А на рассвете в нескольких шагах от Днестра фотокорреспонденты щелкали «лейками», снимая труп бухарестского студента с портфелем, набитым документами, раскрывающими дислокацию королевских войск и другие тайны военного министерства.

Исследуя вещи студента, следственные органы обнаружили на макинтоше пятна крови. Анализ показал, что это кровь убитой в предместьях Бухареста дочери инспектора сигуранцы Солокану. Заинтересованная пропаганда не замедлила сделать из сопоставления всех этих фактов выводы, которые, впрочем, были заготовлены заранее:

С не виданным доселе усердием пресса стала трубить о необходимости принять решительные, безотлагательные, кардинальные меры для искоренения агентуры «соседней державы». Шпионов искали повсюду, но только не там, разумеется, где засели доверенные люди рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и ведомства адмирала Вильгельма Канариса.

Томов работал в те дни в автомобильном гараже «Леонид и К°». Как-то, беседуя со старшим товарищем по работе и наставником по подполью Захарией Илиеску, он сказал, что, будь он коммунистом, непременно пошел бы к отцу убитой студентки и растолковал, что коммунисты никак не могут быть причастны к убийству его дочери.

— Пусть он трижды свирепый инспектор сигуранцы и наш заклятый враг, но если ему дать понять, кто в действительности повинен в гибели его единственной дочери, он не оставит убийц безнаказанными, — горячась, говорил Томов. — И тогда, хочет этого Солокану или не хочет, лживые обвинения против коммунистов лопнут как мыльный пузырь!

Илиеску ухватился за мысль своего воспитанника. Рискуя жизнью, он решился посетить инспектора Солокану, причем не на дому, а в самой цитадели королевской охранки. Он направился в генеральную дирекцию, помещавшуюся в центре столицы Румынии — в двух шагах от главной улицы Каля Виктории!.. Пошел в отведенную сигуранце часть шестиэтажного здания префектуры, которую в народе прозвали «королевским моргом». Сюда даже полицейские чины входили с трепетом. В подвалах этого довольно мрачного, несмотря на длинный балкон вдоль всего фасада, здания размещались печальной славы «боксы». Это были железобетонные камеры, лишенные света и воздуха. В них томились и гибли борцы за народное дело. Сюда и пришел по своей воле коммунист Захария Илиеску, доложив дежурному, что у него срочное дело к инспектору сигуранцы.

Солокану принял его подчеркнуто равнодушно. Но когда Захария спросил, не думает ли господин инспектор, что чудовищное преступление, жертвой которого оказалась его дочь, совершено не коммунистами, как назойливо твердят некоторые газеты, а легионерами, бесстрастное выражение исчезло с лица Солокану. Он удивленно взглянул на Илиеску и, помедлив, глухо спросил:

— Почему вы так думаете?

— Хотя бы потому, что они жестоко мстят тем, кто активно противодействует им, а вы, господин инспектор, в свое время поймали «капитана» железногвардейцев Корнелия Кодряну, и затем, как гласило официальное сообщение, «при попытке к бегству» он был убит… Есть и другие доказательства…

Солокану побледнел, сурово сдвинул брови и, слегка опустив голову, на мгновение закрыл глаза. На его щеках заходили желваки. Этот странный посетитель был первым человеком, высказавшим ему подозрение, давно уже возникшее у него самого. «Но кто он, этот Илиеску? — подумал Солокану. — Чем вызван его интерес к этому делу и какую цель преследует он своим приходом?»

Вопросы, которые стал задавать инспектор, придали беседе характер допроса. Но Захария предвидел это. Он не скрыл, что в прошлом был судим за участие в нашумевшей забастовке железнодорожников бухарестских мастерских на Гривице, не утаил и то, что отсидел свой срок и небезызвестной Дофтане.

— Стало быть, господин Илиеску и сейчас коммунист, коль скоро пришел защищать компартию? — сдержанно, не без лукавства заметил Солокану.

— Этого, господин инспектор, я не говорил, — спокойно ответил Захария. — И если вам угодно выяснять степень моей благонадежности, то вряд ли я смогу сообщить вам то, с чем пришел сюда.

Солокану понял намек. Конечно, он мог бы попытаться вырвать признание у Илиеску в его принадлежности к запрещенной компартии, мог арестовать его даже по подозрению в принадлежности к ней. Но Солокану чувствовал, что Илиеску не намерен вводить его в заблуждение, — напротив, по мотивам политическим он заинтересован в том, чтобы были установлены подлинные виновники гибели его дочери. И это последнее вполне совпадало с его собственным горячим желанием и твердым решением.

— В таком случае, я слушаю… — сказал Солокану, давая понять, что не склонен более заниматься выяснением политического кредо незваного гостя.

Изложение доказательств, которыми оперировал пришедший, не заняло много времени. Инспектор слушал настолько спокойно, что Илиеску показалось, будто его доводы воспринимаются как детский лепет и Солокану думает о чем-то совершенно другом. Это задело его, и он сказал:

— И кроме того, вы, господин инспектор, допустили большую ошибку, когда отказались вмешаться в следствие… Этого только и ждали ваши недруги. Известно ли вам, например, что жена убитого студента никогда прежде не видела тот макинтош, на котором обнаружены следы крови вашей дочери?!

Солокану взглянул на своего собеседника большими, широко открытыми глазами и, не произнеся ни слова, неторопливо вышел из кабинета.

Илиеску остался наедине с беспокойными думами о товарищах по подполью, о доме и его обитателях — старушке матери, труженице-жене и маленькой дочурке. Прошел час, другой, третий… Солокану не возвращался… Лишь поздно ночью он вернулся. И с порога едва слышно сказал:

— Пошел вон!

Захария вышел из зловещего здания, увидел над собой синее небо, мерцающие звезды, глубоко вобрал в себя чистый воздух и огляделся по сторонам. Не верилось, что он на свободе. Ему было неясно, какое впечатление все сказанное им произвело на инспектора. Подумывал Илиеску и о том, что Солокану, возможно, попытается разыскать его, чтобы продолжить прерванную беседу… или для того, чтобы запрятать в тюрьму еще одного коммуниста.

Но случилось иначе. Сигуранца с помощью провокатора раскрыла одну из подпольных организаций партии, и в гараж «Леонид и К°» неожиданно нагрянула полиция. И вот тогда Томов, работавший в гараже вместе с Илиеску, случайно услышал за дверью диспетчерской незнакомый сипловатый голос человека, сказавшего механику, чтобы он немедленно бежал из гаража.

Илиеску удалось скрыться, хотя все выходы уже были блокированы полицией. На первой же явке Томов спросил Захарию, кто предупредил его о предстоящем аресте и посоветовал немедленно покинуть гараж, но Илиеску сказал, что не следует разглашать имя этого человека, и перевел разговор на другое.

И вот сейчас, второй раз за день, Томов слышит тот же сипловатый голос, который, как ему кажется, он слышал тогда в диспетчерской гаража.

Солокану сел в кресло с высокой спинкой, раскрыл папку и стал просматривать бумаги. Рядом с папкой на столе лежала полуметровая дубинка из круглой черной резины.

Бесшумно открылась дверь. Вошел дежурный полицейский комиссар с голубой повязкой на рукаве и что-то шепнул на ухо инспектору.

Солокану кивнул и, не отрываясь от чтения, чуть слышно сказал:

— Пусть входит.

В вошедшем Илья узнал своего земляка Сергея Рабчева.

Получив телефонограмму-вызов в сигуранцу, Сергей испугался; он работал на аэродроме Бэняса механиком в авиационном ангаре летной школы «Мирчя Кантакузино» и больше, чем кто-либо другой, был причастен к нелегальной переброске главарей легионерского движения Хории Симы и Николае Думитреску за границу на самолете.

Потому-то прежде, чем отправиться в сигуранцу, он побывал в парикмахерской Заримбы. Надо было поставить в известность шефа. Но Гицэ Заримбы не оказалось.