На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.

– На-ат, – сказала Галя, – почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно...

Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.

– Почему? – спросила я. Спросила очень тихо. Я знала почему.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь... ты! – Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.

Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.

Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.

Нас было пятеро. Пять девушек – штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.

Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоины в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета... Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.

Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.

Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.

От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем, ни о чем не думать. Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.

Галя заговорила первая:

– Когда я вот так смотрю на звезды, мне кажется, что все уже было раньше. И я жила уже однажды, давным-давно. И вечер был точь-в-точь такой же.

Помолчав немного, она вдруг сказала совсем другим, глуховатым голосом:

– Знаешь, прошел ровно год с тех пор...

– Да. Июль.

– А мне кажется, что все это случилось только вчера.

– Не думай об этом.

– Если бы не ужасная боль по временам. Она мне постоянно напоминает. И так мешает.

– Ты слишком устаешь, Галка. Много летаешь. Так нельзя!

– Нет, я не о том. Я не могу не летать. И не могу простить себе, никак не могу!

– Но ты же не виновата!

– Виновата. Ранение в бою – это одно. А искалечиться просто так, ни за что ни про что – это совсем другое.

– Ты могла бы работать в штабе, – сказала я. – Но сначала все равно нужно вылечиться.

– А война? Я бы презирала себя всю жизнь. Другие умирают, а мне ведь только больно.

– Не все умирают. И потом, не обязательно, чтобы летала именно ты...

Я чувствовала, что говорю не то.

– Не надо, Нат, – попросила она.

Да, да, не надо. Все равно она будет летать. Будет, несмотря ни на что.

Описав дугу в полнеба, упала яркая звезда. Еще одна... еще.

– На-ат!

– Да?

– Ты задумала?

– Нет. Не хочется.

– А я задумала.

Спрашивать, какое желание, не полагалось. И мы сидели в своих кабинах, глядя, как темнеет вечернее небо.

Все чаще чья-то невидимая рука чертила по небу в разных направлениях четкие серебряные линии. Они появлялись неожиданно и тут же бесследно исчезали, внося что-то тревожное в неподвижную тишину вечера.

Я думала о Гале. Она всегда казалась мне сильной, целеустремленной.

Впервые я увидела ее в Москве, еще до войны. Прыгали парашютистки – студентки авиационного института. С неба на зеленый ковер аэродрома опустилась девушка. Высокая, гибкая, она ловко «погасила» парашют, и белый шелк купола упал к ее ногам. Галю окликнули, и она обернулась. Темные, узкого разреза глаза, смуглое красивое лицо. Еще тогда я заметила в ее глазах какое-то особенное выражение радости. Словно ей было известно что-то очень хорошее, от чего растут крылья и удесятеряются силы, и словно радость эту она хочет отдать всем.

Да, Галя была удивительной девушкой. А могла бы я вот так же, как она? Переносить эту боль, жить с ней и летать, летать...

Не раз ей предлагали уйти с летной работы. Но она упорно не соглашалась. Однажды, когда командир полка осторожно заговорила с ней на эту тему, Галя пошла на отчаянный шаг.

– Вы думаете, что я не могу летать? Что мне трудно?

Глаза ее лихорадочно заблестели, она неестественно громко засмеялась и воскликнула:

– Смотрите!

Быстро запрокинув руки назад, она согнула колени и сделала «мостик». В первое мгновение все окаменели от неожиданности.

Выпрямившись, Галя стояла бледная как мел и улыбалась. Подбежавшая к ней командир полка смотрела на нее серьезно, нахмурив брови.

– Зачем же ты... так? – тихо сказала она. – Разве я не понимаю?..

Галю отправили в санаторий, но летать разрешили.

Приехала она оттуда счастливая. Привезла с собой куклу – подарок. В Галиной жизни появился Ефимыч, от которого стали приходить письма.

Когда над нашим аэродромом пролетала на запад девятка «бостонов», все знали: это Ефимыч повел свою эскадрилью.

...Стемнело. Самолета с боевой задачей все еще не было. «ПО-2» стояли в шахматном порядке, готовые к вылету. Мелькал свет карманных фонариков – механики проверяли заправку горючим.

– В детстве, совсем еще девчонкой, я мечтала о подвигах. И почему-то была уверена, что погибну как-нибудь трагически... Ты слушаешь меня, Нат?

– Да. А теперь?

– Потом все прошло. А сейчас... – Галя помедлила.

– Что сейчас?

– Я иногда опять чувствую себя девчонкой.

– Все это вздор. Через десять лет мы с тобой будем вместе вспоминать этот вечер.

– Не могу себе представить. Странно, почему? Я ведь так легко воображаю себе все, о чем думаю.

– Просто это еще очень не скоро.

– Странно... – повторила Галя.

– А талисман твой? – пошутила я.

– Я не верю в это.

– Кукла с тобой?

– Да. Но я беру ее просто потому, что она от Ефимыча.

– Сегодня пролетали «бостоны». Ты видела?

– Они вернулись без потерь. Всей девяткой.

Мне хотелось поговорить с Галей о рассказе, который она написала в наш полковой литературный журнал. Но что-то останавливало меня. Рассказ назывался «Кукла». О девушке-летчице, погибшей за Родину,

После нее осталась только обгорелая кукла-талисман. Ясно, что Галя написала о себе. Зачем она это сделала? Нарочно, чтобы испытать судьбу?

Но я только спросила:

– А он в самом деле такой... хороший, твой Ефимыч? Я прочла рассказ.

Она ответила не сразу.

– Не знаю. Может быть. Но я хочу, чтобы он был таким. Другим я его не представляю.

– А если он все-таки другой?

– Тогда... Нет, это невозможно. Я бы почувствовала.

...Послышался знакомый рокот – это возвращался самолет. Над стартом взмыла ракета. На несколько секунд из темноты вырвались силуэты самолетов, машин, людей. По земле пробежали длинные косые тени и быстро слились вместе. Ракета, рассыпавшись, погасла, оставив в воздухе светлый дымок.

Вскоре мы получили боевую задачу. Сразу на старте все ожило, задвигалось. Заработали моторы, забегали зайчики фонариков.

Я приготовилась включить мотор, как вдруг кто-то громко позвал:

– Докутович! Галя!

– Здесь! – отозвалась Галя.

К самолету подошла Женя Руднева, штурман полка.

– Минуточку!

Она взобралась на крыло и обратилась сразу к нам обеим: