Команда передала ему через боцмана требование уплатить деньги в Бергене. Капитан наотрез отказался, но пообещал, что деньги будут уплачены в Гамбурге. На Гамбург мы взяли в Бергене кое-какой генеральный груз.

Матросы покидали Берген злыми. На корабле, вопреки запрещению, появился спирт в цинковых бидонах, и пьяные матросы и кочегары то и дело ругались, грозили, причем имя капитана не сходило с уст.

Капитан заперся в своей каюте и, казалось, не обращал внимания на шум и пьяные выкрики.

Спирт был выпит в первый же день, и на судне снова стало спокойно.

Был еще такой случай.

Капитан приказал кормить арестованных только сухарями и супом, не давая им ни мяса, ни зелени. Несчастным грозила цинга.

Андрей вслух на палубе заявил матросам, что они не должны допустить такого издевательства над людьми.

— У меня нет для них денег! — закричал вышедший на шум капитан.

— Мы сами будем их кормить, — заявил Андрей. — Верно, братва?

— Коли он такой бедный, что ж! Мы из своего пайка уделим! — закричали матросы.

Капитан хлопнул дверью и ушел. Кок получил распоряжение выдавать арестованным полный паек.

В тот же вечер ко мне пришел Кованько.

— Николай Львович, когда же кончится это издевательство над людьми? Куда мы их везем? Кому они теперь нужны?

— Не понимаю, Сергей Иванович. Высадить бы их в Норвегии, в первом же порту. Выпустить на волю или сдать властям. Не понимаю капитана.

Мы решили поговорить со старшим.

— Никто их не берет, — заявил Чеховской. — Норвежцы, я знаю, отказались. Они считают себя нейтральными и вмешиваться в это дело не хотят. Предлагают выдать арестантов русским военным властям или союзникам. В Тронгейме портовые власти потребовали улучшения санитарного состояния помещения, в котором находятся арестованные. Вот и всё. Капитан пообещал, но ничего не сделал.

— Куда же мы теперь идем?

— Сейчас в Гамбург. Там получим груз и двинемся дальше.

— Куда?

— И сам не знаю. Куда предпишет контора.

Мы с Кованько вновь поднялись на палубу.

— Николай Львович, а что вы думаете о дальнейшем? Ну, о настроениях команды, о капитане?

— Думаю, что будет драка. Рано или поздно...

— Ну, а мы как?

— Не знаю, дорогой. Видно будет... Что ж сейчас гадать? Не нравится мне все это, но сейчас мы бессильны изменить обстоятельства. Придем в Марсель, можно будет перебраться на другой пароход.

— А вы думаете, — на других пароходах лучше? Очевидно, всюду творится то же самое. Офицеры тянут в одну сторону, команда — в другую.

— Тогда уедем.

— Куда?

— Я в Ревель, к своим.

— А я куда?..

Мне нечего было сказать бедняге. Один во всем мире, он и здесь мотался между кают-компанией и кубриком, не зная, на что решиться.

— А знаете что, Николай Львович, я, если что случится, с матросами пойду. Не могу я стоять за этого прохвоста, рыжего кобеля. Продувная бестия! Всех обжуливает. Я ничего в его торговле не понимаю, но вижу, что он все в свой карман норовит.

К ночи «Св. Анна» уже выходила на международные пути, пересекающие Северное море. Огни судов то и дело вставали из тьмы то за кормой, то впереди, то по борту. Приближались берега Европы.

Утром показался высокий плоский остров-камень — Гельголанд, а днем мы пошли по тихим волнам Эльбы, и к вечеру буксир подвел «Св. Анну» к одной из бесчисленных стенок гамбургского порта.

Когда-то шумный, переполненный кораблями Гамбург затих после войны. Лениво жмурились на солнце слепые, наглухо закрытые бетонные склады. Перед ними неподвижно, как солдаты, выстроились нумерованные подъемные краны.

Только в первом ряду бетонных пристаней сгрудились пароходы под флагами всех наций, начиная от датского креста и кончая желтым восходящим солнцем. Грязные «ферри» бороздили волны, сплошь покрытые тяжелыми кольцами нефтяных пятен. Полицейские катера выходили один за другим в русло реки встречать океанские пароходы. Вот отходит в Америку огромный трехтрубный лайнер. Два оркестра гремят на корме и на носу. На ослепительно белых палубах у бортов выстроились туристы. Зеркальные окна блещут на солнце, черный борт гиганта-купца высится над мелкими судами, и высокие трубы вздымаются в уровень с крышами многоэтажных домов города.

Мы стали у крана за номером сто двадцать третьим, и над нашей кормой навис башнеподобный величественный нос тридцатитысячетонного гиганта. На черном фоне накладным золотом выложены буквы: «Германия». Впереди нас стало голландское судно — неуклюжий купец. Между этими рослыми соседями утонула, стала совсем маленькой наша скромная «Св. Анна».

Капитан не терял времени. Мастер с верфи уже вечером осмотрел машину. Портовый катер тем временем накачивал пресную воду. С барж грузили уголь. Заработал кран. Он поднимал сразу по пяти-шести больших ящиков. Расторопный шипчандлер уже взобрался на борт с корзинами и ящиками, наполненными дешевыми консервами, сигаретами, бумагой, шоколадом и бутылками с коньяком, ромом, виски и спиртом. На только что пришедшем судне — всегда пожива шипчандлеру. Но наши ребята угрюмо ходили мимо соблазнительных корзин. В кармане не было ни гроша, а капитан и не думал выплачивать жалованье. Только кок подошел и закупил для кают-компании шоколад, какао, консервированное молоко и мясные консервы да Глазов унес корзину в каюту капитана. Сморщив нос, набитый до отказа нюхательным табаком, шипчандлер презрительным взором окинул судно, велел подручному собирать ящики и корзины и спустился в собственную моторную лодку. Он что-то бормотал себе под нос. «Св. Анна» не внушала ему ни уважения, ни доверия.

Капитан пропадал на берегу два дня. На второй день к вечеру он вернулся пьяный в лоск.

Едва он появился на судне, к нему стеной подступили матросы.

— Когда жалованье, господин капитан?

Капитан раздвигал толпу огромными руками и шел, не отвечая ни слова, вперед к своей каюте.

— Жрать нечего! — выкрикнул кто-то. — Надоели солонина и сухари!

— Что мы, собаки, что ли? — поддержал другой голос.

— Сам коньяк трескаешь, а нам фигу с маслом!

— Наторговал небось?

Кто-то резко свистнул. Шум возрастал.

— Молчать, чертовы бунтари! Полицию вызову! — рассвирепел капитан, но тут же обмяк и лениво бросил:

— Завтра плачу, черт бы вас побрал!

— Не заплатишь — не уйдем из Гамбурга! — крикнул ему вслед Андрей.

Капитан еще раз обернулся.

— А ты у меня попляшешь, молодчик, — злобно процедил он сквозь зубы.

Глазов услужливо распахнул перед ним дверь. Шатаясь и держась за стены каюты, капитан ушел к себе.

Возбуждение на судне не стихало, и боцману долго пришлось уговаривать ребят, пока они разбрелись по своим местам.

Плотный шуцман в серо-зеленой форме, в лакированном кепи на бритой голове ходил по набережной, не спуская неодобрительного взгляда с беспокойного судна под русским флагом.

На следующее утро капитан съехал на берег, заявив команде, что младший штурман Кованько получил от него деньги для раздачи жалованья.

Действительно, на маленьком столике в кают-компании были разложены ведомости, лежали счеты, стояла чернильница в медной оправе с крышкой-куполом, и под рукою Кованько лежало несколько пачек германских кредиток. Команда выстроилась длинным хвостом по коридору и на палубе. Повеселевшие матросы балагурили, смеялись, что потопают сейчас в город за всяким добром, выпьют и заночуют в каком-нибудь кабачке. Но Кованько заявил, что выдает только аванс по 50 марок на брата, — таково распоряжение капитана. Вместо жалованья за 3 месяца полностью какие-то гроши! Поднялся крик. Ругань висела в воздухе. Имя капитана упоминали с проклятьями.

— Какой такой аванс? — кричал один. — Три месяца, сука, ничего не платил и вдруг — аванс!

— Не брать, ребята, ничего! Пусть заткнется своими марками.

— Жаловаться!

— Кому жаловаться-то?

— В контору.

— Поди ты под хвост со своей конторой. Где она, эта контора?