времена, когда столь явная ненависть к нам заставляла меня опасаться за собственную безопасность. Случай, разумеется, исключительный, тем не менее он наглядно характеризует американо-советские отношения того времени.

Основные разногласия между обеими сторонами быстро обрели конкретную форму в Северной Германии, особенно в Берлине и вокруг него. К маю 1945 года быстрое продвижение войск союзников привело к соприкосновению сил Запада и Востока, однако близость их расположения не означала общности цели и, скорее, привела к росту враждебности. Несмотря на энергичные попытки генерала Эйзенхауэра установить добрые отношения, ни одна из сторон не испытывала друг к другу ни малейшего доверия. Возникшая в результате огромной концентрации войск в Европе, эта проблема доверия оказалась совершенно новой для верховного командования двух сторон. Сотни тысяч вооруженных до зубов, агрессивных, хотя и связанных формальными союзническими соглашениями людей вошли в непосредственный контакт, что давало массу поводов для конфликтов между некоторыми представителями офицерского корпуса. Как западные, так и советские силы оккупации, находящиеся в процессе постоянного движения — смены дислокации, функционировали посредством сложных, но по необходимости на много закрывающих глаза систем командования. Что касается западных союзных войск, то приказы, спускаясь вниз по командной иерархической лестнице от штаб-квартиры Эйзенхауэра до боевых командиров на передовой, теряли часть вкладываемого в них смысла и содержания. Та же проблема, без сомнения, существовала и у русских, лишь усугубляясь тем, что враждебное отношение как к союзникам, так и к немцам шло от самого верха, лично от Сталина.

Сложившееся положение предоставляло множество ситуаций для взаимного непонимания и неожиданно возникающих случайных мелких конфликтов. Один из таких случаев имел место со мной, еще до того, как мы узнали о близком расположении к нам Красной армии. Мне довелось проводить разведку далеко за линией расположения американских войск, в районе Хемница (в долгие годы правления коммунистического режима известного как Карл-Маркс-Штадт), в целях подготовки железнодорожных карт, необходимых для организации эвакуации многих тысяч беженцев, просящих убежище от коммунистов у американцев. Освободив беженцев от скрывающихся в бункере остатков немецкого гарнизона, я вышел из убежища и столкнулся с вооруженной группой русских, без всяких разговоров открывших огонь по мне и моему водителю. Нам удалось благополучно скрыться только благодаря находчивости сержанта Этана Алана Вебстера, не заглушившего двигатель нашего джипа.

Первый серьезный кризис в наших отношениях возник сразу же после соприкосновения обеих сторон в Северной Германии. Гитлеровские войска благоразумно Предпочитали сдаваться американскому или британскому командованию. Советское командование, разумеется, было очень недовольно подобным развитием событий, хотя оккупационные власти должны были винить в этом только себя, поскольку вели себя так, словно не имели никакого

понятия о Женевской конвенции по обращению с военнопленными. Однако генерал Эйзенхауэр отдал приказ войскам Запада не пропускать немецкие соединения на нашу территорию^{1}.[1]

Взаимоотношения Запада с Востоком в Австрии были еще более запутанными. Запад относился к этой стране благожелательно, считая, что она стала частью нацистской Германии лишь в результате гитлеровской оккупации. Мнение русских на этот счет было совершенно иным. Войдя туда первыми, они быстро оккупировали маленькую страну, включая Вену, столицу и место проживания более чем пятой части всего населения. Затем они наложили на Австрию значительно большие репарации (в форме возмещения ущерба промышленным оборудованием), чем это было предусмотрено союзными соглашениями^{2}.

Столкнувшись с протестами США и Англии, русские нисколько не смутились. Под эгидой Главнокомандующего советскими оккупационными силами они сколотили в Австрии временное правительство, президент которого был, правда, социалистом, однако два других ключевых поста занимали коммунисты. У правительств США и Англии появились естественные опасения, не планируют ли русские создать еще одно восточноевропейское государство-сателлит. По счастью, новое австрийское правительство преподнесло им приятный сюрприз. Более прозападно ориентированная, чем можно было ожидать, по-прежнему находящаяся под оккупацией сил четырех держав Австрия превратилась в стабильное государство с демократической формой правления. Тем не менее до самого конца оккупации в 1955 году русские и американцы продолжали посматривать друг на друга с большим подозрением.

Учитывая напряженную ситуацию, вполне естественно, что Попов, старший офицер штаба советских войск в Австрии, рассматривался ЦРУ как достаточно важная фигура, поскольку мог заранее предупреждать нас о враждебных намерениях многочисленной и не всегда предсказуемой группировки Советской армии в Европе. И хотя в конечном счете русские повели себя более сдержанно, чем могли ожидать союзники, информация, предоставленная Поповым, оказалась своевременной, успокоив Запад, что русские, хотя и неохотно, все-таки собираются придерживаться четырехсторонних договоренностей в отношении Австрии.

Так почему же все-таки столь аполитичный человек, как Петр Попов, предложил свои услуги разведке США? Для нашего исследования главным вопросом является именно мотивация потенциального шпиона (а не ценность предоставленной им информации), и ответ совсем не так прост, как это можно было бы ожидать. Как и у многих других людей, скромно работающих на ниве шпионажа, мотивы предательства Попова при ближайшем рассмотрении оказываются далеко не однозначными. Более того, по прошествии времени внутренние мотивы, побудившие его сотрудничать с нами, кажутся все более и более сложными.

Прежде всего возникает естественный вопрос, не стало ли предложение Попова о сотрудничестве следствием его антикоммунизма. Ответом может быть категорическое «Нет!» по той простой причине, что он вовсе не мыслил подобными категориями. С другой стороны, испытывая сильное личное недовольство тем, как коммунистическая система обошлась с его семьей, Попов поначалу не имел ни малейшего понятия о политических и экономических альтернативах, предлагаемых Западом своим гражданам. Тогда на чем же основывается его мотивация? Ненависти к вышестоящему начальству? Чувстве одиночества? Крушении надежд? Отсутствии моральной поддержки? Ответы на эти вопросы ничем не отличаются от любых других — лишь частично. Подобно другим персонажам, подвергнутым нашему исследованию, тайная карьера Попова как агента американской разведки явилась следствием сложных и не всегда явных мотивов.

С уверенностью можно сказать одно: с той поры как Попов начал осознавать себя, он всегда ощущал себя чужим, не вписывающимся в реальный мир, который находился за пределами его понимания. Социальное происхождение позволило ему сделать блестящую карьеру майора, а потом и подполковника в такой элитарной организации, как советская военная разведка (ГРУ — Главное разведывательное управление). На момент передачи письма вице-консулу о готовности сотрудничать Попов был еще молод, в перспективе его ждали обеспеченная жизнь и надежды на дальнейшее продвижение по службе. Более того, как офицер разведки являясь хранителем режима, он пользовался гораздо большей свободой, чем большинство его сограждан. Однако свобода без цели в жизни, без понимания своего назначения может вызвать внутреннюю неуверенность в себе, даже тревогу. И хотя Попов стремился проявить себя как личность, а не просто как винтик в государственной машине, вести подобную бессмысленную жизнь для него было невозможно. В качестве альтернативы пассивному подчинению системе, он выбрал крайнее решение — продать тело и душу американцам.