника, знает, что противодействие нам не останется безнаказанным… Но, ваше превосходительство, на нашем пути есть еще препятствия… Не всегда и не во всем оказывается возможным вынудить правительство осуществлять желаемую нами политику.

Выслушав перевод, Гиммлер вскочил. Вслед за ним с испуганным видом встали Хория Сима, Штольц и даже переводчик Шмидт, хотя ему давно уже были знакомы позерство и театральные выходки нацистских бонз.

— Мы знать ничего не желаем о каких бы то ни было препятствиях! — заорал Гиммлер и ухватился обеими руками за стол, словно хотел через него прыгнуть на Симу. — Фюрер и канцлер германской империи дал нам всем гениальную теорию. «Политика, — сказал он, — это искусство делать невозможное возможным!» И я требую от всех, кто с нами сотрудничает, сделать невозможное возможным. Не умеете? Скажите. Мы научим! Не хватает у вас оружия? Заявите. Мы дадим!.. Вам кто-то мешает осуществлять полностью нашу программу? Истребите его! Не можете? Признайтесь. Мы найдем других людей, которые смогут… А если можете, то поступайте так, как вам говорят. Пусть вас ничто не смущает. За все отвечает Германия! Наш фюрер! Я!

Слушая Гиммлера, а затем переводчика, Сима стоял с опущенными по швам руками, подавшись всем корпусом вперед. Он уже открыл рот, чтобы подтвердить готовность зеленорубашечников поступать именно так, но Гиммлер выбросил вперед руку, торжественно и громко произнес:

— Германскому рейхсканцлеру и фюреру Адольфу Гитлеру — хайль!

Прием, проходивший в спринтерском темпе, завершился. Хория Сима в сопровождении штандартенфюрера СС Штольца покинул в полном смятении таинственные апартаменты здания на Принц-Альбрехтштрассе, 8.

Пуци Штольц, как и вожак легионеров, был до крайности расстроен. Ему казалось, что и он явился причиной гнева рейхсфюрера СС, и теперь с тревогой размышлял о возможных последствиях. Неотвязно в ушах у него раздавался голос разъяренного шефа, и только когда неуклюжий «адлер» пронес его и Симу по Бельвюштрассе, штандартенфюрер отвлекся. Он увидел здание, в котором имел несчастье служить еще во времена Веймарской республики. Здесь помещалось тогда министерство экономики. В его стенах Пуци познакомился со своей будущей женой. Вновь побывать в этом здании ему довелось много лет спустя, когда в нем расположился известный во всем рейхе «народный трибунал». Штольц был вызван сюда в качестве свидетеля по делу… жены. По закону жены эсэсовцев, как и всей элиты немецкой нации, были обязаны представить доказательства своего арийского происхождения. Жена Пуци представила документы, из которых явствовало, что бабушка ее прабабушки родилась в 1769 году от родителей-немцев. Однако этого оказалось недостаточно. Параграф закона устанавливал срок: с 1800 года — для жен эсэсовцев рядового и младшего офицерского состава, а для жен эсэсовцев старшего состава — с 1750 года. К сожалению супруги Пуци Штольца, бабушка ее прабабушки родилась на девятнадцать лет позже установленного законом срока, а данные о предках более раннего периода ей не удалось разыскать. Однако эту задачу с успехом выполнило Центральное управление «Hauptamt». Оно установило, что у прабабушки жены Пуци Штольца имелась прабабушка, родившаяся в 1750 году от родителей-евреев…

Большего горя для эсэсовца быть не могло. За «злостное укрывательство происхождения жены», как отметил герр Фрейслер на закрытом заседании «народного трибунала», Штольцу предложили либо уйти из состава СС, либо развестись с женой.

Не колеблясь, Пуци Штольц выбрал второй путь. Больше того, оформив развод, он решил доказать, что совершил этот акт не формально, а как убежденный национал-социалист, готовый на все ради сохранения чистоты своей арийской крови. С мнимым состраданием выслушивая свою бывшую супругу, еще и еще раз клявшуюся в том, что ничего прежде не знала о своих предках еврейского происхождения, Пуци нежно обнял ее… и хладнокровно задушил. Об этом «подвиге» эсэсовца председатель «народного трибунала» герр Фрейслер счел за благо доложить лично фюреру.

С тех пор Пуци Штольц стал быстро продвигаться по иерархической лестнице Schutzstaffel[4]. Но все это не исключало возможности впасть почему-либо в немилость у рейхсфюрера СС, и расстроенный Штольц не переставал гадать, чем может для него кончиться столь неожиданная, уничтожающая оценка деятельности прогерманской агентуры в Румынии.

Доставив Симу в гостиницу «Кайзерхоф», штандартенфюрер СС Штольц остался с ним в номере в ожидании указаний. Вначале предполагалось, что подопечного Штольцу гостя примет фюрер. И, естественно, вызов мог последовать с минуты на минуту. Но чем больше Штольц думал о происшедшем в кабинете рейхсфюрера, тем больше склонялся к заключению, что прием у фюрера не состоится. Навести по этому поводу справки по телефону он не решался. Не знал он, как быть и с программой на вечер. Накануне было решено, что он повезет румына в отель «Эспланд». Там по вечерам выступал известный оркестр фон Гези.

Грозный лишь у себя в Румынии, вожак легионеров, прозванный «железным клыком», здесь, осунувшись, точно после изнурительной качки на пароходе, сидел, подперев обеими руками желчное лицо с оттопыренными большими ушами, и думал только о том, удастся ли привести обратно в Бухарест свою голову со спадающей на лоб прядью волос.